Три круга войны

— Да-да… Беги. Только осторожно, голову прячь…

И тут, словно услышав их голоса, прямо над ними взвилась ракета и прострочил пулемет. Пули звучно вонзились в бруствер, обдав их крошками земли. Они невольно присели. Майор кивнул на ракету, прошептал:

— Видал, повесили лампадку?.. Слышат, сволочи…

Ракета, не долетев до земли, рассыпалась искрами, погасла, осколки ее зашлепали о землю.

— Беги, — сказал майор, и они разошлись в разные стороны.

Проходя мимо Харламова, Гурин спросил, как он себя чувствует.

— Ничего… Легче стало, — сказал тот, повеселев.

— А ты не верил, — бросил Гурин ободряюще и пошел дальше.

— Старший сержант, — остановил его Харламов, — ты… Вы уж не говорите никому…

— О чем речь? Забудь.

В своей ячейке Гурин положил автомат на бруствер и стал наблюдать за немецкой обороной. Еще вначале ему показалось, что на проволоке висит распростертый человек. Но тогда он об этом никому не сказал, — может, ему просто померещилось. Однако человек этот не давал ему покоя, и глаза Гурина притягивались к нему, будто магнитом.

Снова взлетела ракета и повисла как раз над ним. Явственно видны стали столбы, проволока между ними и человек на проволоке. Жутко смотреть: в мертвенно-голубом — мерцающем свете висит на проволоке человек. Гурин подошел к Зайцеву, спросил у него:

— Ты видишь, вон там что-то на проволоке висит?

— Да. То наш солдат, — сказал Зайцев. — Он там уже больше месяца, с тех пор, когда еще наши наступали. Пытались снять — немцы не даю: пристреляли, гады, его.

— Откуда ты все это знаешь?

— Комбат был тут, мы показали ему. Вот он нам и рассказал. Там под проволокой наших десятки лежат…

Прибежал связной от Максимова, сказал, чтобы Гурин послал людей за завтраком, а сам пришел к нему. Взяв по человеку от каждого отделения, Гурин отвел их на НП роты и, препоручив их старшине, побежал к Максимову.

Положив локти на бруствер, лейтенант всматривался через бинокль в немецкую оборону. Гурин подошел, встал рядом.

— А, комсомольский бог… — кивнул он, на секунду оторвавшись от бинокля.

— Какой там бог? Майор Кирьянов все за меня сработал. Звали?

Максимов молчал. И только когда ракета погасла, он, оторвав бинокль от глаз, опустился на дно траншеи, спросил:

— Ну как там, на твоем фланге?

— Тихо.

— «Тихо», — повторил он. — А настроение у людей?

— Нормальное.

— «Нормальное», — опять повторил.

Гурин насторожился: то ли он провинился в чем и лейтенант был недоволен, то ли лейтенанту начальство за что-то дало нахлобучку, и теперь Максимов хочет «разделить» с Гуриным этот груз.

— Что-нибудь случилось? — спросил Василий.

Лейтенант поманил его поближе к себе, сказал тихо:

— Утром предполагается наступление.

— А почему по секрету?

— Потому что это пока только слух такой.

— И мы пойдем в наступление? — удивился Гурин. — Что же это за наступление — солдат от солдата как телеграфные столбы друг от друга. В обороне и то жутко — такая разреженность.

— В том-то и дело, что пока никаких подробностей. Предполагается! А где, кто, как — пока неизвестно.

— Людей бы надо предупредить, — сказал Гурин.

— За этим и позвал. Пройди, проверь на всякий случай каждого — оружие, запас патронов, гранат.

Не успели они поговорить, как Максимова позвали к командиру роты.

— Ну вот… — сказал он. — Наверное, что-то выяснилось. Остаешься за меня. — Максимов одернул гимнастерку, отбросил назад на длинном ремешке планшетку и, пригнувшись, заторопился на НП роты.

Принесли завтрак.

— Это лейтенантов котелок. Куда его?

— Оставьте. Он сейчас придет.

— А ваш, товарищ старший сержант… Оставить? Вам на двоих с Зайцевым.

— Отнесите Зайцеву, пусть ест, не ждет.

Пригнув головы, ребята побежали по траншее, унося с собой теплый дух перловой каши с тушенкой. Гурин невольно глотнул слюну — раздразнили аппетит.

Вскоре пришел Максимов. Услышав запах каши, сказал весело:

— Ага! Уже завтрак принесли? Хорошо!

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Гурин.

— Точно, наступление, — бросил он будто между прочим и принялся открывать котелок. — Доставай ложку, поедим, потом соберем командиров отделений. Время еще есть. Пусть спокойно позавтракают. Доставай ложку, говорю, чего стоишь? Смотри сколько! Мне одному не съесть. Ну?..

— Мой паек там, у ребят… Потом поем.

— Барышня. Доставай ложку, не ломайся.

— Да нет… Я перед наступлением никогда не ем, — признался Гурин.

— Чего-о? — протянул удивленно лейтенант. — И ты, с предрассудками? А еще комсомолец!

— Нет, не предрассудок это. Просто боюсь, если в живот ранит. Говорят, что ранение в живот легче переносится на пустой желудок.

— Чепуха! — отрубил лейтенант. — Предрассудки. Кто это тебе сказал? А как же Суворов? Он всегда требовал, чтобы солдат сытым был. Ты, может, и курсантов этой своей премудрости учишь? — усмехнулся Максимов. — На голодный желудок много навоюешь! Еще одна новая теория! В живот, друг мой, если ранит — все равно не сладко, хоть ешь, хоть голодай.

— Да и бежать на голодный желудок легче, — стоял Гурин на своем.

— Куда бежать?

— Да хоть куда. В наступление, конечно. А то наешься и станешь, как боров, неповоротлив. Попыхтишь, попыхтишь и сразу запаришься.

— Ты что, сорокалетний старик, что ли?

— Все равно тяжело. Будешь, как майор Кирьянов.

— У майора легкое прострелено, потому он и дышит так тяжело, и хрипит.

— У него и легкое прострелено? — удивился Гурин. — А я думал, только нога повреждена.

Максимов принялся за кашу. Загребая ложкой густую «шрапнель», он всякий раз, прежде чем отправить кашу в рот, сбивал повыше на лоб большой козырек своей фуражки, который тут же снова спадал ему на глаза.

— Не хочешь, как хочешь, — проговорил он с набитым ртом. — Передай по цепи: командиров отделений ко мне.

И тут, фыркая, как всегда на излете, послышалась совсем рядом мина. Они моментально нырнули на дно траншеи, голова к голове, вжались в землю, и в тот же миг с сухим треском раздался удар. Их обдало землей, чесночным запахом тротила, а в ушах потек протяжный нудный звон. Выждав какое-то время, не повторится ли налет, они приподняли головы, стали отряхиваться. Лейтенант потянулся к котелку, — поднял его на уровень глаз, поморщился: котелок доверху был засыпан землей. Гурин невольно рассмеялся: с таким аппетитом Максимов ел кашу, похваливал, и вдруг все так неожиданно прекратилось.

— Смешно?.. Паразит, — выругался лейтенант. — Не дал доесть. Вот теперь и я буду налегке, — и он швырнул котелок за бруствер.

— Котелок-то не виноват, — сказал Гурин, давясь смехом.

— Ну, фриц! За все ответишь! — погрозил Максимов в сторону немецкой обороны. — Давай сзывай отделенных, — напомнил Максимов. Он вылез по грудь из траншеи, сорвал пучок травы, вытер им ложку, спрятал в полевую сумку.

Гурин не стал передавать приказание по цепи, побежал по траншее на свой фланг и каждого предупредил сам. Последним был Зайцев, он ждал Василия, не ел. Кивнул на котелок:

— Давай, помкомвзвода, а то я уже чуть тут не распорядился…

— Так ел бы! Мне и есть неохота…

— Ну вот. Нервничаешь? Наверное, что-то затевается?

— Затевается… — подтвердил Гурин. — Пошли к командиру взвода, оставь за себя кого-нибудь. Слушай, отложи мою долю каши в другой котелок, я лейтенанту отнесу.

— А ему что, не принесли? — удивился Зайцев.

— Принесли. Только немец землей разбавил, не дал ему поесть, — Гурин засмеялся. — Полон котелок навалил ему — миной шарахнул…

Зайцев щедро отложил в пустой котелок каши, и они пошли к Максимову. Возле него уже сидели трое отделенных, а сам он сосредоточенно вытирал травой внутренность своего котелка. «Пожалел все-таки котелок, — улыбнулся Гурин про себя, — ползал за ним, искал, наверное…» Максимов взглянул на Гурина, пояснил:

— Нельзя бросать. Вещь казенная. — Он захлопнул крышку. — Все собрались? Хорошо. Ну вот, товарищи командиры… Все, чему мы учились в виноградниках да на открытых холмах, наступило время применить на практике. Утром пойдем в наступление. — Он сделал паузу.