Колеса ужаса

Позиция, красивая, спокойная, располагалась в лесу. Каждые пять минут взрывалось несколько снарядов, но в приятном отдалении. Солнце сияло по-весеннему и щедро грело нас.

Плутон сидел на стволе дерева на бруствере, штопая носки. Мундир и рубашку он снял. Время от времени наклонялся и кричал нам, играя свою роль в нашей болтовне.

Нам принесли еду — всего по двойной порции — и даже трубочного табака и сигарет «Юно».

Порта поднял в вытянутой руке свою пачку и радостно заорал:

— Berliner raucht Juno! [69] Я прямо-таки чувствую запах Веддингена и доброй старой Фридрихштрассе с десятимарковыми шлюхами.

— Да, шлюхи, — вздохнул Малыш. — Интересно, скоро ли мы снова примем участие в тяжелом бою?

— Вот уж чего не хотелось бы, — сказал Плутон. — Представь себе, что погибнешь, так и не сходив в бордель!

Малыш уставился на ладонь.

— Парень, ты нагнал на меня страху. Покажи свою линию жизни.

Плутон протянул руку.

— Твоя покороче моей. Это хорошо. Пока ты валяешь здесь дурака, я буду знать, что у меня еще есть время. Странная штука эти линии на ладонях.

Запыхавшийся интендант с важным видом спросил, чего мы хотим завтра на обед.

— Мы что, можем получить что захотим? — недоверчиво спросил Порта.

— Да, заказывайте, что угодно, — и получите. Я человек сговорчивый. Приготовлю то, что захотите.

— Утку, жаренную с цикорием, черносливом и всеми турецкими приправами, — заказал Порта и оглушительно испортил воздух. — Нюхайте, ублюдки! В воздухе пляшет весь набор витаминов!

Интендант добросовестно записал заказ, повторяя его себе под нос.

Мы разинули рты. Штеге вытянул шею.

— Мне жареную свинину с горчицей.

— Непременно, — спокойно сказал интендант.

— Пресвятые угодники! Ты спятил? — спросил Старик. — Или ограбил целое поместье?

Интендант скорчил обиженную гримасу.

— Будем считать, что я этого не слышал. Чем хочешь завтра набить желудок?

— Могу заказать, что пожелаю? — уточнил Старик.

— Чего хочешь завтра на обед?

— Молочного поросенка, жареного целиком со сладким картофелем, — торжествующе объявил Старик в полной уверенности, что потрясет этим интенданта.

Тот совершенно невозмутимо записал: «Молочный поросенок, зажаренный целиком со сладким картофелем».

— Готов ты поклясться, что я получу это блюдо? — выкрикнул Старик.

— Ты его хочешь, так ведь?

Старик заставил себя слегка кивнуть. Выражение его лица было идиотским.

— Значит, получишь.

Плутон свалился со своего дерева. И, лежа на земле, уставился на интенданта.

— Куропатку, нет, двух со всем, что мог бы пожелать король.

— Непременно, — ответил интендант, записывая заказ в блокнот.

— Господи, — прошептал Малыш. — А меня никто не спрашивает. Что происходит? Вас что, завтра должны расстрелять?

— Кончай ты, делай заказ на завтра, — раздраженно перебил его интендант.

— Свиную печенку с картофельным пюре и горячее молоко с запеченными яблоками. Это будет очень вкусно, и я досыта наемся. Может быть, последний раз в жизни.

— Мне poussin [70] с овощным рагу и pommes frites [71], — заказал Легионер.

Интендант непонимающе уставился на него.

— Такого блюда я не знаю. Говори по-немецки, бестолочь.

Легионер записал заказ на листке и отдал ему.

— Найди в словаре, и да поможет тебе Бог, если напутаешь.

— Суп из бычьих хвостов и десять перьев зеленого лука со спагетти. Яичницу из пятнадцати яиц с луком, обжаренную с обеих сторон, — сияя, заказал Бауэр.

— Ладно, — ответил интендант. — Я позабочусь, чтобы с обеих сторон обжарился даже лук, тупой ты скот.

Когда заказы сделали все, интендант закрыл блокнот и сунул его под кепи.

— Все ваши желания будут выполнены, глупые животные. Фон Барринг приказал, чтобы все вы наелись чего захотите. Батальон неожиданно получил дополнительные продукты, и он решил устроить пиршество.

— А сам что будешь есть? — спросил Порта.

— Свиные ножки с квашеной капустой, рубленые овощи, приправленных гвоздикой птиц — видимо, жареных голубя и цыпленка. Если в желудке останется место, съем еще пудинг.

Он ушел, а мы остолбенело уставились друг на друга.

Плутон снова взобрался на свое дерево и продолжал штопать носки.

Старик обратился к Петерсу, который, как обычно, курил трубку в одиночестве.

— За что тебя отправили в Двадцать седьмой полк?

Петерс молча взглянул на Старика, выколотил трубку и снова стал набивать ее, спокойно, задумчиво.

— Хочешь узнать, почему я здесь? — Оглядел наши выжидающие лица. — Хорошо, расскажу. В тридцать третьем году семья моей жены была видной. Мой тесть стал ортегруппенляйтером [72]. Такой зять, как я, им был не нужен. Мне предложили развестись с женой. У них были свидетели, готовые подтвердить, что я преступник. Я был так наивен, что отказался. Следующее предложение было сделано с легкой угрозой, но я, осел, послал их ко всем чертям. Года два они помалкивали. Затем последовало последнее предупреждение. Сделано оно было утром, а вечером явилась полиция. Я провел в камере два месяца. Потом меня привели к судье-коротышке, сущему дьяволу. Выглядел он в высшей степени прилично. Галстук, платочек в нагрудном кармане, сияющие ботинки. Он был тщательно выбрит, аккуратно подстрижен. Каждое мое слово записывала усмехавшаяся мне стенографистка.

Когда меня повели в подвал, я все еще понятия не имел, в чем меня обвиняют. Один из эсэсовцев, ведших меня вниз, развлекал приятеля разговорами о том, что со мной сделают.

— Его отправят на большую мясорубку в Моабит. Раз, и нет башки!

Вместо того чтобы помалкивать, я принялся утверждать, что невиновен.

Они огрели меня резиновой дубинкой с криком:

— Да, в поджоге рейхстага ты невиновен!

Каждую ночь меня три-четыре раза вытаскивали из камеры и после обычных пинков и затрещин мне приходилось прыгать взад-вперед по коридору с еще несколькими арестантами. Мы должны были выть волками или каркать воронами, в зависимости от каприза наших тюремщиков.

Одного старика семидесяти лет заставляли вставать на руки. Всякий раз, когда он наполовину поднимал ноги, они били его в пах.

— Долго он мог это выносить? — спросил Штеге.

— Не очень, — ответил Петерс. — Удары были резкими, приходились по одному месту. Три удара, и старик терял сознание. Но человека можно привести в себя пять-шесть раз с помощью серной кислоты и других утонченных методов. В два часа ночи меня вызвали на повторное рассмотрение дела в суд. Первой показания давала моя жена. Она указала на меня и закричала: «Уведите этого негодяя, этого насильника детей!» И плюнула на меня. Двум полицейским пришлось держать ее, чтобы она не выцарапала мне глаза. Я, как сами понимаете, лишился дара речи.

Тесть посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Как ты мог изнасиловать собственную дочь? Мы молимся за твою душу». Другие свидетели были обычной сворой вплоть до священника с Железным крестом с Первой мировой войны.

— Странное дело, — перебил Старик, — столько безработных офицеров решили стать священниками. С чего бы?

— Все очень просто, — ответил Порта. — В мирное время офицерская служба — просто детская игра для тех, кто не хочет утруждать себя работой. Когда эти ребята становятся безработными, они ищут что-то похожее на праздную офицерскую жизнь. А что на нее похоже? Жизнь священника, дорогие друзья. Где еще человек может так легко предаваться праздности и при этом маскировать свою глупость? Кроме того, вспомните, как почтительно относятся простые души к духовенству. В довершение всего эти противники дьявола могут отчитывать людей с кафедры, не встречая никаких возражений — это напоминает им казарменную тиранию.

Петерс продолжал свой трагический рассказ: