Не промахнись, снайпер!

— Чего я у вас в городе не видел? Лучше ты ко мне приезжай, глянешь на Сибирь, в тайгу сходим.

Еще из однополчан разыскал в семидесятых годах бывшего комбата Морозова Степана Назаровича, с которым вместе воевал под Балаклеей. Он дослужился до командира полка, но в шестидесятых ушел по хрущевскому сокращению армии на пенсию. С ним удалось увидеться на встрече ветеранов дивизии. Вот, пожалуй, и все однополчане, с которыми я встречался или разговаривал после войны.

В отношении встреч снайперов дело обстояло сложнее. Насколько я знаю, официально встречались в Москве лишь выпускницы Центральной женской школы снайперской подготовки, которую организовали в июне 1943 года. На эту тему есть хорошая и правдивая книга «Девушка со снайперской винтовкой», написанная снайпером Юлией Жуковой. Читая об их встречах в газетах, я даже завидовал. Почему завидовал, постараюсь рассказать коротко, затронув прошлую боевую профессию.

Жизнь снайпера на войне коротка и начисто лишена той приключенческой авантюрности, которую ей приписывают. Захватывающие поединки, всякие хитрости, вроде соломенного чучела или каски на палке, чем приманивают глупого врага. Все проще и одновременно сложнее. На Дону мы выходили на позиции, как на утомительную и опасную работу. Со второй половины дня стрелять уже нельзя, солнце светит в глаза, и ждешь темноты. Сыро, зябко, трясешься от холода. Так проходят долгие часы.

Под Балаклеей в снегу или талой воде належишься, мокрый с головы до ног, а еще ползти домой по нейтралке в темноте, прячась от взлетающих ракет и пулеметных очередей. Пехота, конечно, всегда несла огромные потери, но и редкий снайпер безнаказанно вел свою охоту больше, чем месяц-два. Либо ранение, как правило, тяжелое, либо убьют. На нас ведь тоже охотились, не жалея боеприпасов. На Дону, через два месяца с небольшим, из шести человек нашего отделения остались всего двое. Три человека погибли, я попал в госпиталь с тяжелым ранением. Спустя пару недель убыл по ранению мой напарник Веня Малышко. Таким образом, остался один снайпер, Иван Прокофьевич Ангара, самый опытный из нас.

Под Балаклеей я продержался на передовой месяца полтора. За это время погиб старший сержант, Олег Будько, а мой новый напарник Саня Ваганов получил пулю в лицо. Выжил он или нет, я так и не узнал. За эти неполные четыре месяца я прошел премудрости снайперского ремесла, и поверьте, четыре месяца — огромный срок.

Мы не щадили врагов, они не щадили нас. Это не громкая фраза, а наша работа. На Дону комбат Ефимцев, под Балаклеей комбат Морозов требовали результатов. Мы и без понуканий воевали на совесть. Если итальянцы и фрицы нас ненавидели, то свои офицеры и солдаты снайперов не любили. Гнали подальше от своих позиций, так как хорошо знали: за наш меткий выстрел они получат хорошую порцию снарядов и мин в траншеи. Немцы мстили за своих убитых.

Попасть в плен снайперу означало смерть, порой мучительную. Я вспоминаю обгоревший труп, висевший на проволоке, и воткнутую рядом трехлинейку с оптикой. Кстати, под Балаклеей мне показывали тело немецкого снайпера. Его захватили в плен во время наступления.

Наши бойцы пленных снайперов не сжигали. Поступили просто, но тоже жестоко. Среди боеприпасов нашли патроны с разрывными пулями, приказали немцу идти, не оглядываясь, и всадили такую пулю в спину. Немного понаблюдали, как он ворочается и стонет, затем добили.

Я понимал такую ненависть. Разрывные пули применялись немецкими снайперами не слишком часто. Не потому, что фрицы жалели красноармейцев, а из-за того, что такие пули легче обыкновенных и на расстоянии 400-700 метров имеют иную траекторию, чем пули со свинцовым содержимым. Если разрывная пуля попадала в цель, то раны оставляла тяжелые, часто смертельные. Фельдшер нашего полка рассказывал, как к ним в санчасть доставили бойца с ранением в живот. Разорвавшаяся пуля мелкими осколками издырявила весь кишечник, не оставив парню ни единого шанса выжить.

Расскажу еще об одной особенности фронтовой жизни. Нашей пехоте крепко доставалось, командиры и бойцы очень не любили, когда рядом устанавливали полевые орудия, ложились в засаду снайперы. Я сталкивался с несколькими случаями, когда мне настоятельно советовали не стрелять по врагу, чтобы не вызвать ответный огонь артиллерии и минометов. Но я все же стрелял, тем более меня поддерживали комбаты. А вот снайперу, затем пулеметчику Устименко Василию Пантелеевичу, воевавшему под Ленинградом, командиры категорически запрещали вести прицельный огонь. На вопрос о количестве уничтоженных врагов он пожимал плечами:

— Мне не разрешали стрелять.

Кстати, снайпером он провоевал очень недолго и убыл по ранению.

Насчет наград? Здесь, как и в мирной жизни, многое зависело от удачи. Меня неоднократно представляли к орденам, но из-за ранений и по другим причинам наградные листы откладывали в сторону. Награждали в первую очередь тех, кто оставался в строю. Для поднятия духа. Из всех моих коллег по профессии лишь один Иван Филиппович Ангара получил заслуженные ордена и медали. Но он был снайпер от Бога, целую вражескую роту уничтожил.

Мне бы хотелось закончить свою историю на оптимистической ноте. Несмотря на все мелочи, вспоминаю войну как самый яркий, хоть и тяжелый период в жизни. На передовой я приобрел настоящих друзей. Жили там как одна семья, очень переживали, когда кто-то погибал или получал тяжелое ранение, под огнем вытаскивали друг друга с поля боя. В победе над фашизмом есть и наша небольшая крупица.