На фарватерах Севастополя

- Держитесь, ребята! Сейчас мы всыплем фашистам! - говорил комиссар Кулинич на рассвете следующего дня, обходя лежащих у амбразур с оружием в руках матросов. [190]

И. П. Кулинич прибыл в равелин накануне, на смену погибшему комиссару Баранову.

Первыми с наступлением дня показались немецкие автоматчики. В расстегнутых зеленых мундирах, делая короткие перебежки, они приближались к равелину. Обгоняя их, стреляя, мчались танки.

- Огонь по танкам!

Ударили пушки, захлебываясь, били пулеметы, медные гильзы, подпрыгивая, звенели на каменном дворе.

- На тебе, гад! На тебе! Не лезь на нашу землю! - кричали комендоры, посылая снаряды.

- Горит!

Танк горел. Второй танк отвернул, нырнув в воронку, немецкие автоматчики отхлынули и залегли.

Тогда немцы закопали в землю сидевший в воронке танк, подвезли тяжелую батарею и открыли огонь.

Но Евсеев и майор Дацко умело организовали оборону. Левофланговой группой командовал старшина команды ОХР Березанский, в центре, в самом опасном месте, группу возглавлял лейтенант Коринько. Группа защищала подход к единственным воротам равелина, и они же должны были взорвать бомбы в случае угрозы прорыва; третьей группой командовал лейтенант Семиглазов.

Сотни снарядов и мин обрушились на каменные стены равелина. Затем гитлеровцы подняли в воздух авиацию; с воем и грохотом пикировали «юнкерсы», разрушая верхнюю часть стены. Равелин затянуло облаками дыма, гари и каменной пыли.

И когда затихал артиллерийский огонь, снова шли в атаку гитлеровские солдаты.

Обвалы засыпали моряков, но, выкарабкиваясь из-под камней, раненные, они снова ползли с автоматами в руках к амбразурам и проломам в стене.

У северного фаса крепости лежал у пулемета комсомолец матрос Компаниец. Компаниец был ранен; он истекал кровью, но продолжал вести огонь. К нему подполз военфельдшер Кусов, он же парторг подразделения, и, перевязав его, лег здесь же, рядом, и стал стрелять из автомата.

- Держись, черноморцы! - слышался голос комиссара Кулинича, и матросы снова вели губительный огонь по врагу.

Северный фас был самым трудным участком обороны; огнем пушек и разрывами бомб в каменном теле равелина была пробита брешь, и сюда ползли гитлеровские автоматчики. [191]

Старшина Березанский с пулеметчиком Компанейцем не подпускали фашистов.

Снова обрушилась часть стены, и отлетевший камень больно ударил в спину приподнявшегося над пулеметом Компанийца. Он упал, уткнувшись в землю лицом.

- Компанпец убит! - закричал Березанский и бросился к пулемету.

- Жив я! - с трудом приподнимаясь, ответил Компанией, и снова ухватился за ручки пулемета.

Тяжело было и группе Семиглазова: у него оставалось всего девятнадцать человек. Но к нему присоединился парторг 12-й батареи Ходаев вместе со своими товарищами. Бойцы своевременно обнаружили скопление гитлеровцев на этом направлении. Семиглазов решил предупредить вражескую атаку и скомандовал «огонь»! Шквальным ружейно-пулеметным огнем они скосили фашистов.

Но все больше падало раненых матросов, и автоматы, захлебнувшись, смолкали. Все кругом были ранены, а не воевали только мертвые.

Тяжело был ранен радист Громов. Его на носилках понесли к подошедшей к равелину шлюпке. Он в это время очнулся и закричал:

- Куда вы меня несете? Я не мертвый. Давайте назад!

И матросы повернули и понесли своего товарища в равелин. Здесь ему сделал перевязку военфельдшер Кусов.

- Видишь, - сказал Кулинич, обращаясь к своему командиру Евсееву, - Громов отказался идти на Большую землю, - так теперь матросы называли Севастополь.

- Умирать будем здесь, - твердо ответил Евсеев. - Командир и комиссар последними будут сходить с палубы своего «корабля».

С наступлением темноты, когда утих бой, Евсеев собрал бойцов и рассказал им о полученной из штаба ОВР телеграмме Верховного Главнокомандования, в которой говорилось: «…Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа. Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной».

Эта телеграмма и напоминание, что за отчаянной борьбой севастопольцев следит вся страна, прибавили сил не только защитникам равелина, но и всему гарнизону.

Так продолжалось два дня. На третий день фашисты предприняли психическую атаку. Голые до пояса, под [192] знойным июньским солнцем, отбивая шаг под дробь барабана, вражеские солдаты шли к равелину.

Моряки во главе с командиром капитаном 3 ранга Евсеевым, во время обстрела и бомбежки укрывшиеся в казематах, снова поднялись наверх и легли у амбразур.

- Стоять насмерть! Переправы на тот берег не будет! - передал бойцам Евсеев. И матросы огнем встретили психическую атаку. Они крепко любили море и дрались беззаветно на суше. На башне равелина, на железной мачте, по-прежнему развевался в дыму обуглившийся военно-морской флаг.

Огнем последних пулеметных лент психическая атака была отбита.

- Ну, кто еще хочет на равелин! - поднявшись во весь рост на кромке стены с гранатой в руке, закричал старший матрос Алексей Зинский.

Три дня держался гарнизон равелина, пока не вышли все корабли и катера из Севастопольской бухты.

Равелин продолжал сражаться, но снаряды и патроны были на исходе. Положение под Севастополем не улучшилось. Немцы заняли всю Северную сторону. В ночь на четвертый день контр-адмирал Фадеев передал по радио приказание командующего флотом: «Гарнизону равелин оставить!»

Гарнизон к тому времени стал совсем малочисленным. Погиб в бою парторг Кусов. Ранен и контужен был командир охраны рейда Евсеев. Не в состоянии говорить, он молча, жестами отдавал необходимые приказания. Теперь всеми делами заправляли его помощник старший лейтенант Коринько и комиссар Кулинич.

Вечером хоронили парторга Кусова и всех, кто погиб в этот день. Выдолбив во дворе равелина каменные плиты, положили их в эти могилы, накрыли военно-морским флагом и завалили камнями.

Командир сказал, стоя у каменной могилы и с трудом разжимая почерневшие губы:

- Мы еще вернемся сюда, товарищи!

Надо было уходить, но днем на море разыгрался шторм. Синяя-синяя и теплая вода сделалась холодной и тяжелой. Угрюмыми и скользкими стали стены равелина, заливаемые накатами волн. И чайки, выкормыши моря, с ветром ушли к южному берегу.

С наступлением темноты к равелину с трудом прорвался рейдовый катер под командованием лейтенанта Лыскина и снял тяжелораненых. Это был последний катер. [193]

Больше не на что было рассчитывать. Подходить к равелину ночью стало так же трудно, как и днем. Всю ночь немцы выбрасывали над бухтой ракеты и прожекторами освещали подходы к равелину с моря.

Весь передний край обороны города горел, и ночью отсюда, с крепости, ясно было видно крыло огненной радуги, упиравшейся в море.

Днем и ночью горел Севастополь. Горели остатки разбитых домов, улицы и кварталы, горели пристани, порт, набережные. Фугасными и зажигательными бомбами фашисты превратили город в пылающий костер.

Пытаясь найти удобный выход из равелина к воде, а такой выход был - железная дверь из подвала выходила прямо к урезу воды, - старший лейтенант Коринько обнаружил рыбацкие снасти, разложенные еще в мае на просушку (ловили тогда потихоньку кефаль и ставриду, да так и оставили на камнях). Старые сети, разбросанные на берегу, в воде держались на больших оплетенных стеклянных шарах.

Коринько долго смотрел на сети, что-то соображая.

- Порядок, - наконец сказал он самому себе и спросил сопровождавшего его старшего матроса минера Зинского:

- Ты понимаешь, что нам надо теперь делать?

- Воевать будем, пока в диске есть патроны, а на поясе гранаты, а последнюю пулю оставим себе! - ответил Зинский.

- Ну, нет, друг, я так не согласен! - повеселев, сказал Коринько. - Умереть мы всегда успеем, да и умирать надо с толком.

- Что же ты предлагаешь, старший лейтенант? - заинтересованно спросил Зинский. - Ведь море вон какое, не всякий доплывет к тому берегу. - И он безнадежно махнул рукой.