Киреевы

Наташа старалась не думать о том, что ее ожидает. Зачем обессиливать себя? Так важно сохранить спокойствие.

«По-видимому, все прошло удачно, — думала она. — Барак пуст, значит, успели всех вывезти. Как хочется узнать подробности».

— Встать! — громкий и грубый голос заставил Наташу невольно вздрогнуть. В кабинет вошел пожилой унтер-офицер в сопровождении двух молодых дюжих солдат. Они повели ее по коридорам и лестницам. Унтер шел впереди, постукивая ключом по медной бляхе ремня. Наташа догадалась, таким образом он дает сигнал: ведут арестованную. И действительно, навстречу никто не попадался. Было больно рукам — их крепко сжимали конвоиры.

Наташу втолкнули в комнату с пушистым, но грязным, с какими-то рыжими пятнами ковром на полу и тяжелыми драпировками на окнах и двери. Очевидно, и ковер, и драпировки были предназначены заглушать звуки, которые старались не выпускать за пределы этого помещения.

За столом сидел фон Бринкен и перелистывал папку с бумагами. Он кивком головы показал на стул посреди комнаты, шагах в пяти от стола. Наташа успела заметить еще два стула, стоявших по углам. Конвоиры вышли.

Что-то среднее между улыбкой и гримасой мелькнуло на обезьяньем лице фон Бринкена.

— Фрау Глинская, — обратился он к Наташе, — будем говорить начистоту, мы ждем от вас помощи. Потрудитесь ответить, каким путем доктор Любимов и сестра Лукина поддерживали связь с партизанами из отряда Цветаевой.

Наташа с удивлением посмотрела на гестаповца.

— Вы неплохая артистка, фрау Глинская, я с удовольствием увидел бы вас на сцене. Тем более, вы в совершенстве знаете наш язык и у вас прекрасное произношение, — фон Бринкен улыбался совсем дружелюбно, но Наташа подметила наплывающую изнутри красноту глазных яблок.

— Итак, я повторяю: каким путем Любимов и Лукина поддерживали связь с партизанами?

— Я вас не понимаю! — тихо, но твердо ответила Наташа. — Причем тут какие-то мифические партизаны?

— Сколько у вас числится больных по списку? — неожиданно спросил обер-лейтенант.

— Сегодня утром, когда я ушла после ночного дежурства, их было сорок семь, в том числе девятнадцать в очень тяжелом состоянии.

— А когда вы явились в барак вечером?

— Ни одного!

— Куда же они девались?

— Чтобы выяснить это, я и пришла к капитану Ауэ. Фон Бринкен сощурил свои и без того маленькие, зеленые глаза, сумрачно глядевшие из-под нависших над ними рыжих бровей.

— Вы обратились не по адресу. Любимов вам точнее ответил бы на этот вопрос и Цветаева тоже. Мы ценим, что вы первой сообщили нам о похищении больных. Да, это не секрет, больных увезли партизаны за два часа до того, как за ними пришли наши машины. Вы поступили правильно, как и следовало жене нашего инженера, — фон Бринкен сделал ударение на слове «нашего». — А теперь скажите откровенно, не казалось вам подозрительным поведение доктора Любимова?

— Я его так редко видела, — ответила Наташа.

— Редко? Он ведь работает вместе с вами.

— Доктор Любимов занят частной практикой.

— Ясно, у Любимова широкие связи с населением, а город кишмя кишит этими бандитами — партизанами.

— Отлично, — добавил после непродолжительного молчания Бринкен. — Надеюсь, фрау Глинская, вы сможете повторить все сказанное вами сейчас и при докторе Любимове, — и он нажал кнопку настольного звонка.

— Пересядьте на тот стул, в углу.

Конвоиры ввели старшую санитарку Марфу и Любимова — вернее, подобие прежнего выхоленного, самоуверенного доктора. Пиджак на нем был разорван, лицо в кровоподтеках, он еле держался на ногах. Одновременно в комнату вошли усталый и бледный Ауэ в расстегнутом кителе, старый офицер в чине майора с седыми закрученными вверх «кайзеровскими» усами и какая-то неопределенная серенькая личность в штатском, оказавшаяся переводчиком. Конвоиры встали у дверей.

Первой допрашивали Марфу:

— Кто из персонала был в бараке, когда пришли машины?

— Я и доктор Любимов. Наталья Николаевна ушла утром и не возвращалась, сестры Лукиной тоже не было, не хватает у нас ведь медработников, сами, наверное, знаете…

Марфа сидела на стуле, сложа руки на коленях, и деловито отвечала на вопросы:

— Когда приехали эти грузовики, к Евгению Федоровичу зашел ихний начальник. Вышли, значит, они оба…

— Врешь, меня тоже не было! — истерически закричал Любимов.

— Молчать! — Ауэ подошел и, не смотря на Любимова, взмахнул хлыстом. Удар пришелся по плечам. Любимов всхлипнул…

— Я и говорю, как же без Натальи Николаевны отправлять, кого она выписала? — испуганно продолжала Марфа. — «Всех, всех!» — кричит начальник, а Евгений Федорович только рукой махнул и ушел к себе в кабинет. Солдаты и потащили на носилках всех без разбору. Все плачут, начальник орет. Я и говорю шоферу: «Ты уж поосторожнее вези, и так они еле живые!», а он сначала залопотал что-то не по-русски, а потом как заорет на меня… Ушли машины, и я домой поплелась. Что мне там делать-то без больных.

Ауэ дал знак конвоирам. Подхватив Любимова подмышки, они проволокли его по ковру и швырнули на стул, стоявший посреди комнаты.

— Что ж, будешь и теперь упрямиться, как осел? — спросил Ауэ и, повернувшись к майору, вполголоса стал говорить ему по-немецки: — Этот идиот без конца твердит, что был к шести часам вызван к какому-то обер-лейтенанту Курту Шемберг. Нет у нас такого офицера, а по указанному адресу живет полусумасшедшая старуха с девчонкой…

— Значит, пока ты лечил своего несуществующего пациента, — издевательским тоном спросил Ауэ, обращаясь уже к Любимову, — какой-то таинственный незнакомец в твоем пальто и шляпе играл роль почтенного доктора Любимова и отправлял больных к партизанам? Врешь, негодяй!

Переводчик повторил все по-русски.

— Правду говорю, правду, — прошепелявил сквозь выбитые зубы доктор. — Я сам, сам сообщал вам о партизанах, — из последних сил истерически выкрикнул он.

— Доносил о людях, которые оказались ни к чему не причастны. За одно это тебя надо повесить, — зло сказал Ауэ. — Долго еще мы будем с ним возиться? — обратился он к Бринкену.

— Пусть подохнет под плеткой, — ответил обер-лейтенант. — Буду тянуть из него жилы до последнего вздоха.

…Наташа вернулась домой под утро. Ее привез фон Бринкен.

Гестаповцы с умыслом отпустили жену инженера Глинского: «фрау, конечно, подозрительна, надо будет за ней проследить, а взять ее обратно всегда сумеем».

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Поздно вечером из здания комендатуры вышел Виктор Киреев вместе с обер-лейтенантом Бринкеном. Часовой отдал офицерам честь и снова окаменел.

Площадь перед комендатурой была ярко освещена молочными электрическими шарами. У подъезда стояли автомашины различных европейских марок. Они блестели, только что умытые дождем. Резкий ветер бросил в лицо офицерам холодную дождевую пыль.

— И это прославленный солнечный край! — недовольно проговорил Бринкен.

— Такая отвратительная погода редкое явление у нас, — откликнулся Виктор.

Простившись с обер-лейтенантом, он сел в машину и поехал домой. Виктор продолжал ездить один, хотя комендант упрекал его за неуместную храбрость: местные жители ненавидели лейтенанта Киреева.

Сегодня фон Роттермель спросил:

— Когда, наконец, вы бросите мальчишество, лейтенант? Именно вам необходима надежная охрана.

— Большое спасибо, господин полковник, но мне стыдно из-за моей персоны отвлекать людей от полезной работы. Постараюсь уберечь себя сам, — ответил Виктор.

Комендант усмехнулся:

— Похвальная, но излишняя скромность, — и добавил тоном приказа: — С завтрашнего дня вы больше не будете ездить один в ночное время.

Мысль, что комендант был прав, молнией мелькнула в голове Виктора, когда у подъезда дома из мрака неожиданно выступила закутанная во все темное фигура и бросилась к нему. Виктор инстинктивно сжал рукоятку револьвера. Плачущий женский голос произнес:

— Витенька, миленький, пожалейте вы нас!