Охота на тигра

Записи в дневнике

Секретно

Оберштурмбанфюреру

Донесение

Сообщаю, что ваше приказание о ликвидации лагерной больницы выполнено (37 чел.). Лентяи и симулянты по мере их выявления подвергаются специальной обработке. Карцер начал работать с полной нагрузкой, все камеры заполнены. (Смертельный исход невелик — 2 — 3 чел. в день). С момента назначения меня комендантом лагеря число пленных сократилось на 187 чел.

Занятые на добыче гранита пленные получают обед непосредственно на месте работы в каменоломне, что дало возможность на целый час сократить обеденный перерыв и соответственно продлить полезное рабочее время. Выработка на каждого пленного увеличилась и достигает нормы. Общая продукция каменоломни возрастает с каждым днем, несмотря на задержку ж.-д. платформ и пульманов.

В лагерь прибыла новая партия пленных, состоявшая из 63 чел. Этих людей разместили по баракам с соблюдением всех предосторожностей и с учетом рекомендаций оберштурмфюрера Швейгерта.

Хайль Гитлер!

Комендант Каменнолужского лагеря

унтерштурмфюрер Витцель.

«Живу под девизом «Пусть свершится чудо!». Иду по острию ножа, как лунатик, и не верю, что когда-нибудь смогу приблизиться к цели. Этот мой план — сплошное сновидение, упоительный самообман. Упрекнуть себя в чем-либо не могу: все делаю так, будто не сомневаюсь в успехе. А дел много, и трудности, как я все больше убеждаюсь, непреодолимы.

Пять дней томительного ожидания, взаимного осторожничанья, проверки друг друга привели к тому, что наконец-то Язь и его товарищи перестали видеть в нас провокаторов. Сегодня утром, еще при выходе из лагеря, Язь подал мне знак: «Есть срочное сообщение». Встретиться удалось только часов в одиннадцать. Язь тащил два лома, лопату, кирку, молот; тяжелый инструмент разъезжался под его рукой, и, думаю, никто не удивился, когда все это свалилось на землю, и другой оказавшийся невдалеке пленный помог Язю собрать и хорошенько уложить на плече его «хозяйство». Мы не задержались и секунды лишней, но Язь успел дважды повторить: «Полное доверие и одобрение. Устанавливаем дополнительные клички: Язь — Крот, Чарли — Соловей, Годун — Сокол. Кроме Ивашина, рекомендуем двух — Коваля, Скворцова. Остальных ищите сами. Общей поддержкой в критический момент обеспечиваем. Действуйте! Встречаться только при крайней нужде. Крот».

Итак, нас всего лишь шестеро (у Петра есть на примете еще один верный хлопец — Татаринов), даже в основной группе не хватает двух человек. А я по-прежнему считаю, что у каждого из нас обязательно должен быть дублер, иначе все заранее обречено на провал. Следовательно, нужны еще десять человек. Однако трудности заключаются не только в поисках абсолютно надежных людей. Куда более трудная задача, не вызывая подозрений у старосты, разместить их всех в одном месте, почти рядом друг с другом на коротком, в 15—18 метров, участке прохода № 1. За это дело взялся Петр. Одного — Ивашина — он уже устроил на месте убитого конвоирами Сидорчука, другого — Коваля, получившего кличку Молоток, к счастью, перемещать не потребуется, постель этого мрачного, замкнутого в себе пленного находится почти рядом с моей. Трое на месте. А как будет с остальными. Тринадцать человек все-таки... Петр хорохорится: «Все будет в порядке», но я вижу, телячьего оптимизма у него за последние дни поубавилось. Ну а я? Мне хода назад нет, после разговора с переводчиком я сжег за гобой мосты, поставил на карту жизнь и честь. Я делаю все, чтобы «вариант с переодеванием» удался — да свершится чудо!»

«Все рушится и никаких надежд. Мой славный товарищ Петр Годун на краю гибели, и помочь ему ничем нельзя.

Вот что произошло.

Вечером, когда мы вернулись с работы, оказалось, что во время нашего отсутствия в лагерь пригнали новую партию пленных - человек 60—70. Их разбили на четыре группы и разместили в бараках, предоставив на нарах места тех, кто отбыл в «бессрочную командировку». Несколько мест на нашем участке прохода № 1 пустовавших еще прошлой ночью, оказались заняты новенькими. Это было для меня и Петра тяжелым ударом — как раз в этот вечер Петр намеревался передислоцировать сюда еще двух наших товарищей и перебраться сам. Он даже успел положить на нары свою брезентовую куртку. Но это место было также занято, его облюбовал не новенький, а пленный Горобец, о котором поговаривали, что он доносчик и выступает у немцев под кличкой Блоха. Имелись все основания для того, чтобы под каким-нибудь удобным предлогом, спокойно, без шума избавиться от такого опасного соседства, тем более, что Горобец еще не успел перенести сюда свои вещи, но Петр, огорченный неудачей с переселением двух наших товарищей, сразу завелся и потерял чувство бдительности. После короткого обмена взаимными оскорблениями он стащил Горобца с нар и трахнул кулаком по его жалкой физиономии. Горобец поднял крик, полез в драку. На беду нашу, Баглай находился где-то невдалеке, он тотчас же появился в нашем проходе. «Драка? Силу некуда девать? Выбрыкиваете? В карцер! Обоих! На трое суток!» Их сразу же увели. Петр успел бросить на меня горестный, виноватый взгляд. Мне кажется, я слышал, как он скрипнул зубами. Три дня в карцере, пол-литра сырой воды в день... Погиб Петр. Первая жертва моей легкомысленной придумки. Ужасно».

«Почти всю ночь не спал — приходил Петр, толкал, будил, шептал горячо, с надеждой: «Придумай, Чарли, что-нибудь, выпусти меня из карцера. Что тебе стоит? У тебя же башка варит будь здоров!» Сварила... Убедился: история с «тигром» — счастливое стечение обстоятельств и моей заслуги там никакой, а если и есть, то крохотная. В остальном я беспочвенный фантазер, сюжетник или, как говорил Полудневый, — комик несчастный».

«Начались загадочные картинки. После утренней поверки нас почти полчаса держали на аппельплацу. Что-то произошло, немцы и их прихлебатели обеспокоены, мечутся. Ничего понять нельзя. Мне, правда, показалось, что все это связано с Баглаем — в это утро наш староста не появлялся ни в бараке, ни на аппельплацу. И вдруг ошеломляющая новость. «Баглай исчез... — умер... — покончил с собой... — удавился», — катится едва слышное над рядами. И последняя, окончательная, очевидно, самая близкая к истине редакция: «Убит...» Коллективный разум не делает ошибок. Баглай убит, несомненно. Для меня сейчас не столь уже важно, кто его убил. Важно то, что незадолго до своей собачьей смерти Баглай погубил Петра Годуна, отправив его в карцер. Этого уже нельзя изменить».

«Ничего не понимаю. Как только нас пригнали в карьер, мимо меня прошел Язь-Крот и бросил на ходу: «О Соколе знаю... Не паникуй. Продолжайте начатое». Не паникуй... Продолжайте... На что надеется сверхосторожный Крот? Что я могу сделать без Петра? Видимо, все мы теряем чувство реального, сходим с ума...»

Приведенные выше записи Юрий Ключевский сделал в течение суток. В тайне от всех Юрий вел дневник и педантично заносил в него все события минувшего дня, свои сокровенные мысли и планы. Он не боялся, что его «заветная тетрадь» попадает на глаза кому-либо другому — дневник был воображаемым. Это было очень удобным и совершенно безопасным — никаких следов, улик; но иногда Юрию казалось, что не только дневник его, но и сам он нереален и существует лишь в чьем-то болезненном воображении.

Новый староста

Баглая хватились утром: через несколько минут после сигнала побудки он не явился в свой четвертый барак. Его помощник Баранов, полагая, что староста проспал, послал в больницу (маленький барак, где после ремонта разместилось внутрилагерное начальство, называли по-прежнему больницей) одного из блоковых, и тот, вернувшись, доложил, что дверь комнаты Баглая заперта изнутри на ключ, но на стук никто не отвечает. Время, отведенное по тщательно выполнявшемуся распорядку дня на утренний туалет пленных, истекло, и Баранов сам побежал выручать Баглая — за несвоевременную явку на поверки наказывали и старост бараков.