Последние солдаты империи

Нелюбов хмыкнул.

– Вы испугались ареста?

Харбинин покраснел от злости.

– Вы забываетесь, господин капитан! Я ничего не боюсь…

– А вы, господин унтер-офицер, совершенно не учитываете тот факт, что немецкие патрули состоят максимум из пяти человек, – я убедился в этом на собственном опыте. И в одиночку справиться с ними будет очень сложно… Да и на станции вам не станет легче, – Нелюбов улыбнулся. – Потому что не учли, что вы сегодня не офицер русской армии, а всего лишь мой ординарец в чине унтер-офицера…

– Я не сказал, что именно я должен буду отправиться на станцию! Это можете сделать и вы…

Харбинин вдруг оборвал фразу на полуслове и посмотрел за спину Нелюбову. Борис оглянулся назад и увидел выезжающую из деревни группу верховых. Прятаться было уже поздно: всадники их заметили и, перейдя на галоп, направились в сторону Нелюбова и Харбинина.

– Вот спор и решился, – Борис кивнул на свое левое плечо. – Держитесь от меня в метре, чуть сзади… в случае огневого столкновения берите на себя двух крайних слева. С остальными я сам управлюсь…

– А давайте предъявим документы? Нас же в Петрограде убеждали, что они почти настоящие… Может, тогда отстанут?

– Не стройте иллюзий, Павел Андреевич, – Нелюбов непроизвольным движением провел по кобуре, где лежал браунинг, и по карману, где находился более привычный для него револьвер. – Наши документы эффективны исключительно на немецких узловых станциях, и выдержат они лишь поверхностную проверку. А эти, – Борис кивнул в сторону всадников. – Будут следовать инструкции и доставят подозрительных людей в комендатуру, где наш с вами маскарад будет раскрыт сразу же после получения ответа из штаба брауншвейгского полка. Хотя… чем черт не шутит! Давайте попробуем…

Борис неожиданно замолчал и закусил губу:

– Их гораздо больше… кажется, нам с вами сегодня не повезло.

Нелюбов с тревогой оглянулся на Харбинина, который, помрачнев, тоже разглядел скачущий в их сторону немецкий военный патруль.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Нелюбов присвистнул. – Одиннадцать человек!

Харбинин тоже рассмотрел всадников и, достав из кобуры оружие, переложил его за спину, за поясной ремень.

Нелюбов краем глаза заметил эти действия Харбинина, но ничего не сказал. Он разглядел, что одиннадцатым верховым был немецкий крестьянин в синей рубахе и таких же синих штанах. И тот факт, что среди военных находился местный житель, говорил о том, что их ночное появление в лесу не осталось незамеченным.

– Павел Андреевич! Вы видите того штатского? – Нелюбов кивнул в сторону подъезжающих всадников.

– Вижу… наверное, их проводник.

– Понимаете, что это значит?

– Не совсем…

– Это значит, что мы с вами раскрыты, – Нелюбов обернулся к Харбинину и спокойно добавил: – И теперь придется их всех уничтожить…

Ротмистр удивленно посмотрел на Нелюбова, гадая, шутит он или говорит серьезно.

– Всех одиннадцать? Да вы с ума сошли!?

Нелюбов улыбнулся, но ничего не ответил. И не потому, что немецкий патруль был уже рядом; просто та душевная мука, которая терзала капитана Нелюбова с того самого момента, как он увидел в руках Григория Горшкова фотографию своей Вари, наконец-то отступила. К Борису Нелюбову вернулись его привычное самообладание, выдержка и азарт; нет, сама ситуация не изменилась – она осталась такой же, что и прежде, просто сейчас это стало уже не важно…

XI

В последний раз полковник Сиротин и генерал Воейков виделись ровно месяц назад, сразу после того, как Сиротин вернулся из продолжительной инспекторской поездки на фронт. Документ, который этой весной попал к Маннергейму, а затем был передан Сиротину о якобы возможном появлении немецких агентов в самой главной резиденции царя – Зимнем дворце, подлежал всесторонней и обязательной проверке. Понимая всю сложность и крайнюю деликатность подобного действия, полковник Сиротин поначалу пошел по наиболее простому пути, решив, что лучше дворцового коменданта этого никто сделать не сможет.

Воейков тогда с воодушевлением пообещал, что не далее как завтра он по своему ведомству даст команду поднять личные дела всех вновь поступивших на службу с начала пятнадцатого года: таким образом они по-быстрому «вычислят» этих немецких шпионов, а заодно через них узнают и о ближайших планах кайзера.

Но через два дня Воейков позвонил и растерянно заявил Сиротину, что у него на руках имеется список из двухсот сорока трех имен – именно столько человек было принято на службу в его хозяйство за интересующий их период. Эта растерянность Воейкова тогда несколько раздражила Сиротина: полковник понял, что его старый приятель совершенно не представляет себе ни характера подобный работы, ни ее сложности, а значит, и пользы от него в этом деле будет немного. Может быть, поэтому именно сейчас, вдруг вспомнив о том лихом «кавалерийском» маневре Воейкова и отдавая себе отчет, что эта назначенная встреча вполне может оказаться совершенно бесполезной, Сиротин обреченно подумал, что в последнее время сон для него становится или неслыханной роскошью, или же недостижимою мечтой. И больше не зависит ни от времени суток, ни от сложившейся ситуации, а только от важности и срочности дел.

Но на этот раз все оказалось совершенно иначе. Воейков, появившись в ресторане гостиницы «Европейской» ровно в семь вечера в парадном генеральском мундире Императорской лейб-гвардии, без стука вошел в отдельный кабинет, где его уже ожидал Сиротин, и с довольным лицом сразу же положил перед полковником две тоненькие папки. А затем, весело подмигнув своему старому товарищу, сказал:

– Вот они, голубчики… Один приписан к интендантской продуктовой команде, – другой числится в обслуге. Оба в марте, почти день в день, были списаны по ранению. Я послал запросы в лазарет, где эти господа проходили лечение, – Воейков довольно хмыкнул. – А там пусто… И рекомендации от графа Безбородко и генерала Сумского – подделки.

Воейков положил на стол несколько листов бумаги. Пока удивленный Сиротин читал их, он усмехаясь, добавил:

– Хоть в армии сейчас и бардак, но мои требования всегда исполняются вне очереди.

– Они что, как-то внешне себя проявили? – Сиротин отложил бумаги в сторону и задумчиво посмотрел на Воейкова. – Для агентов такого уровня – это более чем странно…

– Нет, внешне все было в порядке. Работали они справно, – дворцовый комендант неопределенно пожал плечами, а затем, как бы нехотя, признался: – Если бы не записка от нашего друга Маннергейма да наблюдательность моего камердинера Ушакова – я б их никогда не вычислил…

Посмотрев затем на улыбающегося Сиротина, которого неожиданно развеселила эта неуклюжая попытка генерала Императорской лейб-гвардии использовать профессиональную терминологию разведчиков, и, приняв веселость полковника за одобрение своим действиям, Воейков поспешил добавить:

– Я приставил к ним пару надежных человек из гвардии, пусть понаблюдают… Но, мне кажется, их нужно срочно арестовать. Я обязан буду вскорости доложить государю…

На словах «приставил» и «арестовать», у Сиротина кольнуло под ложечкой, и он в крайнем волнении посмотрел на Воейкова.

– Как приставил? Зачем? Владимир Николаевич! Нужно тотчас же прекратить всяческое наблюдение за этими лицами… это может их спугнуть!

– Но я не могу оставить без внимания факт нахождения немецких агентов под боком у российского императора… – в голосе Воейкова послышались нотки упрямства. – Может случиться покушение, и я призван реагировать…

– Володя! О чем ты говоришь! Ты, как никто другой, знаешь – никакого покушения быть не может! – В голосе Сиротина слышалась такая уверенность, что Воейков, только что собиравшийся возражать и спорить, промолчал.

– Это же не революционеры, которым все едино, – уже мягче увещевал своего собеседника Сиротин. – Поверь старому разведчику – кайзер Вильгельм скорее даст обрить себе усы, чем прикажет своим шпионам убить русского царя… Он желает триумфа, но никогда не станет действовать подобными плебейскими методами.