Дорогой бессмертия

Белову удалось установить – Готлиб выходит из замка в семь часов вечера. Его и решили взять во время возвращения из тюрьмы.

Тревожный зимний день растворился в сумерках, и от этого еще суровее стали на фоне белого покрова башни замка Любарта.

Как только от замка отъехал черный «оппель-капитан», которого срочно отправил будто бы по распоряжению Готлиба. офицер Зиберт, у ворот остановился зеленый «оппель». За рулем сидел бравый солдат в немецкой форме. Ровно в семь у входа показался Готлиб. Он посмотрел по сторонам. Где же знакомая машина? Ваня Белов проворно открыл дверцу и вытянул в приветствии руку.

– Господин офицер, меня прислали за вами. Ваша машина неисправна.

Готлиб остановился. «Кто бы мог это сделать?..»

– Кто вас послал?

– Начальник отдела подполковник Краузе, господин капитан.

Готлиб подошел к машине, заглянул во внутрь.

– Знаешь, куда везти?

– Знаю, господин офицер, в гестапо.

Только заревел мотор, к машине подошел светловолосый, рослый немецкий офицер.

– Едешь в город? – обратился он к шоферу и, получив утвердительный ответ, попросил подвезти его в центр.

– Если господин капитан разрешит,- кивнул шофер головой на Готлиба, сидевшего на заднем сидении.

– О, коллега… Хайль! – наигранно произнес Кузнецов.- Окажите честь! Капитан Пауль Зиберт! Спешу в гестапо, есть важные дела.

– Садитесь, капитан, нам по дороге,- сухо пригласил Готлиб.

Машина тронулась. Проскочив деревянный мост, Белов резко затормозил. Кузнецов в ту же секунду приставил пистолет к виску фашиста:

– Ни с места! Малейшее движение будет вам стоить жизни!

Белов ловко обезоружил фашиста, испустившего зловоние и затрясшегося, как в лихорадке. Ладонью Кузнецов зажал рот Готлиба, а потом ему загнали кляп и скрутили руки назад.

– Извините за неудобства,- иронически сказал Кузнецов.- Что поделаешь, такова наша служба.

Готлиб таращил глаза на Кузнецова и от волнения не мог сообразить, кто же рядом сидит: гестаповец или, о, не дай бог, красный агент? И словно почувствовав терзания пленника, перекрикивая шум мотора, Кузнецов внес ясность:

– Вы готовы ответить на вопросы, капитан?

В знак согласия Готлиб кивнул головой.

– Хорошо, отъедем в сторону,- предложил Кузнецов Белову.

Машина промчалась по окраинам Луцка и выбралась на шоссе Луцк-Киверцы. Все это время Кузнецов молчал. Отъехав семь-восемь километров, «оппель» завернул на проселочную дорогу и углубился в лес. На маяк решили гестаповца не везти. Если он даст новые сведения о Шене, тогда они возвратятся в Луцк, а если нет, то сегодня же снимутся с маяком и пойдут в отряд.

Белов открыл дверцу, оглянулся. Вокруг тишина. Фашиста вывели. Он еле держался на ногах. Вынули кляп изо рта, и гестаповец глубоко вздохнул. Фуражка с эмблемой черепа криво сидела на взъерошенной голове, он весь дрожал и все же попытался храбриться:

– Зачем этот маскарад? Я и вы – офицеры немецкой армии, присягали фюреру! Кто вы? Почему мы в лесу? Я отвечу на все вопросы, но объясните, кто вы?!

– Вы просто не наблюдательны,- тихо говорил Кузнецов.- К счастью, я вам не пара – я советский партизан.

При этих словах видно было, как зашатался Готлиб. Кузнецов смотрел на него и думал: испытывает страх, а как же те, упрятанные в замке Любарта? И продолжил свои мысли вслух.

– Вы много умертвили жизней, причем, весьма изобретательно, а как жалко вы выглядите здесь!

– Я только солдат… Я выполнял волю фюрера!

– У нас мало времени, отвечайте по существу. Где сейчас генерал Шене?

– В Варшаве. Но это не точно…

– А точнее?

– Там…

– Когда должен возвратиться в Луцк?

– К сожалению, не успеет.

– Вы женаты?

– Нет. Но меня любит девушка.

– Трудно поверить! Разве может кто-нибудь полюбить такого изверга?!

Молчание.

– Гестапо получило приказ об эвакуации из Луцка?

– Да.

– Кто-нибудь уже распорядился о судьбе заключенных?

– Да, мы их… они будут…

– Расстреляны?

Молчание.

– Там же сотни, тысячи невинных юношей и девушек, пожилых и престарелых людей! За что же их должны расстрелять?

– Не всех… Но такой приказ… Сохраните мне жизнь! Сохраните!..

Раздались один за другим два выстрела. Изъяв документы у гестаповца, народные мстители прибыли на маяк и оттуда с остальными партизанами направились в отряд.

Вскоре Николай Иванович Кузнецов вместе с партизанами Яном Каминским и Ваней Беловым направились на выполнение боевого задания во Львов.

25. Дорога бессмертия

…И встало над Луцком тяжелое, умытое слезами горя серое утро. Оно поселилось в домах, где жили мужественные патриоты. Чье-то волчье сердце предало отважных.

В гестапо стало известно об участии в подполье Паши Савельевой, Наташи Косяченко, Алексея Дмитриевича Ткаченко, Марии Ивановны Дунаевой, Антона Семеновича Колпака…- Палачи наконец напали на след народных мстителей. Начались аресты. Схватили Дунаеву, Ткаченко, Колпака. Наташа Косяченко успела скрыться на Гнедавской дамбе в доме под номером двадцать шесть. Там ее спрятал Иван Иванович Олексюк, человек преклонных лет. Из комнаты у него был потайной ход, через который в случае необходимости можно уйти к реке.

Во время вторичного обыска на квартире Савельевой гестаповцы не застали Пашу дома. Тогда они взяли заложницами ее мать Евдокию Дмитриевну и сестру матери Евфросинию Дмитриевну.

– Не уйдет, явится! – твердили фашисты.

Взбешенные неудачами на фронте, наступлением Советской Армии немцы жестоко расправлялись с населением, особенно с теми, кто подозревался в неблагонадежности.

Об аресте родных Паша узнала от Шуры Белоконенко.

– Тебе нужно бежать в партизанский отряд,- настаивала Шура.- Во второй раз они тебя не выпустят. Тем более, что схвачены и заточены многие наши товарищи.

– Бежать, говоришь?

– Да, и немедленно!

– Как же подполье, мама? Ты понимаешь, что советуешь!

– А если тебя арестуют или угонят в Германию? Думаешь, легче будет?

– Знаю! -с отчаянием отозвалась Паша.

– Ну?..

Шура ждала ответа. В конце концов она не вытерпела затянувшегося молчания:

– Другого выхода нет.

– Шура, на сей раз я ослушаюсь. Я должна остаться здесь. Ты пойми, как это сейчас важно!

Паша умолкла. Перед ней встали страшные видения. «Пятый, выходи!» В камере собаки. Вопли умирающих… «Прощай, больше не увидимся…»

– Паша, одумайся!

– И ты на моем месте поступила бы точно так! – Паша обняла Шуру и, прижавшись к ней щекой, шепнула: – Свяжись с Наташей Косяченко или Анной Остапюк. Мы не сложим оружия! Узнай, пожалуйста, приходили ли к Галушко связные отряда. Дайте им другую явку. С Наташей свяжись обязательно…

Потом спросила:

– А как же ты, Шура?

– Сегодня домой не пойду, с вечера начну пробираться к партизанам.

Подруги обнялись, так в молчании постояли несколько секунд и разошлись.

– Увидимся?

– Обязательно!

Чуть слышно шелестя, на ветви деревьев падал снег. Впереди – широкий проспект. И Паше захотелось идти по нему далеко-далеко. Девушку всегда чаровала эта волнующая предновогодняя пора. Она помнит: до войны в такие дни обычно делали новогодние закупки, мастерили прически, примеряли новые платья, договаривались о новогодней встрече. А сколько веселья! Забывались невзгоды, обиды. В бледном свете бенгальских огней сияли сча-стливые улыбки…

Замечтавшись, Паша не заметила, как к ней подошли два гестаповца.

– Савельева? Ты арестована!

«Скоро новый год,- продолжала мечтать Паша.- Мама вернется домой, как будет хорошо!..»

Камера № 14 была до отказа забита арестованными. Женщины покрепче здоровьем стояли, слабее – лежали на полу вплотную одна к другой. Не хватало воздуха, люди изнемогали от духоты.

Паша освоилась с полумраком и теперь не только различала силуэты, но и лица. Ей казалось, что здесь, в этой камере, страдает и ее мать. Она напрягала зрение, вглядывалась, а потом тихо: