Дьявольский полк

Морфия у Глезера больше не было.

— Заткните ему рот! — крикнул Порта в отчаянии.

Падре Эмануэль пошел к другим умирающим. Их было много. Как только они умирали, мы выбрасывали их наружу. Невыносимо было видеть, как на них набрасываются крысы.

Над криптой взорвалась десятитонная бомба [188], посыпались балки и кладка. Мы оказались замурованными за алтарем.

Бомбы продолжали взрываться. Мы едва не задыхались от пыли. Бомбежка продолжалась час за часом. Мы утратили чувство времени, не представляя, день сейчас или ночь.

Падре Эмануэль сидел посреди пола, мундир его был в лохмотьях, лицо — в крови и в копоти. Он оглядывался по сторонам, ища, куда бы переместить огромную балку. Падре был силен, как бык.

Мы насмешливо наблюдали, как он силится ее передвинуть. Для этого потребовался бы трактор.

— Слуга Божий стремится покинуть дом Господень, — с усмешкой сказал Хайде. — Сядьте, падре, и умрите вместе с нами. В Божьем раю прекрасно. Или сами не верите в свой вздор?

Это была любимая тема Юлиуса. Бога он ненавидел так же, как евреев.

Падре Эмануэль повернулся к нему. На лице его была широкая улыбка, но глаза опасно сверкали. И неторопливо пошел к Хайде; тот нервозно прижался спиной к стене и выхватил нож.

Падре ударил его ногой по руке, и нож вылетел, описав широкую дугу. Потом схватил Хайде за мундир, оттащил от алтаря и ударил его головой о стену рядом с большим распятием.

— Юлиус, если ты еще будешь насмехаться над Богом, я размажу твои мозги по стене. Ты будешь не первым, кому я проломил башку. Не заблуждайся на этот счет, хоть я и священник. Если кто-то здесь и боится встречи со своим Господом, это ты, Юлиус.

Взрыв громадной бомбы сбросил всех нас в кучу. Падре Эмануэль покачал головой и сплюнул кровь. Старик протянул ему фляжку с водой. Падре благодарно улыбнулся.

Мимо его головы просвистел большой камень. Хайде стоял, держа наготове еще один.

Падре распрямился. Сунул свое распятие в нагрудный карман, сорвал свой жесткий высокий воротник и пошел к Хайде проворным, расчетливым шагом опытного борца.

Хайде ударил его камнем, молниеносно метнулся в сторону и нанес ему удар ногой в пах. Но падре был сделан из крутого теста. Он схватил Юлиуса за горло и швырнул на пол. После этого Хайде притих.

Падре вернулся, как ни в чем не бывало, к балке. Малыш поплевал на руки и пришел ему на помощь. Они — священник и убийца, каждый могуч, как лошадь, — уперлись в нее ногами, и произошло невероятное: балка сдвинулась. Они с гордостью улыбнулись друг другу. Больше никто не смог бы сделать этого.

Мы кое-как прорыли небольшой туннель и перебрались в передний зал.

Крыша базилики обрушилась; там лежал, широко раскинув руки, полковник, глаза его были широко раскрыты.

— Черт возьми, на что вытаращился, полковник? — воскликнул Порта. — Если ты мертв, приятель, закрой гляделки!

По полу бежала стая крыс. Я злобно запустил в них каской. Одна из них что-то выронила из зубов. Это была половина кисти руки. На одном из пальцев был перстень со свастикой [189]. Ефрейтор Бранс, наш музыкант, отшвырнул ее пинком.

Падре Эмануэль склонился над полковником. Тот был убит взрывом. Лицо его походило на яйцо с мягкой скорлупой. Под кожей все было раздавлено. Мы часто видели такое после взрыва больших мин.

— Оттащите его к стене, — приказал Старик.

Малыш взял труп за руку и потянул. И вдруг обнаружил, что рука оторвалась. Растерялся. Потом пожал кисть руки.

— Всего наилучшего, старина. Я не собирался отрывать тебе лапу.

Потом запустил рукой в пищавших крыс, пытавшихся взобраться по стене.

Порта жадно посмотрел на высокие черные офицерские сапоги мертвеца.

— Пожалуй, возьму себе эти грелки для ног.

Лейтенант-десантник отвернулся и что-то пробормотал о мародерстве. Порта стянул с полковника сапоги. Они пришлись ему впору, словно были на него сшиты. Увидев сидевшего в углу Орла, Порта потребовал, чтобы он отдал им честь. Сказал, что разжалованный в рядовые штабс-фельдфебель просто обязан отдавать честь сапогам полковника.

Орел отказался, как всегда, но, получив удар по голове, подчинился.

— Ты недоумок, Штальшмидт, и всегда будешь недоумком! Теперь, вставая на задние ноги, будешь получать пинка в зад сапогами полковника.

Бомбардировка продолжалась беспрерывно. Монастырь содрогался. Мы рассыпались по базилике и сидели, сжимая в руках оружие. Времени больше не существовало. Порта пытался рассказать какую-то историю о торговце собаками в Бремене, некоем герре Шульце, но никто не трудился слушать его.

Обер-фельдфебель Лютц сошел в ума и с разбегу ударился головой о стену.

По базилике сновало множество крыс. Сотни. От страха они все обезумели. Взбирались с писком нам на ноги. У них была лишь одна цель: прочь из этого огненного ада. Мы били их саперными лопатками. Почуяв свежую кровь, они бросались друг на друга: образовывалось столпотворение рычащих, окровавленных, царапающихся существ.

Падре Эмануэль стоял, прижавшись спиной к стене, и яростно размахивал лопаткой. На его плече сидела крыса с наполовину спаленной шерстью и шипела на других, нападавших на нее. Падре уронил свое распятие, и одна из крыс принялась яростно его кусать. Малыш размозжил каблуком ей голову. Нам следовало быть признательными крысам. Они спасали нас от безумия.

Бомбардировка прервалась, но вскоре возобновилась с новой яростью. Впоследствии мы узнали, что нас бомбили две тысячи «летающих крепостей» [190]. За те сутки на нашу маленькую территорию было сброшено больше бомб, чем за всю войну на Берлин.

Падре Эмануэль протянул к нам свое распятие и благословил нас. Мы соорудили новый алтарь из ящиков и переломанных балок. Чтобы подвигнуть нас к этому, ему пришлось нанести несколько ударов и подзатыльников; но раз падре хотел отслужить мессу, мы ничего не могли поделать.

Мы собрались вокруг него. Он сверкнул на нас глазами.

— Снять каски! Встать на колени для молитвы!

Малыш замешкался и получил звонкую затрещину, чтобы поторапливался.

После этого падре прочел молитву. Это была не та молитва, какую он мог выучить в семинарии, но она придала нам мужества. Потом стал произносить проповедь. Его рокочущий голос заглушал даже разрывы бомб.

— Не воображай, что Бог тебя боится, — сказал он, укоризненно указывая пальцем на Малыша. — Затрещину ты получил по велению Бога. Ты хнычешь от страха при мысли о смерти, но без колебаний убиваешь других. Рота за три дня потеряла восемьдесят шесть человек убитыми. Это много. Будет еще больше. Вам нужно искать Бога через меня, пока есть время.

Он еще с четверть часа обрушивался на нас со своей самодельной кафедры.

— Жаль, что он не генерал, — прошептал Порта. — Из него получился бы превосходный командир.

На монастырь обрушился град снарядов.

Взрывной волной падре сбросило с кафедры. С кровью, текущей по всему лицу из глубокой раны, он снова поднялся на нее. И, подняв высоко над головой автомат, угрожающе навел его в нашу сторону.

— Не думайте, что это единственная на свете сила. Не закрывайте дверь перед ликом Бога. Жизнь дается только на время. В том, что имеет отношение к Богу, автоматы ничего не значат. Я знаю вас. Знаю, что вы думаете. Не усмехайся, Порта. Даже твое непристойное берлинское остроумие не поможет тебе при встрече с Богом. Не верьте тому, что написано у вас на пряжках ремней. Бог не с вами. И не с противником. Война — предел человеческой глупости. Дело дьявола. Кое-кто называет эту войну крестовым походом. Это богохульство. Это война ради грабежа. Небывалый акт человекоубийства.

Оглушительный грохот окончательно прервал его проповедь. Базилика развалилась. Большие свечи погасли. Мы неистово старались выбраться из задымленного помещения, проползая на брюхе между грудами камней. Теперь бомбардировка обрела иное звучание. Раздавался не выматывающий нервы вой бомб, а свист снарядов. По монастырю била артиллерия. Более сосредоточенно. Размеренно. Слаженно.