Красноармеец Краснофлотец № 21-22<br />((ноябрь 1937))

В тишине прозвучала последняя команда: «По осужденному пальба взводом!..» Вскинулись винтовки. «Взво-о-од!..» Текли слезы по лицам старых солдат.

На костылях шел раненый вятский и кричал расстрельному взводу: «Не стреляйте, братцы! В деревню вернетесь, вас не примут. Руки у вас будут в христианской крови». Еще страшнее ударил барабан. «Взво-о-д!» Рослый солдат, раздатчик патронов Иван Чортомлык кинул винтовку: «Та шо-ж воно робится: своих стрелять? Не можу!» Бросили винтовки Ермолай и еврей. «Не будем стрелять!..» — «Он человек правильный!» Кто-то кричал: «Там немцы нас казнят! А тут свои казнят!» Раненый телом своим закрыл Орла. Слезы лились по его лицу и он кричал: «Вот — бейте, если есть совесть…» Офицер снова закричал: «Взво-од!..» Винтовки ходуном ходили в трясущихся руках солдат. Орел стоял бледный и молчаливый, глаза его были раскрыты широко, и холодный ветер шевелил его волосы. Один из солдат, могучий и рослый красавец, ударил винтовкой об камень и она разбилась. Орел крикнул: «Долго мучить-то будете?..» Полный отчаянности, какого-то безмерного святого порыва, подбежал к двоим стоявшим у столба удалец Алешка, рванул на себе шинель и рубаху, крикнул: «Бей, благородье, сволочь!» — раскрыл тело свое солдатское и запел: «Вы жертвою пали…» Смута, смятение прокатились по солдатским рядам. Кто-то крикнул: «Господи благослови!..» — «Не выдавай! Земляки!» Люди кинулись вперед. Опрокидывали кипящие походные кухни, ломали первое, что попадалось на пути, и стихийное «ура!» загремело из сотен глоток. Люди не знали, что и как сказать, и всегда, когда армия российская начинала мятеж, она гремела «ура», ободряя себя и устрашая врага. Офицеры попятились. Раненый плакал и смеялся, целовал Орла и срывал с него веревки и говорил: «Со светлым праздником, Христос воскресе!.. Орел воскресе!»

«Пятый год, Ор-ел!..» — кричал удалой и расхристанный песенник. Орел глубоко вдохнул воздух, расправил освобожденные от пут руки, поднял чью-то брошенную винтовку, быстро и сильно дослал патрон в патронник и сказал товарищам: «А отступать не будете? Пятый год? А на попятную не пойдете?» Алешка кинул весело: «Н-ну, брось!» Орел кричал, кидаясь вперед: «Э, не с кухнями воюй, вы! Бери штаб за глотку!»…

Офицеры в тревоге сбегались к штабу полка. Был слышен людской гул. Полковник Бутурлин был спокоен, он лишь бросил подбежавшему бледному поручику: «Что, дорогой, вас этому в корпусе не обучали?» Поручик молчал. Ординарец вновь откозырял полковнику: «Депеш, вашсокродь!» Полковник взял: «Какого еще там, чорта?!..» Он вскрыл депешу. «…Чего и следовало ждать. В Петрограде стрельба, гарнизон братается с толпами…» Поручик: «Не верю! Народ с государем…» Полковник кивнул в сторону шумевшего полка: «А в это вы верите? На осине болтаться хотите? Судья…» Поручик испуганно: «Батарею вызвать, картечь…» Полковник оборвал его: «Картечь? Голову на плечах надо иметь, вы! Вот с чем надо идти!» — и он поднял депешу. Командир 1-го батальона, богатырский штабс-капитан сказал: «Рискнем. Иду к людям»… Полковник решил: «Уместнее верхом… Коня!» И старик махом взлетел на коня, дал шпоры, конь захрапел и взвился. Старик поскакал к солдатам, высоко подняв бумагу. Какой-то прапорщик крикнул: «Бежим и мы, а то переколют!» Поручик останавливал: «Кто за государя? Кто же за государя?..» Офицеры растерянно озирались.

Седой всадник въехал в солдатскую лавину. Она бурлила и гудела. Полковник закричал: «Шапки долой, товарищи! В столице революция…» Передние зашумели «ура». Ермолай, глядя на высоко поднятую бумагу закричал: «Манифест? А?» Полковник продолжал: «Беззаветно доблестный полк наш и здесь первым. Несправедливые деяния да не найдут себе больше места в рядах наших. Российской государственной думе, ставшей во главе народа, ура!» Полковник закричал: «Ура!» Алешка яростно крикнул: «Стой! За что солдата мучили?» К полковнику пробивались раненый вятский и товарищи, которые защищали Орла: «Судьи где?» Их приволокли… С них было сорвано оружие. Алешка искал: «Орел, где Орел?» Один из офицеров упал на колени и крестился. Алешка Медведев с раскрытым воротом, с душой, которая была вся перебудоражена, подступал к Орлу и требовал: «Что с ними делать, сказывай! Поднять?..» В руке его уже была веревка. Она захлестнула горло поручика. Все притихли. Полковник ждал. Второй офицер рухнул на колени и взмолился: «Полковник, спасите!» Поручик хотел остановить его: «Как вам не стыдно?!» В толпе загудели: «А, куражишься! — Решай их!» Офицер взвыл: «Братцы… Полковник!..» Полковник произнес: «Я предупреждал… А теперь как люди решат… Народ наш милостивый…» Стоял гул: «Поизмывались, и хватит! Решай их!» Орел шагнул вперед и за ворот поднял с колен дрожащего офицера: «Стоять не можете? В ногах слабость?.. Руки об вас марать не хочется. Пусти, Алексей. Теперь они побегают…» Один из судей, поручик, который начал дело против Орла, вскинул голову: «Побегают? Я — Долгоруков. Я присягал государю императору и моего слова ни вы, никакой народ, и ни вышняя сила не изменят. Это слово дворянина». Полк зароптал и зарычал. Орел остановил людей. Орел сказал поручику: «Не побегаете… А ну, бегом — арш!» Поручика подбодрили его же наганом. «Руки согнуть в локтях… Так. На месте!.. Ать-два-три-четыре…» Поручик повиновался… «Реже… Так… Быстрее!» Солдаты заулыбались, засмеялись… Орел посмотрел и сказал: «И вон из полка — ко всем чертям!.. Уговор: второй раз не попадайтесь!» Офицер, потный и бледный, пошел. Вслед ему орали — «ать-два!» и свистели. Он двигался по снежной дороге, упрямый, и шептал: «Mon dieux, mon roi — господь и царь, и верен буду до конца, благослови, господи, на подвиг». В полку оркестр грянул Марсельезу. Изгнанный обернулся как от удара. Лицо его исказилось и он прошептал: «Канальи, грязные канальи». И он продолжал идти, упрямый и злой.

Полковник, видя, что пока обошлось, выстраивал полк. Шумные ряды выравнивались. Подчиняясь привычно командам, люди становились в строй. Полковник наблюдал за людьми, бросал шутки и объезжал фронт, поздравляя роты: «Со свободой, братцы вторая рота!» Ряды в силу привычки отвечали раскатисто: «Покорнейше благодарим, вашсокродие!» За полковником скакали его адъютанты, штабные и ординарцы. Развевался полковой значок. Люди были взбудоражены, полны нахлынувших на них мыслей и чувств… «Поздравляю, братцы третья рота!» Фельдфебель Варварин заорал: «Отцу-командиру, возвестителю свободы, ур-ра!» Рота загремела… Фельдфебель, разгораясь, дал знак: «Качать отца-командира!» Люди кинулись вперед… Началось традиционное подбрасывание и шум. Полковник взлетал, улыбаясь и придерживая шашку. Орел, Алешка Медведев и другие участники событий стояли в стороне, молча. Орел крикнул громко: «А пора бы к делу! Покричали, — спасибо свободному фельдфебелю. Надо и поговорить: как дальше жизнь пойдет…» Солдаты повернулись… Шум затих. Полковник поглядел, улыбнулся. «Поговорим… Давай ко мне!» Полковник сел верхом, а штабные проскакали дальше. Солдаты пошли следом. Полковой адъютант на ходу сказал полковнику: «Этот тип много берет на себя: одних милует, других ссылает… Держится вызывающе…» — «А как же иначе? Пусть пошумят, подерзят… Всегда так… Потом все уляжется…»

Офицеры вошли в штаб. Следом вошел Орел с товарищами. Секунду- другую люди глядели друг на друга молча, выжидающе. Полковник сказал: «Прошу…» Орел спросил: «Полковой писарь здесь?» Писарь ответил: «Здесь». — «Пишите…» Писарь стоял в нерешительности. Полковник кивнул ему: «Пиши…» Солдаты удовлетворенно посмотрели на полковника. Орел начал диктовать: «Полк постановляет приветствовать свободную Россию, петроградский пролетариат в частности…» Полковник подхватил: «Ага… Полк заявляет также, что в его рядах все готовы отдать свою жизнь делу свободы и довести войну…» Ермолай высунулся вперед: «Чего войну? Мы насчет мира… Нам пущай мир скорее, у нас семьи оставленные… Давай мир по телеграфу…» Кто-то из солдат попросил: «Пущай тожа сапоги выдадут…» Орел спокойно выждал и продолжил: «Далее. Полк постановляет…» Один из офицеров — худощавый, нервный прапорщик — перебил: «Что полк постановляет, это еще надо обсудить». Алешка посмотрел на него и сказал: «Уже обсуждали». — «Где?» — «Где? Да везде, триста лет Расея обсуждала, все года только и скребло внутри. Долой тиранов!..» Прапорщик прищурился и спросил: «А что это за слово „тиран“, — ты знаешь?» Алешка замялся: «А чорт его знает… Наверно какая-нибудь сволочь…» Полковник улыбнулся: «Молодчина! Вы, прапорщик, удовлетворены?» Орел продолжал, стоя в середине, спокойный, поглаживая ус: «Постановляет первое: выбрать ротные и полковой комитеты. Второе…» Ермолай опять высунулся вперед: «Нам, особо старшим возрастам, главное: мир…» Орел продолжал: «Полковому комитету принадлежит право контролировать жизнь полка, оружие и приказы». Полковник повернул голову в сторону Орла и посмотрел на него. Прапорщик встревоженно спросил: «To-есть, как контролировать?» Орел ответил: «Серьезно контролировать». Прапорщик бросил: «Что ж: вы будете инспектора армии?» Ответил еврей Соломон Боер, долго молчавший: «Зачем инспектора?