Искры под пеплом

Дождаться бы вечера. В темноте убегать лучше. Но станут ли держать до вечера?

В полдень пришла смена караула. Оставляя нового часового у сарая, разводящий посмотрел на часы и успокаивающе сказал ему что-то такое, отчего один из семерых задержанных рывком привстал и, побледнев, тут же вяло опустился на пол.

Это был сухой, интеллигентный на вид человек в форме рядового бойца.

Все повернулись к нему в безмолвном ожидании.

— Он учитель, — шепнул сосед Михаила. — Знает немецкий.

— Разводящий… успокоил… нового часового… — с расстановкой заговорил учитель. — Недолго ему дежурить. Ровно в семь нас расстреляют.

— Ровно в семь! — многозначительно повторил белобрысый. — Немцы народ точный. Значит, жить нам осталось меньше шести часов. — С этими словами он достал из кармана три кусочка сахара. — Больше мое энзэ не пригодится. Подсластим остатки нашей жизни, — И он начал делить сахар всем поровну.

Его примеру последовали и другие. Кто выложил на общий стол корочку хлеба, кто — заскорузлый сухарик. А Михаил вынул из-за пазухи краюху, припрятанную для командира.

Молча, не спеша, медленно разжевывая и смакуя, съели все эти припасы. Потом начали собирать курево. Выворачивали карманы, высыпали на обрывок газеты.

И только Михаил не лез в свои карманы — в них никогда не водилось курева.

— Товарищ! Чего не закуриваешь? — Это обращаются к нему, к Михаилу.

— А? Что? — Михаил только теперь заметил, что все его друзья дымят козьими ножками.

— Закуривай, — пододвигая кусочек газеты с махоркой, перемешанной с хлебными крошками и всякой трухой, сказал длиннолицый.

— Да я, знаете, с самого детства не курю, — с виноватой улыбкой ответил Михаил.

— Все равно помирать с курящими придется, так что бери, приобщайся! — предложил белобрысый.

Михаил взял газетку и неловко начал крутить козью ножку. Крутил он долго, да так и не сумел. Учитель сделал ему папиросу, сам прикурил и подал.

— Оно, конечно, не педагогично, — заметил он с улыбкой, — не обучал курению при жизни. Но мы уже почти что в мире потустороннем, где все наоборот…

Вы скажете, до шуток ли им было, этим явно обреченным людям. Да, в первые минуты, когда узнали о намерении немцев, пленные загрустили, задумались. А потом… Появилась надежда. Пока человек жив, надежда не оставляет его, даже в самую безнадежную минуту. Ведь до смерти оставалось почти шесть часов, триста шестьдесят минут, а если перевести в секунды — целая вечность… За это время все может случиться…

Без пятнадцати семь от комендатуры отошли пеший разводящий и два автоматчика с велосипедами.

Пленные молча встали. Лица бледные, суровые. Кулаки сжаты. Губы пересохли.

— Ребята, не падай духом, — послышался тихий суровый голос учителя. — Отсюда они нас уведут. В затылок убивать, как телят, не дадимся. Разбежимся при первой возможности. Кто пойдет первым, если поведут гуськом?

— Я! — вышел к воротам Михаил.

— По-моему, вы были командиром в Красной Армии, — пытливо посмотрел на него учитель. — Так ведите нас и здесь.

— Командиры водят в бой, а не на расстрел! — отрезал Михаил. — Но попробуем… — И совсем тихо: — Попробуем расстрел перевести в бой…

Разводящий был уже рядом. Велосипедисты притормаживали свои машины.

— Крикну: раз! — значит врассыпную! На милость не оставаться. Эти не помилуют!

— Знаем! — ответили двое.

Остальные согласно кивнули.

Разводящий подошел к воротам. Велосипедисты спешились и, держа одной рукой велосипед, а другую положив на автомат, висящий на груди, остановились в нескольких метрах.

— Русский зольдат! Строй по-одному! — зычно скомандовал немец. — Герр коммандант вас помиловаль и приказаль отводить в концентрациён лагерь. Вас сопровождает цвай зольдатен. Их коммандо слюшайся. Иначее расстрель. Один будет бежаль. Все расстрель. Вперьед, маршь!

— Похоже на провокацию! — сказал Михаилу учитель так тихо, что слышали только свои.

Разводящий еще раз приказал идти ускоренным маршем, руки назад, молчать.

Отделение пленных выстроилось на ходу, сомкнулось. Так еще лучше, можно хоть шепнуть что-то друг другу.

Когда вышли из сарая, разводящий остановил отделение. Велосипедисты, посмотрев на часы, словно по команде, отстегнули свои фляги. Выпили по нескольку глотков.

— Ром. Для храбрости, — шепнул белобрысый.

Михаил нарочито строго прикрикнул:

— Молчать в строю! Или не слышал приказа? Мы не хотим из-за твоей недисциплинированности остаться без головы.

Разводящий одобрительно кивнул и сказал:

— Ви будет коммандир отделений. Тогда все будет орднунг!

— Слушаюсь! — вытянувшись в струнку, ответил Михаил.

Один из велосипедистов, краснолицый толстяк, сел на свою сверкающую никелем машину и выехал вперед. Другой, длинный и тощий, перемахнув через раму ногой, ждал, пока отделение выйдет вперед.

Первый повернул влево, на тропинку, которая вела прочь от села. Разводящий приказал следовать за первым велосипедистом, не отставая более чем на три метра.

На повороте Михаил одним глазом заметил, что и разводящий, и их дневной часовой спокойно, как люди, исполнившие свой долг, направились к комендатуре.

«Неужели нас поведут только двое? — мелькнуло сомнение. — Тогда, конечно, не на расстрел! Семерых вдвоем далеко не уведешь. Но и в лагерь мы не пойдем! Нам бы только лесочек или хотя бы кустарник на пути…»

Тропинка огибала сарай, стоявший в отдалении от села. Михаил решил, что в этот сарай их и ведут. Если это так, то расстреляют.

Ноги стали тяжелыми, холодными, словно на сапоги вдруг налипло по пуду грязи. Язык пересох. Только глаза смотрели остро, сверлили затылок ведущего велосипедиста. Теперь важно было угадать намерение немцев.

Нарушая самим же принятое правило, Михаил оглянулся. Немец не заметил этого. Он что-то насвистывал и смотрел в сторону чуть синевшего на пригорке лесочка. Зато свои ребята все, как один, жадно впились в Михаила глазами, ожидая, что он скажет.

— Спо-кой-но! — губами изобразил он и отвернулся.

Ведущий немец тоже засвистел, никакого внимания не обращая на сарай, которого так боялись пленные.

«Усыпляют бдительность или и на самом деле не к сараю ведут?» — подумал Михаил, чувствуя предельное напряжение всех сил.

Скрипнули ворота сарая.

Дрогнул шедший за Михаилом боец и даже сделал шаг в сторону. Михаил цыкнул и тут же увидел в дверях сарая мужика с граблями. Да и тропинка здесь явно сворачивала.

Впереди, километрах в двух, Михаил увидел все больше выступающий из-за пригорка лесочек и, пользуясь моментом, когда ведущий автоматчик громко насвистывал, он по одному слову передал:

— В лесочке… слушай… мою команду.

Опять шли молча, сосредоточенно. Михаил не видел, что делается сзади. Но чувствовал, что все смотрят ему в затылок. Ждут поворота его головы. Ждут его команды. А сам он напряженно смотрел вперед.

Над самой тропинкой стояли два мужика с лопатами. Между ними возвышалась куча свежей глины. Оба стояли, опершись на свои лопаты, и печально смотрели на приближавшихся. Один из них отошел от ямы и остановился, приняв ту же позу возле тропинки, словно хотел этим сказать: «Путь к могиле свободен». А второй, воткнув лопату в кучу глины, ушел в лес, верно, не хотел видеть того, что здесь сейчас произойдет.

За спиной Михаила почувствовалось волнение, тревожное перешептывание. Он поспешил остановить волнение тихой, но суровой командой:

— Спокойно. По команде — пятеро на заднего. Один за мной. — И еще раз прошептал: — Спокойно! Мы будем жить!

С этого и начал бы команду!

«Мы будем жить!» Эта фраза вдохнула и силу и уверенность.

«Мы будем жить!»

Передний велосипедист все еще насвистывает и будто бы даже ведет мимо ямы. Но острый глаз снайпера видит, чувствует, что это только маневр. Немец хочет остановиться и внезапно обернуться с нацеленным автоматом.