Хмара

Никифор стиснул ей руку.

Некоторое время они сидели в своем убежище, прислушиваясь к скрипу удаляющейся телеги. Потом, поняв друг друга без слов, держась за руки, вылезли на противоположную сторону канавы.

Садами добрались к хате Козловой. Последние метры до хворостяной изгороди, за которой начинался двор, ползли на четвереньках. Полицаи уже выходили из хаты. Дарья Даниловна провожала их, доканчивая неумолчно-длинную бабью тираду:

— …Молодому так и погулять нельзя? Вон каждый вечер сколько гулянок собирается! Откуда ж мне знать, гдей-то он?! Коли скажете по какому делу, то я пришлю, как только заявится…

— Пришлешь? — недоверчиво переспросил басовитый голос и, колеблясь, нерешительно:-То Раевский требует… Мы до Раевского кликать его приихалы, срочно по якомусь дилу… Так ты, тетка, скажи, як заявится: хай ментом командируется в сельуправу, мы будемо тамо усю ничь.

Из окна хаты падал несильный свет коптилки. На одну-две секунды в световой полосе появились фигуры полицаев, тускло блеснули стволы винтовок.

Дарья Даниловна вернулась в хату, а полицаи, прежде чем сесть на телегу, о чем-то пошептались, закурили. Огоньки цигарок багряными точками вспыхивали в темноте. Сначала все огненные точки были рядом, потом одна из них отделилась и поплыла к плетню, остальные вместе с затарахтевшей подводой исчезли в проулке.

Понял Никифор: засада.

Тем же путем Никифор и Нюся выбрались на Нижнюю улицу и тут только смогли обменяться мнениями. Они были взволнованны и, сказать правду, растеряны. Обоим одновременно пришла в голову одна и та же догадка: кто-то их выдал!

Но кто? Кого из доповцев успели забрать? Почему не арестовали Дарью Даниловну?

— Домой тебе нельзя. Возможно, и тебя подкарауливают, — сказал Никифор девушке. — Утром пошлешь кого-нибудь из знакомых, чтоб разузнали.

У Нюси дрогнул голос, когда она отвечала:

— Як Галунец пойду. А ты как?

— Обо мне не беспокойся, лишь бы ты устроилась.

— Мне страшно одной… Может, вместе пойдем к Галунец? Только сначала давай проверим: есть у нашей хаты охрана или нет? — умоляюще прошептала девушка.

Никифор подумал и сказал:

— Не стоит зря рисковать. А вот всех наших предупредить нужно.

— А если на предателя наскочим?

И опять Никифор не смог дать ответа. Если предатель, то кто?! В Зое Приданцевой он был уверен, как в самом себе. Не поворачивался язык сказать что-либо против Наташи или Пети Орлова. Дарья Даниловна? Тут и вовсе смешно подозревать. Но почему, все-таки, её не арестовали? Боятся вспугнуть его? Ждут, когда он придет, чтоб забрать вместе?

— Слушай, Нюся, — сказал Никифор. — До утра мы нее равно ничего не поймем. Если предательство, то предателя наверняка оставят на свободе, а остальных арестуют. Но мне не верится, чтоб между нами завелась сволочь. Тут что-то другое. Айда к Зое, предупредим её. А потом к Орлову и Наташе.

С величайшими предосторожностями они пробрались к хате, где квартировала Зоя. Нюся сказала, что надо стучать в крайнее от утла окно. Постучали тихонько.

Ответа не было.

Не решаясь постучать громче, чтобы не разбудить хозяйку с детьми, Никифор потянул за выступ рамы, та с легким стуком открылась.

— Кто здесь? — метнулась в глубь комнаты белая тень.

— Зоя, не бойся! Это я, Нюся Лущик. Иди скорей сюда!

Белая фигура приблизилась к окну. На подоконник легли голые девичьи руки.

— Ты зачем, Нюся? Кто это с тобой?

— Я, — сказал Никифор.

Зоя вновь отпрянула в глубь комнаты со смущенным возгласом:

— Я же не одета!

— Все равно ничего не видно, — усмехнулся Никифор. — Быстрей одевайся и вылезай через окно. Как можно быстрей и тише.

Зоя Приданцева ни о чем не знала и не могла помочь найти ключ к отгадке событий.

Втроем они обсудили положение и опять-таки пришли к единственно возможному в создавшихся обстоятельствах решению: дома не ночевать, предупредить Наташу и Орлова.

Девушки, подавленные и невеселые, не хотели разлучаться — вдвоем они чувствовали себя уверенней и не так было страшно. Никифор предложил им сходить к Наташе, посоветовав снять туфли и идти босиком — шаги будут бесшумней.

Самому ему ничего другого не оставалось, как идти к Пете Орлову.

На стук в закрытую ставню первой отозвалась Жучка. Она заметалась во дворе, залаяла так яростно, что сразу переполошила собак всей улицы.

— Жучка! Жучка! На кого ты лаешь? — послышался со двора голос Наташи, будто бы она и не спала, несмотря на четвертый час ночи, а сидела на ступеньках крыльца.

Зоя и Нюся окликнули её негромко.

Наташа не выказала удивления, молча повела их в хату. Те, не зная, что и подумать, шли за ней и озирались настороженно.

В кухне горел светильник. У стола сидела мать Наташи и штопала женскую сорочку. При появлении гостей она разогнулась, отложила штопку.

Зоя и Нюся недоуменно переглянулись.

— К вам, случаем, полицаи не приходили? — спросила Зоя.

— Як же! Булы, — вместо Наташи ответила мать.

— Давно ушли?

— Кто? — не поняла Анна Ивановна.

— Да полицаи же!

— Так воны булы ще до обида.

— Ну и что?

— Забирают меня, вот что, — грустно сказала Наташа. — Мать в дорогу уж готовит…

Наташа подала бумагу, какой-то бухгалтерский бланк, поперек которого было выведено крупно: ПОВЕСТКА. И дальше писарским затейливым почерком:

Двойственное чувство испытывали Зоя и Нюся: с одной стороны, хорошо, что полицаи и не думали арестовывать Наташу, с другой — отправка в Германию мало чем лучше. От первой партии угнанных приходили измаранные цензурой письма. Уж только по одному этому чувствовалось, что несладко живется на Неметчине. И если почерк у писавшего был непонятный, то проскакивали иногда не замеченные или не разобранные цензором фразы, сообщавшие о тяжелом труде и полуголодной жизни.

— Проститься пришли? — спросила Наташа бесцветным голосом. — Думали, меня завтра угоняют? Нет, еще через три дня.

— Мы по другому делу, — сказала Нюся, указывая глазами на мать. — А вы, Анна Ивановна, что ж так торопитесь со сборами?

— Мама расстроилась, — силясь улыбнуться, сказала Наташа. — Плакала тут… Ну и мне ложиться не хотелось.

Анна Ивановна словно ждала какого-то сигнала, и этим сигналом послужили последние слова дочери: слезы ручьем потекли у нее из глаз. Наташа подошла к ней, прижалась щекой к щеке, зашептала ласково, успокаивающе:

— Не надо, мама моя. Ну перестань! Может, забракуют меня на медицинской комиссии… Утри слезки, мамочка! Ну, вот и все. А то, что толку плакать!..

Девушка уговаривала мать, как взрослая женщина уговаривает ребенка, — будто дочь и мать поменялись местами.

В саду, куда Наташа увела своих подруг, девушки уселись под яблонькой, и Нюся шепотом рассказала, что случилось. Расспрашивая о подробностях, Наташа оживилась. Общая беда отвлекла ее от собственных жертвенных мыслей, и она снова превратилась в энергичную, активную Наташу. Строила догадки, высказывала предположения, у кого можно спрятаться на ближайшие дни. Посоветовала девчатам никуда больше не ходить, а остаться ночевать у нее.

— Прямо здесь, в саду. В случае чего, полицаи и не вздумают искать здесь. Я притащу матрац, одеяло, папину шубу — лады? А утром пошлю Гришутку к вашим, чтоб не беспокоились. Заодно и к Орлову сбегает, узнает, где Махин. Договорились? Ну, посидите здесь, я мигом…

И помчалась к хате, сбивая юбкой с картофельной ботвы холодные капли росы.

Легли поперек матраца, ноги закутали шубой, как полостью, а сверху прикрылись старым ватным одеялом. Тащить в сад чистые подушки Наташа не решилась — в головах постелили сено.