Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе

Васнецов возвратился за письменный стол. И как только сел на свое рабочее место, опять перешел на «вы».

— Значит, вы теперь в ВОГе?

— Так точно.

— Какой сектор?

— Сказали — Центральный.

— Та-ак, — протянул Васнецов, раскрыл одну из папок, лежавших на столе, и прочел вслух скороговоркой: — «Устье Фонтанки, улица Белинского, затем по Литейному и далее по улице Радищева…» Словом, до левого берега Невы. Намечено оборудовать здесь шесть узлов сопротивления, используя в качестве опорных пунктов военный порт, театр Кирова, Казанский собор, Адмиралтейский завод, Дворец труда и Адмиралтейство. Начальником назначен командир военно-морской базы напитав первого ранга Левченко.

Все это Звягинцев уже знал и задал только один вопрос:

— Когда надо закончить строительство?

— Вчера, — усмехнулся Васнецов.

— На войне всегда так, — хмуро отметил Звягинцев.

— Сейчас особый случай, — возразил Васнецов. — Немцы, несомненно, попытаются использовать лето для реванша за поражение под Москвой. Им удалось снова захватить Керчь. Думаю, что Гитлер не оставил своих помыслов и насчет Ленинграда. Не зря он держит здесь две своих армии.

Звягинцев слушал его молча. И это не понравилось Васнецову. Ему показалось, что он слишком встревожил подполковника.

— О чем вы задумались? — обратился он к Звягинцеву.

— О многом, товарищ дивизионный комиссар, — тихо ответил тот. — О том, в частности, как вот здесь, в этой комнате, я докладывал о состоянии укреплений на севере. Ведь ни вы, ни я не предполагали тогда, что окажемся в том положении, в каком находимся сейчас.

— Не предполагали, — подтвердил Васнецов. — И что враг прорвет Лужскую полосу — не рассчитывали. И что подойдет к Кировскому заводу — не допускали. Ошибались… Но немцы, — с неожиданной яростью воскликнул Васнецов, — ошибались не меньше нас! Рассчитывали взять Ленинград с ходу, а затем штурмом — сорвалось. Хотели удушить блокадой — не вышло! Собирались маршировать по Красной площади — тоже не состоялось!.. Нет, мы еще не квиты! Расчеты не кончились, итог еще не подведен.

«Верно, — согласился молча Звягинцев. — Расчеты — впереди». И перед мысленным его взором встало заснеженное Пискаревское кладбище. Потом это видение исчезло и сменилось другим — огромной дымящейся грудой камней…

— Что с вами, подполковник? — донесся до него откуда-то издалека голос Васнецова. И видение исчезло.

— Разрешите узнать, — спросил Звягинцев, — почему не возвращается полковник Королев? Мне сказали, что он уехал в командировку. Но прошло уже много времени…

— Королев оставлен в распоряжении командующего фронтом.

«Так, — горько подумал Звягинцев, — исчезла последняя надежда выяснить судьбу Веры».

— Значит, говоришь, остальных рисунков уже нет? — снова перебил его раздумья Васнецов.

— Есть еще один, — неожиданно для него самого вырвалось у Звягинцева.

— Так почему же вы?.. — начал Васнецов и не закончил фразу. — Где же этот второй рисунок? Пойми, если даже эскизы Валицкого не пригодятся после войны, — я имею в виду архитекторов, — то они важны как документы! Хотя бы для музея. Мы наверняка создадим музей героической обороны Ленинграда. У тебя с собой этот второй рисунок?

— Нет. В казарме. В чемодане.

— Пришлешь?

— Нет.

— Почему?

— Там… на том рисунке изображен человек… женщина, которая мне дорога.

— Так… — задумчиво произнес Васнецов. — Что ж, тогда не имею права настаивать. — И неожиданно спросил: — А она сейчас где, эта женщина? В Ленинграде? Или эвакуирована?

Этот его вопрос дал новый поворот мыслям Звягинцева. «А если, — подумал он, — попросить его о помощи? Если вообще в силах человека выяснить судьбу Веры, то сделать это может именно Васнецов».

И Звягинцев рассказал ему все. Все, вплоть до своих многократных, но бесполезных обращений в различные городские учреждения.

— Так… — повторил Васнецов и, подвинув к себе листок бумаги, взял карандаш. — Ее фамилия?..

— Королева, — торопливо ответил Звягинцев. — Вера Ивановна Королева.

— Ты про полковника Королева спрашивал, — спохватился Васнецов, делая запись. — Она ему что, родственница? Дочь?

— Она дочь его брата, рабочего Кировского завода…

— Ивана Королева? Я его тоже хорошо знаю! Ему… известно, что она…

— Нет! — воскликнул Звягинцев. — И я вас прошу, очень прошу ничего не говорить ему, пока не выяснится все…

— Хорошо. Если узнаю, разыщу тебя.

— И еще одна просьба, — продолжил Звягинцев. — Комиссаром того госпиталя был Пастухов. Старший политрук Пастухов. Тот, с которым я вместе воевал под Лугой. Он тоже… пропал без вести.

Васнецов сделал еще одну запись.

Звягинцев встал.

— Разрешите идти?

— До свидания, товарищ подполковник. Помню, тогда майором были… О, у вас и второй орден! Поздравляю. За что награждены?

— Так… за случайное дело, — нехотя ответил Звягинцев. — Иногда и мне доводилось быть на фронте.

— Хотите сказать, что Ленинград не фронт? — недовольно спросил Васнецов. — А я ведь до сих пор фронтовиком себя считал.

— Вы другое дело. Вы руководитель.

— Ясно, мне, значит, скидку даете. А те — рабочие на Кировском, которые тоже в руках винтовку не держали и по врагу не стреляли, их вы уже твердо в тыловики зачислили?

— Они не в кадрах…

— Все ленинградцы сейчас в кадрах, подполковник… Вы ведь сапер?

— Сапер.

— Представьте, что о вас вдруг скажут: он только роет окопы и траншеи, а воюют-то другие! Как вам это покажется? Но от тех, кто узнал, почем фунт солдатского лиха, вы такого не услышите. Настоящий солдат понимает, что войну ведут не только те, кто стреляет. Война — это сложная штука, товарищ подполковник!

«Спасибо, что разъяснили!» — хотелось ответить Звягинцеву. Однако он промолчал.

По существу-то Васнецов был прав.

14

Во второй половине мая Военный совет Ленинградского фронта направил в Москву свои предложения о дальнейших действиях по освобождению города от блокады. Прорыв намечался примерно в том же районе, где в октябре прошлого года пытались соединиться войска Невской оперативной группы с войсками 54-й армии. Двустороннему удару — извне и изнутри Ленинграда — должна была подвергнуться опять мгинско-синявинская группировка противника в том месте, где образовывалась узкая горловина до 12–14 километров в поперечнике.

Но Ставка пока молчала. Возможно, что от немедленного решения ее удерживала память о прошлогодних неудачах под Синявино. Возможно, настораживала безрезультатность боев под Любанью и Погостьем.

Высказывалось и третье, наиболее вероятное предположение: Ставка озабочена положением на юге: там назревали грозные события.

Крупная неудача постигла войска Юго-Западного фронта на Харьковском направлении. Поначалу этому фронту удалось прорвать оборону противника, и Военный совет заверил Ставку, что здесь открываются возможности нового, широкого наступления. Увы, этому оптимистическому прогнозу не суждено было осуществиться. Противник нанес мощные удары по правому крылу соседнего, Южного фронта и вышел в тыл основной группировке Юго-Западного. В результате войска обоих фронтов вынуждены были отойти за Северный Донец.

Осложнялась обстановка и на Крымском полуострове. Зимняя высадка советских войск в Керчи и Феодосии отвлекла часть сил 11-й немецкой армии, безуспешно штурмовавшей Севастополь. Ее командующий Фриц Эрих Манштейн был поставлен перед необходимостью сражаться на два фронта. Гитлер неистовствовал. Он потребовал от фон Бока усилить Манштейна и во что бы то ни стало снова захватить Керчь. Во второй половине мая немцы достигли этой цели. А 7 июня под командованием Манштейна начался третий «генеральный» штурм Севастополя.

Тем не менее Советское Верховное командование исподволь готовило крупное наступление на Ленинградском направлении. Об этом свидетельствовало уже одно то, что в июне снова был восстановлен Волховский фронт под командованием Мерецкова. Ленинградским фронтом стал командовать Говоров. А Хозина отозвали в Москву — для него не прошло даром окружение противником 2-й Ударной армии.