Крымскй щит

Столб клубящегося багрово-чёрного пламени взвился в низкое хмурое небо. Вслед за ним, почти мгновенно, второй, третий…

— Die Partisanen! — первым завопил гауптман Эйхен и первым же открыл огонь, выхватив из кобуры «парабеллум».

И если его подчиненные (кто, конечно, остался жив и не зевал, контуженный, по-рыбьи) палили в белый свет, как в копейку, то Эйхен разрядил обойму куда следует, — в партизан, унылой гурьбой валивших со стороны реки, отделяющей посёлок от леса. И вторую разрядил бы, если б адъютант не докричался шефу на ухо:

— Кажется, это местные полицаи! Возвращаются!

— Где? — обернулся гауптман.

Адъютант через его плечо указал на «партизан», предусмотрительно залёгших в речном тумане до выяснения обстоятельств.

— С чего ты взял? — недовольно переспросил Адольф-Рауль, уже пряча пистолет в кобуру.

Герман, чёрт бы его побрал, редко когда ошибался, вот и сейчас…

Вместо ответа адъютант гаркнул вопросительно:

— Хайль Гитлер?!

— Зиг Хайль-Хайль! — отозвались клочья редкого речного тумана.

…Ничего у немцев не получилось. Малыми силами сунулись, да крепко получили по зубам. А больших сил собирать им, гадам, было некогда. Не ожидали они, что наши так рванут с двух сторон, от Перекопа и с Керченского, что придётся бросать всё, что они и не собирались никогда бросать, и драпать в последней надежде зацепиться за Севастополь или удрать из южнобережных портов.

Конечно, пытались они оставить за собой выжженную землю, лютовали напоследок, расстреливали и в лагерях, и в тюрьмах, и тех, кто под руку попадался, вплоть до актёров местного театра, и жгли, что могли. И взрывали.

Помнишь, как мы чуть ли не в последний час успели разминировать плотину на водохранилище?

А потом получили приказ войти в Симферополь…

Возвращение

Наверное, для таких моментов и стоило вынести все проклятья партизанской жизни: лютость нескончаемых, казалось, зимовок в горах; тревожные минуты карательных экспедиций, когда в просветах между деревьями появлялись бесчисленные шеренги врагов; неумолимость голода — этого вечного спутника партизан, сопутствовавшего им со слишком навязчивой верностью; леденящий душу, смертный ужас плена и лагерей…

Всё это стоило пережить, преодолеть, победить именно для этих моментов! Чтобы потом увидеть эти лица. Лица, плачущие от радости: скупую слезу на дряблой щеке старика, дождавшегося наконец окончания оккупации — в который раз в долгой своей жизни; рано поседевшей матери, одинокой на одиноком пороге, — проводила на фронт всех своих. Восхищение и восторг на лицах мальчуганов, бегущих за конями лихих партизан…

Вот только молодых лиц практически не было — мало кого фашисты не угнали в Германию. Но счастье, пусть и со слезами в глазах, в глазах, насмотревшихся на все «прелести» фашистского «Нового порядка», было неизменным.

Партизаны двигались в Симферополь с юго-востока.

Красная армия наступала севера и востока, со стороны Перекопа и Керченского полуострова, и небезосновательно не рассчитывала на сколько-нибудь серьёзную оборону города со стороны гитлеровцев. Хотя днем ранее под Сарабузом, в районе аэродрома, части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление вновь созданной боевой группы под командованием командира немецкой 5-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Сикста…

По данным разведки, немцы, словно загнанные в угол крысы, спешно отступали в сторону Севастополя, надеясь закрепиться в нём. Думали, наверное, повторить подвиг его советских защитников. Гитлер выразился предельно ясно: «Севастополь оборонять до конца. Боеспособные войска не эвакуировать».

Но время показало, что надежды эти были напрасными. Красная армия в 41-м быстро научилась обороняться. И пусть не так же быстро, но научилась наступать.

Симферополь, по сути, был брошен немцами без яростного сопротивления. Что-то успели заминировать, но не всегда успевали взорвать; в нескольких местах, в частности возле железнодорожного вокзала и завода Анатра, какие-то подразделения оборонялись, прикрывая отход своих частей на Бахчисарай и Севастополь. С ними следовало поступать как должно: бить до последнего и побыстрее.

Кроме того, город следовало вычистить от всевозможной фашистской нечисти, остававшейся в нём. Прежде всего, конечно, от оккупантских прихвостней — предателей и полицаев. Их оставалось на брошенной немцами территории предостаточно — не торопились фрицы забирать их с собой, видимо, срабатывала пословица: «предавший единожды…» Или осталось что-то даже в сорок четвертом году в гитлеровской армии от гордого прусского духа? Немцы неохотно забирали эти свои сомнительные приобретения… И так вшей хватало…

Соответственно, хватало забот и у партизан: выжигать и давить эту гадость, как в прожарочной.

Именно таким было задание Ставки, приведшее и партизанский отряд Беседина к подступам Симферополя: зачистка города.

В Лозовом партизан встречали жители села. Встречали с радостью победы, слезами о тех, кто ее не дождался. Со всем избытком чувств исстрадавшейся души.

И проявление этих чувств бывало неоднозначным, хоть и вполне понятным после всего, что им пришлось пережить…

Навстречу партизанам, наполняя и их сердца чувством неизбежной, а теперь и окончательной победы, из-за крутого поворота выползли, лязгая громадными гусеничными траками, два тяжёлых КВ.

Группа партизан, отправленных по наводке жителей Лозового за здешними предателями, поймала двоих. Они тащили их за ноги и руки и, видимо, в порыве праведного гнева вознамерились было бросить фашистских подсвинков под танковые гусеницы проходящих «Климов».

Должно быть, особенным злобствованием отличились эти Иуды, раз никто из жителей и не шелохнулся слова сказать в их защиту. Только отпрянула, брезгливо морщась и отворачиваясь, возбуждённая толпа. И вдруг…

— Отставить! — раздался грозный рык Беседина.

Умел он подать и такой истинно «командирский голос». Умел сказать Фёдор Фёдорович и слова нужные, без митингового пафоса, но просто, доходчиво и с чувством.

— Немедленно отставить! Под танки победителей цветы бросать надо, а не эту фашистскую мразь. Оставьте их до суда. Пусть они перед людьми ответят, за что, за какую такую чечевичную похлебку, продали они Родину и свой народ!

Танки прошли, с лязгом срывая гусеницами землю, с рёвом клубя сизыми дымами дизельного выхлопа.

Предателей заперли в подвале бывшего сельсовета, выставили часового. А партизанский отряд, кто на конях, разбрызгивая копытами весеннюю грязь, а большинство — пешим маршем, прошёл войскам навстречу, к посёлку Марьино…

Близко совсем показались крыши Симферополя. Пока только рыжая черепица путанных, как лабиринт, окраин… И бурые, клубящиеся дымы пожарищ в по-новому ясном апрельском небе…

От Советского Информбюро:

13 апреля подвижная группа фронта освободила Симферополь.

Вместе с войсками фронта в освобождении Симферополя участвовали партизаны 1-й бригады (командир Ф.И. Федоренко, комиссар Е.П. Степанов) Северного соединения, 4-й бригады (командир Х.К. Чусси, комиссар А.Н. Бережной) Южного соединения, подпольщики под руководством А.И. Косухина и В.И. Бабия, группа румынских антифашистов, возглавляемая Михаилом Михайлеску.

Подавляя ожесточенное сопротивление гитлеровцев…

Где-то частили, перекликаясь с лаем немецких пулеметов, армейские «Дегтярёвы», взрывал ущелья центральных, купеческой застройки, улиц ружейно-автоматный треск и гулко бухала полковая «сорокопятка» — вспугивала стайки городских голубей, немногих оставшихся за годы голодухи…

На подходах к улице Воровского партизаны прошли мимо советского танка, который, вероятно, был подбит немецким самолетом с воздуха. И тут, в начале улицы, в окне одного из кирпичных двухэтажных домов глазастый Шурале заметил враждебно-знакомый абрис немецкой каски.