Мы еще вернемся в Крым

– Безопасность боевой позиции обеспечивает двухъярусная маскировка и постоянное, днем и ночью, в любую погоду патрулирование звена истребителей. Рядом с позицией построили специальную батарею для 88‑миллиметровых зенитных орудий и установили батарею 20‑миллиметровых зенитных автоматов. Кроме того, «Дору» обслуживает дивизион дымной маскировки, две румынские пехотные роты охраны, взвод служебных собак и специальная моторизованная команда полевой жандармерии.

Боевую деятельность мощнейшей в мире артиллерийской установки, как сообщил Фогель, обеспечивали более четырех тысяч военнослужащих.

– Ни одна мышь сюда носа не сунет! – заверил полковник. – Наши оккупационные власти и гестапо взяли весь район под непосредственный контроль; на десятки километров вокруг вся территория объявлена строго запретной зоной со всеми вытекающими из этого приказа последствиями.

Манштейн остался доволен результатами инспекторской поездки.

«Артиллерия сыграет главную роль в предстоящем военном спектакле! Так всегда начинались наши предыдущие штурмы, русские поверят в наши намерения!» – думал он. Однако сверхмощную пушку «Дора» он прибережет и использует ее как козырную карту только тогда, когда начнется настоящий штурм Севастополя!..

– Лара, я помыла посуду!

– Не Лара, а Лархен! – поправила Лара. – Мы же договорились, как будем называть друг друга?

– Лархен, я помыла посуду, вытерла и поставила на полку в шкаф.

– Молодец, Хильда! – похвалила Лара и добавила: – По-немецки я не Лара, а Лархен, а ты не Халида, а Хильда!

– Мне сразу трудно привыкнуть.

– Ничего страшного, Хильда, постепенно привыкнешь. Я же привыкла!

– Ты большая!

– И ты не маленькая, все понимаешь, – и с улыбкой спросила: – Тебе у меня нравится?

– Ага, Лархен!

– Выходит, немкой быть лучше, чем крымчаком?

– Ага, Лархен, только… только…, – Халида зашмыгала носом, – папу и маму жалко…

– Успокойся, деточка, успокойся! И мне мою маму жалко, и папу жалко. Ты же знаешь, что моя мама попала под бомбы. И папы у меня нет. Ни папы, ни мамы, как и у тебя. Выходит, мы с тобой одинаковые. Ты – моя двоюродная сестра!

– Ага, Лархен, двоюродная сестра… Только ты настоящая немка, а я нет.

– Ты тоже будешь настоящая! – ласково заверила ее Лара. – Только надо тебе быть умницей и немного подрасти!

Леонара Шнайдер теперь жила не одна, кончилось ее тоскливое одиночество. У нее появилась двоюродная сестра, восьмилетняя Халида, которую она недавно приютила в своем доме.

В ту ночь, когда татарин Султан Османов увел Рудольфа, она до рассвета не смогла сомкнуть глаз. Переживала. Появился новый страх. Раньше боялась, что разоблачат Рудольфа, кто-нибудь узнает и выдаст властям, что у нее в доме скрывается немецкий офицер, тогда достанется ему и ей несдобровать. А теперь она волновалась за судьбу самого Рудольфа. Какой-никакой, а все же родственник. Лара за эти короткие две недели привыкла к нему.

Через неделю после той ночи, под вечер появился почтительный бородач Османов.

– Не волнуйся, дочка. Слава Аллаху, твой брат у своих, – сказал он и, передавая ей небольшой пакет, почтительно добавил: – Он теперь там большой начальник стал!

После ухода Османова, Лара вскрыла пакет, в нем обнаружила записку от Рудольфа и деньги: русские рубли, красные тридцатки, зеленные немецкие марки. В записке, написанной на немецком языке, Рудольф сообщал, что его приветливо принял сам командующий, что у него все хорошо, что он никогда не забудет свою кузину, которая совершила подвиг, спасла ему жизнь, что он у нее в долгу и вечно будет ей благодарен.

Деньги были кстати. У нее их почти не было, она носила на рынок мамины и папины вещи, продавала их и тем жила. В Феодосии, как и во всем Крыму, ходили советские и немецкие деньги. Курс валют зависел напрямую от положения на фронтах. Наступала Красная армия, и сразу повышалась ценность рублей, наступали немцы – выше котировались марки.

Алексей Громов зашел к ней еще раз. Вместе с Сагитом принесли много продуктов: банки мясной тушенки, пакеты с макаронами, рисом, пшеном, гречкой, несколько пачек чая, сахар, печенье, конфеты и бутыль подсолнечного масла. Но побыли недолго, куда-то спешили.

– Жди в гости через пару дней! – пообещал Алексей.

Но больше он не появлялся.

К ночным выстрелам и бомбежкам она привыкла. А утром, выглянув в окно, с удивлением обнаружила, что по улице уверенно идут немецкие солдаты. Десантные войска, с шумом и громом заняв Феодосию, оставили ее тихо и почти без боев. И Лара поняла, что Алеша к ней уже не придет. И она не знает, где он и что с ним… Остались только одни воспоминания о коротких встречах. Ей стало грустно и тоскливо, и она остро почувствовала свое полное одиночество в этом беспокойном и переменчивом мире.

Потянулись однообразно-скучные дни и недели. Лара почти не выходила из дому. В Феодосии снова разместились немецкие и румынские войска, батальон крымских татар. В городе опять начались аресты и расправы, на этот раз над теми, кто помогал и содействовал десантникам. Во многих домах были расквартированы немецкие и румынские солдаты. Но в дом художника Шнайдера, по указанию из штаба Манштейна, никого не поселяли. Леонара догадывалась, что это постарался Рудольф, пользуясь своим положением при штабе, и была ему признательна.

В Феодосии, как по всему Восточному Крыму, наступила весна. Засияло улыбчивое солнце, зацвели фруктовые деревья.

– Тетя Лара! Тетя Лара!

Леонара возвращалась домой с базара, где купила полкило баранины, немного овощей, пучок петрушки и пару свежих, теплых, недавно испеченных лепешек.

– Тетя Лара!..

Она оглянулась. Перед ней стояла исхудавшая девочка лет восьми, закутанная в какое-то тряпье, заменявшее ей одежду. На истощенном личике выделялись крупные, как маслины, черные глаза, в которых застыл страх и мольба.

– Тетя Лара! – повторила девочка и голос ее дрогнул. – Пожалуста…. Дайте кусочек хлеба…. Хоть малюсенький! Я два дня ничего не ела…

Девочка беззвучно заплакала. На ее глаза навернулись крупные слезинки, они побежали по впалым грязным щекам, оставляя неровный влажный след.

Леонара отломила кусок лепешки. Девочка, всхлипывая и шмыгая носом, жадно вцепилась в него зубами.

– Откуда ты меня знаешь? – спросила Леонара.

– Вы учились с моей сестрой… Эльвирой!.. Приходили к нам домой…

Леонара хорошо знала Эльвиру, скромную и застенчивую девочку, которая доставляла ей немало хлопот. В девятом классе Леонара, выполняя комсомольское поручение, была пионерской вожатой в пятом «В» классе, в котором и училась Эльвира Хасидова. Та часто пропускала занятия по субботам. В то время вся Советская страна жила по-новому, не признавала «старые буржуазно-религиозные недели», а дни исчислялись коммунистическими шестидневками – пять дней рабочих, шестой – выходной. Суббота могла выпасть на любой день шестидневки. Естественно, пионервожатая ходила домой к своей пионерке, выясняя причину пропуска занятий. И там Леонара впервые узнала о том, что Хасидовы – не татары, а крымчаки, крымские евреи, и они соблюдают «по обычаю своих предков правило субботы» и в субботу не трудятся до самого вечера.

– А где сейчас Эльвира?

– Ее нету. Немцы застрелили…

– Когда? – удивленно спросила Леонара.

– Недавно. Когда снова пришли в Феодосию.. – шмыгая носом, равнодушным голосом, как о чем-то обыденном, поведала девочка, продолжая торопливо жевать. – И папу, и маму, тетю Раву и дедушку тоже… Всех крымчаков, родственников наших. Я спряталась! Я осталась одна. А в нашем доме теперь живут румынские солдаты. Один смешной такой, рыжий, на скрипке играет. На папиной скрипке, которая висела на стене и мне не разрешали ее трогать.

– Как тебя звать?

– Халида, – ответила девочка, доедая кусок лепешки.

Леонара отломила новый край лепешки, протянула ей.

– Тебя румыны не обижают?

– А я в доме не живу, меня не пускают. Я в маленьком домике с Бульдой.