Высота

— На марше к месту назначения, товарищ полковник.

— Капитан, я вот сейчас поем и немного посплю. Ровно через три часа разбуди меня.

— Скажите точно, во сколько вас разбудить?

Комдив вскинул руку и посмотрел на часы, что-то прикидывая в уме.

— Разбуди в пять ноль-ноль. Говорят, немцы к себе относятся уважительнее, чем мы, каждую ночь находят время для сна.

— А если вас потребуют к телефону из штаба армии или… скажем, позвонит сам командарм?

Капитан хотел что-то еще сказать в разъяснение своего вопроса, но его оборвал комдив:

— Капитан, вы — кадровый командир. Ведь так?

— Да, товарищ полковник.

— А почему задаете праздные вопросы? Зарубите себе на носу, что для старшего командира подчиненный, если только он не на больничной койке и не на операционном столе, всегда на своем боевом посту! Всегда бодрствует и всегда должен быть готов выполнить любой приказ старшего командира. — Видя, что пристыженный капитан не знал, что ответить, и стоял, переминаясь с ноги на ногу, комдив махнул рукой: — Ладно. Не сердись за науку, капитан. Я, когда был молодым, тоже жалел своих старших командиров и не решался их будить, когда они спали. Ступай. Ровно через три часа разбуди меня. — Когда капитан уже откинул брезент, чтобы покинуть отсек, комдив вернул его: — Позвони в штаб укрепрайона и узнай у дежурного, прибыл ли из отпуска лейтенант Казаринов. Если прибыл, то передай дежурному, чтобы сегодня в шесть ноль-ноль лейтенант Казаринов явился ко мне.

— Будет выполнено, товарищ полковник.

Не сразу уснул полковник. Лежал с закрытыми глазами, и перед ним одна за другой проплывали картины прожитого дня, спрессованного из бомбежек, артналетов, атак и контратак, в которых кроме 17-го и 113-го стрелковых полков невиданное мужество и отвагу показали курсанты Военно-политического училища имени Ленина. Восемнадцати- и девятнадцатилетние юноши-одногодки, многие из которых еще не коснулись лезвием бритвы первого шелковистого пушка на верхней губе, с криком «ура!» дважды поднимались в контратаку. На левом фланге второго батальона 17-го стрелкового полка (комдив видел это с наблюдательного пункта на окраине деревни Артемки), защищая деревню Кержень и не подпуская неприятеля к автомагистрали Минск — Москва, курсанты, переждав в окопах бомбежку и артобстрел врага, при виде медленно идущих на Кержень вражеских танков, за которыми с автоматами наперевес, стреляя на ходу, катились серо-зеленые цепи вражеской пехоты, высыпали из окопов и с винтовками и гранатами в руках бросились в контратаку. Комдив отчетливо видел, как редели ряды батальона курсантов, как падали они, раскинув руки на белом снегу. Поддержанные огнем своей артиллерии, курсанты за какие-то два часа трижды заставляли немцев поворачивать назад. После первой контратаки он даже попытался сосчитать трупы убитых курсантов, но сбился со счета. Видел, как раненые ползли назад к своим окопам, как санитары по-пластунски тянули за собой между воронок носилки, чтобы подобрать раненых. Сразу же связавшись по телефону с командиром батальона капитаном Малыгиным, комдив, стараясь перекричать гул канонады, доносившейся со стороны 113-го стрелкового полка, линия обороны которого проходила по западным окраинам деревень Авдотьино, Хорошилово, Логиново и Старое Село, приказал немедленно выносить с поля боя всех раненых и, оказав им помощь, срочно отправлять в Можайск в госпиталь. Командир батальона что-то хотел ответить комдиву, но связь оборвалась.

Видение трех контратак батальона московских курсантов неожиданно сменилось картиной, которая вот уже третий день преследовала Полосухина. При разгрузке 17-го полка в Можайске его на платформе догнал красноармеец с винтовкой. Лицо давно небритое, изможденное. Казалось, в нем не было ни кровинки. Глядя на прожженную во многих местах пилотку и грязную шинель бойца, Полосухин решил, что он не из его дивизии.

— Что вам нужно? — резко, не сбавляя шага, спросил у бойца комдив, которому в суматохе разгрузки было не до оборванца в разбитых ботинках, обмотанных телефонным кабелем.

— Товарищ полковник, возьмите меня к себе… — с мольбой, еле поспевая за комдивом, просил красноармеец.

— Куда я тебя возьму? Кто ты такой?

— Я рядовой 565-го стрелкового полка… Вчера мы несколько человек вырвались из вяземского котла… Ребята куда-то определились, а я из-за раны на ноге от них отстал и нигде никак не пристроюсь.

— Откуда ты драпал? — грубо бросил комдив.

Все эти три дня, как только вспоминался этот красноармеец, комдиву было горько и совестно за это оскорбительное «драпал».

И что за наваждение? Какие-то десять минут назад, стоя у стола, комдив изо всех сил крепился, чтобы не заснуть над оперативной картой рубежа обороны дивизии, а сейчас, когда распластался на соломенном тюфяке и ощущал под головой подушку, которую Фомич возил за собой как предмет боевого снаряжения комдива, закрыл глаза и сложил на груди руки, вытянувшись во весь свой немалый рост, никак не мог заснуть. Перед глазами снова и снова проплывали эпизоды прожитого дня, первого дня боев на Бородинском поле. И проплывали не по порядку, а с перескоками, хаотически. Атаки, бомбежки, снова атаки, танки, атаки… Затянутый дымами горизонт, горящие деревни, хватающий за душу нарастающий вой летящих к земле бомб. Их падение вызывало грохот взрывов, и в результате черным фейерверком в задымленное октябрьское небо поднимались комья земли и свистящие горячие осколки… Как же трудно было первому батальону 17-го стрелкового полка, занявшему оборону в районе деревни Юдинки! С самого рассвета на траншеи батальона немцы обрушили всю свою огневую мощь: авиацию, танки, мотопехоту… Сибиряки удержали деревню Юдинки. Но удержали дорогой ценой: почти вся вторая рота батальона осталась лежать на поле боя. Оставшиеся в живых легкораненые не переставали вести огонь по наступающему противнику. В разгар боя за Юдинки был тяжело ранен командир роты лейтенант Малюгин. Его заменил политрук Павленко, но он командовал ротой не больше часа, поскольку тоже был тяжело ранен.

Под натиском в несколько раз численно превосходящих сил и огневых средств мотострелкового полка дивизии СС «Рейх», плотность артиллерийского и минометного огня которого нарастала с каждой минутой, когда уже была видна колонна вышедших из леса немецких танков, командир полка разрешил командиру батальона капитану Яковлеву вывести остатки батальона с занимаемого в окрестностях деревни Рогачево рубежа в район деревни Доронино. Нелегко было комдиву в разгар боя докладывать командарму о сдаче немцам деревни Рогачево. Обидно было выслушивать генерала, который уставные слова военного человека густо пересыпал грубой бранью. А кончил словами, которые больно кольнули в сердце Полосухина: «Какие же вы… хасановцы, если не можете удержать свои рубежи?! Их день и ночь сооружали рабочие заводов и фабрик. А вы!..» Дважды повторив ставшую молитвой и клятвой команду «Ни шагу назад!», командарм бросил трубку. Проволочная связь с полками то и дело прерывалась. Связисты, выходившие на устранение разрывов, как правило, попадали под минометный или пулеметный обстрел и не возвращались. А те, кто, наладив связь, полз назад к своим окопам, часто, подкошенные нулей или осколком, оставались лежать на грязном снегу.

Каждые полчаса оперативный дежурный по штабу дивизии звонил в Можайск, справлялся, не прибыл ли эшелон с 223-м стрелковым полком. Но эшелон все не прибывал. В одиннадцатом часу, когда противник, наращивая атаки и огневые силы, бросил танки и пехоту на Фомкино и Ельню, связь с командным и наблюдательным пунктами 17-го стрелкового полка оказалась прерванной. Комдив зрительно, не по карте, знал расположение КП и НП полка и теперь с наблюдательного пункта четко видел, что большая группа немецких автоматчиков и пулеметчиков двигалась густыми цепями за танками со стороны занятой неприятелем деревни Рогачево. Взяв под фланговый перекрестный обстрел наблюдательный пункт полка, где находились командир полка майор Бородинов и комиссар полка Михайлов вместе со своим штабным ядром, немцы уже обтекали сооруженный москвичами хорошо замаскированный железобетонный дот на пригорке. Этот дот с толстой земляной насыпью смог бы выдержать и тяжелые бомбы, но нахождение в нем, когда в его лаз свистел град пуль прицельного огня, означало верную смерть. Бинокль в руках комдива крупно дрожал, перекрестие в нем плясало на плоскости бетонного лаза в чрево НП.