Душегуб

— Чего же сразу не положил?! — вновь выкрикнул тот же голос.

— Гранаты дорогие, — с подкупающей искренностью ответил Абу. — Не хотел на вас тратить, жалко. Но сейчас время мне дороже, так что если не хотите добром, придется вас из граника сжечь. Так что думай, время идет. Двадцать секунд прошло пока болтали. Хасан, готовь пока шайтан-трубу!

Салех напряженно следил за засевшими под «Уралом» гасками. Поведутся или нет? Что никого из пленных не отпустят и ежу понятно было. Кто же врагов живьем отпускает? Тех, кто покрепче заберут с собой носильщиками, они еще поживут, пока не растеряют силы от недоедания, постоянных издевательств и навьюченного непосильного груза. Остальных кончат прямо здесь, быстро и деловито. Самое интересное, что и те, кто сейчас лежит, вздрагивая от страха за колесами грузовиков, тоже это все прекрасно понимают, как и то, что в дальнейшем бою шансов выжить у них нет, разве что умереть быстро, от честной пули. Однако всегда в человеке теплится слабенький огонек надежды, а вдруг и не убьют? Вдруг именно в этот раз повезет? Вдруг попадутся какие-нибудь сумасшедшие добрые духи, ведь слышали рассказы о таком, когда пленных просто отпускали. Правда было это всего пару-тройку раз и то в первую войну, когда еще не ожесточились взаимно два сошедшихся в смертельной схватке народа. Но вдруг и сейчас повезет, вдруг… Ох уж это безумное «вдруг»! Сколько страданий оно доставляет человеку.

— Десять секунд осталось, — выкрикнул Абу. — Хасан, готовься! Сейчас шашлык жарить будем!

— Не надо, не стреляйте! — донесся дрожащий голос из-под грузовика.

Показалась согнутая в три погибели почему-то держащаяся обеими руками за живот фигура солдата в перемазанной дорожной пылью форме. Солдат с виду показался Салеху каким-то уж очень невзрачным, не по росту подобранная куртка топорщилась на нем острыми складками, сапоги болтались на ногах, закрывая колени. Вот ведь еще, горе-вояка! Похоже, совсем недавно призвали…

— Не стреляйте, мы выходим! — повторил он, поднимая вверх руки, показывая, что не прячет в них оружия.

Следом за ним выбрался еще один, тоже безоружный. Отошел в сторону, встал, независимо заложив руки за спину, искоса поглядывая в сторону зарослей. Контрактник, раненый Салехом, не показывался. Подождав немного, араб громко крикнул, обращаясь к стоящим на дороге солдатам:

— Эй! А где еще один ваш товарищ? Он что выходить к нам не хочет?

— Матрос, гад! Выходи! Из-за тебя всех перебьют! — гневно заверещал вылезший первым боец.

— Заткни хайло, сопля, — с достоинством отозвались из-под машины. — А ты козоеб черножопый, если не ссышь, сам спустись сюда и возьми меня!

Салех громко издевательски рассмеялся.

— Зачем мне к тебе спускаться?! Я сначала пристрелю этих двух мальчишек, чтобы они умерли на твоих глазах, потом выстрелю по машине из гранатомета. Вот тогда спущусь и буду ссать на твой труп!

— Матрос! — взвизгнул со слезами в голосе невзрачный солдатик. — Матрос! Выходи, гад!

Контрактник молчал, видимо, обдумывая сказанное Салехом. Солдат уже бился в откровенной истерике.

— Не убивайте меня! Не убивайте! Это все он! Он, гад! Я сразу не хотел в вас стрелять! Это он меня заставил! Он!

— Ладно, — хрипло выкрикнул контрактник. — Не стреляй, выхожу я…

Матрос оказался коренастым светловолосым парнем лет двадцати пяти, он страдальчески кривился, держась за кое-как перевязанное набухшими уже кровью бинтами, плечо. Смотрел дерзко, презрительно, непокорно. "Сразу в расход! А то как бы не выкинул чего…" — моментально решил для себя Салех.

— Эй, Абу! — позвал он. — У меня все вышли!

— Хорошо! Иди на дорогу, — долетел из-за поворота ответ.

Моджахеды, пересмеиваясь и подшучивая друг над другом, поздравляя и ободряюще хлопая по плечам тех, для кого этот бой был первым, в радостном возбуждении спускались к дороге. Живых гасков набралось с десяток, их сразу согнали в небольшую угрюмо молчащую кучку, в стороне от машин, наскоро проверяя, не припрятал ли кто из пленных какой-нибудь сюрприз вроде лишенной кольца оборонительной гранаты. Солдаты, покорно опустив плечи, глядя в землю, тупо стояли там, где велели. Вид у них был до нельзя жалкий. Сейчас никто не поверил бы, что это и есть те самые жестокие завоеватели и оккупанты, угрожающие уничтожением чеченскому народу, лишь раненый Матрос дерзко глядел на деловито сновавших туда-сюда моджахедов, ненавидяще скаля желтые прокуренные зубы. Среди пленных выделялся еще один, кряжистый, матерый мужик лет тридцати пяти, заросший бородой до самых глаз, которые то и дело испуганно косились по сторонам, этот пытался протиснуться как можно дальше в середку, скорчиться, стать незаметнее.

Абу, гортанно покрикивая на нерадивых и отчаянно жестикулируя, отдавал распоряжения, ему пока было не до обезоруженных и неопасных больше русских. Дел у командира отряда и без них хватало. Нужно было срочно перебрать захваченное оружие и груз, упаковать по вьюкам, прикинуть необходимое количество носильщиков, требовалось быстро и аккуратно снять и привести в походное состояние, установленные у дороги МОНки. Кроме того следовало выслать в обе стороны наблюдательные посты, чтобы моджахедов не застала врасплох, какая-нибудь вне графика появившаяся федеральная колонна. Чеченцы, понукаемые командиром, работали не покладая рук. Пятерка наемников арабов, бывших в отряде на привилегированном положении, с усмешками наблюдала за их стараниями. Наконец суета как-то сама собой улеглась, все было готово к отходу, осталось лишь решить, что делать с пленными.

По приказу Абу гасков нещадно пиная ногами и пихая прикладами, выстроили перед ним в одну шеренгу. Командир неспешно двинулся вдоль строя, вглядываясь единственным глазом в испуганные мальчишеские лица, изредка с усмешкой щупая жидкие вялые мышцы на груди и руках пленников. Второй глаз Абу прятался под широкой черной лентой с вытканным серебром изречением из Корана: "Сила и мощь только у Аллаха", гласила надпись. "Она напоминает мне, кто хозяин моей судьбы. Иншалла!" — говаривал, бывало о надписи Абу. Где и при каких обстоятельствах он лишился глаза, в отряде не знал никто, а спрашивать побаивались, всем известен был крутой командирский норов. Наконец Абу добрался до бородача, остановился, удивленно вглядываясь в заросшее лицо.

— Офицер? Прапорщик?

— Нет-нет! — испуганно замотал головой тот. — Солдат…

— Как солдат? — удивился араб. — Ты же старый? Контрактник?

— Нет-нет! — лепетал бородач. — Срочник… У меня отсрочка была… Меня насильно призвали… Я сам не хотел воевать… Честно… Поверьте, мне… Я не хотел…

Скучающим взглядом окинув всю крупную непроизвольно вздрагивающую от страха фигуру этого тертого с виду битого жизнью мужика, Абу вдруг коротко и резко ударил его кулаком в лицо.

— Врать мне хочешь! Обманывать меня хочешь! Почему на ногах берцы?! Думаешь, я дурак! Почему форма новая и чистая?!

— Купил! — надрывался дурниной, размазывая текущую из носа кровь, бородач. — Купил, случайно! Не вру! Солдат я, солдат!

Неожиданно он бухнулся на колени и попытался вцепиться руками в ноги араба.

— Прошу, не убивайте! Не надо! Прошу!

— Мразь! — брезгливо оттолкнул его ногой Абу. — Вонючее свинячье сало! Эй, кто там?! Хасан! Зарежь эту свинью, пока у меня не заложило уши от ее визга!

Ловкий поджарый Хасан резво подскочил к бородачу, привычно схватил его левой рукой за волосы, задирая голову вверх, в правой тускло сверкнул заточенной сталью кинжал. Пленный все еще пытался что-то сказать, булькал и хлюпал горлом, моляще тянул к Абу руки. Но командир моджахедов уже не смотрел на него, его внимание привлек белобрысый парень в тельняшке, презрительно плюнувший себе под ноги и демонстративно отвернувшийся от рыдающего бородача. Хасан меж тем одним точно выверенным движением провел кромкой кинжала по натянутому горлу пленника, разрезав его почти до позвонков. Струей брызнула алая кровь, араб торжествующе крикнул, взмахнув в воздухе кинжалом, вокруг разлетелись густые красные капли. Удерживаемое за волосы тело бородача все еще стояло на коленях, заливая дорожную пыль кровью, в огромную разверстую рану вывалился посиневший язык. Солдаты в ужасе отворачивались. Крайний слева, мучительно переломившись в поясе, выблевывал на дорогу содержимое желудка. Чеченцы от души веселились, смеясь устроенному представлению и одобрительно цокая языками, поздравляли так умело зарезавшего русскую свинью араба.