Условия человеческого существования

Но Кадзи, не обращая внимания на тон Окидзимы, продолжал:

— Я не охраняю пленных. Самое большее, что я могу предпринять, это просить их не бежать. Но они бегут, и это прямое доказательство того, что моя аргументация на них не производит впечатления. Это ужасно неприятно, но женщины тут ни при чем. Зачем путать два вопроса? Сперва я думал, что это оскорбляет их человеческое достоинство. Я и сейчас думаю так же. Но разве во всем другом мы не оскорбляем их достоинство? Я хочу быть великодушным, но все, что я делаю, получается половинчатым, в общем обман один… А если так, если ничего другого для них я сделать не в силах, пусть хоть с моего разрешения удовлетворят одно свое желание, каким бы унизительным оно ни было. Может, мои рассуждения неубедительны, но…

Выпуклые глаза Окидзимы засветились смехом.

— Говори уж прямо, что тебя заинтересовал роман Чунь-лань. И еще одно, наверно.

— Что же?

— Если можно, не замарав рук, позволить им бежать, зачем лишать их этой возможности? Я угадал?

Кадзи испуганно глянул в сторону Фуруя. Тот сидел с безразличной миной на лице. Понизив голос, Кадзи, сказал:

— Думай, как хочешь.

— Но ты не забывай, что все это отражается и на мне.

Кадзи удивленно поднял на Окидзиму глаза.

— Я хочу сказать, — добавил Окидзима шепотом, — что, если ты собираешься тащить груз в одной упряжке со мной, надо убедить и меня в своей правоте.

— Понимаю… — пробормотал Кадзи.

— Теперь, когда я буду писать донесения, я буду предпосылать им эпиграф, — сказал Окидзима, скаля зубы. — Призрак бродит по Лаохулину, призрак гуманизма…

Окидзима уже отошел было от стола Кадзи, как в контору опрометью вбежал испуганный мальчик-рассыльный.

— Господин Кадзи, приехала коляска. Они! — И он указал на дверь, за которой раздался рокот подъехавшего к конторе мотоциклета. Затем послышался топот тяжелых сапог, и дверь распахнулась.

— Кадзи из отдела рабсилы здесь?

Кадзи так и подбросило со стула. Старший унтер-офицер Ватараи с ходу угрожающе произнес:

— Черт знает, что у вас творится! Совершенно распустили спецрабочих!

Кадзи не ответил и показал глазами на свободный стул. Грузно опустившись на стул, Ватараи широко расставил ноги, поставил между ними саблю и положил руки на эфес.

— Вы что же, уселись за столы, сложили ручки и спокойно наблюдаете за побегами?

— Почему же уселись и сложили руки, — ответил Кадзи, еле сдерживаясь, чтобы не вспылить. — Все доступные нам меры приняты.

— Приняты, говоришь! — Ватараи стукнул саблей о пол. — Сколько раз вам надо говорить, что пленные — это военная добыча, за которую армия расплачивается кровью. А вы тут что делаете? Они смеются над вами и тем самым оскорбляют нашу доблестную армию. Почему они бегут?

— Да никаких особых причин нет, — сказал Окидзима, — просто они при любом случае хотят бежать.

— А я вас спрашиваю, почему вы допускаете побеги? — крикнул Ватараи. Он встал, оперся на эфес сабли. — Отвечай!

— Можете не кричать, я не глухой, — невозмутимо ответил Окидзима. — Под нашим контролем находится десять тысяч вольнонаемных рабочих. Если быть логичным, мы должны уделять основное внимание им, а не спецрабочим, которых всего шестьсот человек. А что получается на деле? За последнее время мы только и занимаемся этими вашими спецрабочими. Мы пытаемся создать им все условия, а они все-таки бегут. Чего же вы от нас хотите?

Лицо Ватараи искривилось злобной гримасой. Прищурив глаза, словно прицелившись, он вдруг с размаху ударил Окидзиму по лицу своей огромной ладонью. Окидзима пошатнулся и схватился за стул, как бы желая запустить его в обидчика.

Кадзи шагнул вперед.

— Разрешите задать вам один вопрос? — Голос его немного дрожал. — Я ничего от вас не скрыл, направил вам соответствующий рапорт. Вы ведь только по бумагам контролируете численность спецрабочих. Предположим, я написал бы вам, что те рабочие умерли, ведь вы, вероятно, поверили бы этому? Вы что же, не хотите правдивых донесений?

Ватараи снова прищурился. На этот раз он целился в Кадзи. Видали молодца? Какая наглость! Осмеливается еще рассуждать. Безобразие! И к тому же набитый дурак. Взял бы да и написал, что сдохли; меньше было бы и жандармерии хлопот.

— Это так, — ответил он вслух, и губы его искривились в усмешке. — Но все это отговорки. Вы что же, и вправду не способны ничего предпринять? Ну ладно, на этот раз, так и быть, спущу вам, но смотрите, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Если еще кто-нибудь убежит, на месте зарублю старосту. Всех предупредите. Понятно?

— Понятно, — сказал Кадзи.

— А если в донесениях теперь, — тут Ватараи усмехнулся, — окажутся умершие, приеду, проверю трупы. Понятно? Предупреждаю, чтоб число трупов совпадало с цифрами. А ты учти, что такие интеллигентики, как ты, не раз ломали себе шею.

Кадзи отвел от Ватараи глаза. Ну и тип. Таких презирать нужно. Но одновременно в зеркале воображения он увидел себя, до отвращения испугавшегося этого жандарма. Вероятно, сейчас на его лице застыло такое же жалкое, заискивающее выражение, какое бывает у китайца-рабочего, когда он стоит перед своим повелителем Кадзи.

Заметив рассыльного, испуганно выглядывавшего из-за спины Чена, Кадзи в конце концов заставил себя улыбнуться и сказать:

— Принеси, пожалуйста, чаю.

Мальчик встрепенулся и какой-то неестественной походкой, вызванной, видимо, животным страхом, вышел из комнаты.

— А не припугнуть ли мне ваших спецрабочих? — сказал Ватараи, совершенно не обращая внимания на Окндзиму, который только и искал повода, чтобы сцепиться с жандармом.

— По-моему, не стоит, — холодно ответил Кадзи. — Это принесет только вред.

Ватараи нахмурился. Теперь уже Кадзи ждал пощечины. Но жандарм лишь угрожающе звякнул саблей.

— Не слишком ли вы уверены в себе, что отказываетесь от нашей помощи? Ну хорошо, впредь за все отвечать будешь ты, с тебя и будем спрашивать. Это говорю я, Ватараи.

— Хорошо, — нахмурясь ответил Кадзи.

5

Окидзима с решительным видом вышел из комнаты. Кадзи последовал за ним. Окидзима пересек пустырь и зашагал к баракам спецрабочих. Кадзи остановил его.

— Не надо туда ходить.

Окидзима не ответил, только глаза его недобро заблестели.

— Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

— Оставь меня в покое, сейчас не трогай, понял?

— Не могу я оставить. Ты думаешь, что, избив кого-нибудь, ты успокоишься? Нет, от этого…

Окидзима не дал ему договорить.

— А ты? Когда сам разозлился, так набил морду Чену, а мне читаешь нотации? Довольно корчить из себя гуманиста.

— Да, я ударил Чена, — сдержанно сказал Кадзи, — и раскаиваюсь. Ты уже второй раз мне напоминаешь об этом. Можешь продолжать в том же духе, но где тут логика? Если я ударил, значит, и тебе следует так поступать? И дело тут вовсе не в том, что я кого-то из себя корчу. Просто прошу не поддаваться настроению и не мешать моей работе.

— Твоей работе? — В голосе Окидзимы прозвучали враждебные нотки.

— Да, моей работе. Ведь до вчерашнего дня ты меня поддерживал, а теперь хочешь подставить мне ножку.

Окидзима резко повернулся к Кадзи спиной, но тот невозмутимо продолжал:

— Ты как-то сказал, что будешь мне помогать, если поймешь, чего я хочу. Я попробую тебе сейчас объяснить. Ну вот, ты изобьешь несколько человек, чтобы отвести душу. А что дальше? В глазах рабочих ты станешь вторым Окадзаки. Помнишь, когда Окадзаки убил рабочего, ты мне сказал, что работать вместе с Окадзаки противно. А сегодня я говорю тебе: хочешь подражать Окадзаки — надевай краги, бери в руки хлыст и ходи весь день, вращая белками.

Окидзима медленно пошел вперед. Кадзи зашагал рядом.

— Помнишь, когда я только что сюда приехал, ты мне рассказывал о своей работе переводчиком в армии. Ты приходил в ужас, когда видел беспощадную расправу с антияпонскими элементами, когда видел, как людей заживо закапывают в землю. Такие ошибки мы делали слишком часто. Не пора ли нам подумать, что повторять их больше не следует?