Морские повести

— О да, предприятие! — сказал Гарвей. Мечтательное выражение появилось на его испитом, угловатом лице. Попрежнему прищурив глаза, он смотрел куда-то вдаль сквозь слоистые дымовые кольца. — Это будет мне наградой за риск. Мне кажется, мистер Бубекин, когда наступит мир, только в Соединенных Штатах можно будет вести приятную жизнь. К сожалению, в этой злосчастной войне Англия и Россия потеряли свое положение великих держав. Посмотрите на карту…

— Война еще не кончилась! — звонким, негодующим голосом сказал лейтенант Лужков.

— О да, война еще не кончилась, — благодушно подтвердил Гарвей. — Вы держитесь хорошо, вы мужественные, сильные люди. Я не жалею, что сделал ставку на вашу победу. Когда наши политики предсказывали, что вы не продержитесь и двух недель, я пересек океан, нанялся в Королевский флот и сам вызвался итти в советские воды. Оказывается, я не проиграл. Оказывается, я выиграю небольшое доходное предприятие в Нью-Йорке. Но если немцы стоят на Волге и на Кавказе, вряд ли вам удастся отбросить их за Вислу.

— Не только отбросим за Вислу, но пройдем всю Германию, поднимем советский флаг над Берлином! — сказал тихо, но очень твердо и отчетливо Снегирев, во время речи Гарвея неотрывно смотревший на него, слегка наклонившись вперед.

С тем же ленивым благодушием Гарвей перевел на него свои сумрачные глаза.

— О, вы фантазер и пропагандист! Пропагандист должен быть фантазером. Но я хотел бы знать: с какого времени большевики верят в чудеса?

— Мы не верим в чудеса, — так же тихо сказал Снегирев, — наш народ верит одному человеку, который приведет нас к полной победе над врагом. Мы Сталину верим.

Последние слова Снегирев произнес с огромным чувством, и горячий блеск его карих живых глаз как будто отразился в глазах всех сидевших за столом. Торжественно кивнул Лужков, не отрывая глаз от Гарвея. Штурман Исаев, откинувшись в кресле, тоже глядел на Гарвея. Инженер-капитан-лейтенант Тоидзе положил на край скатерти свой огромный кулак и дружески улыбнулся Снегиреву.

— Впрочем, будущее покажет, кто прав, — сказал Гарвей после маленькой паузы.

— Да, будущее покажет, — подтвердил Снегирев. Он поднялся на ноги. — Я, Фаддей Фомич, схожу на мостик, уговорю командира пообедать.

— Иди, Степан Степанович, — сказал старпом. — Штурман, вы бы пошли подсменили вахтенного офицера.

— Есть подсменить вахтенного офицера, — сказал, вставая, штурман.

— Прошу разрешения выйти из-за стола, — одновременно приподнимаясь, сказали Лужков и доктор.

Бубекин кивнул. Несколько других офицеров тоже вышли из кают-компании. Теперь за столом остались только Бубекин, Калугин и мистер Гарвей.

— Кажется… эр… вашему комиссару очень не понравились мои слова? — сказал, помолчав, англичанин.

— Не будем об этом говорить, — отрывисто сказал Бубекин. Он играл хлебным шариком, не глядя на Гарвея.

— Мне бы не хотелось, чтобы политика испортила наши дружеские отношения, — опять помолчав, начал Гарвей. Его хорошее настроение тоже, видимо, прошло, он покусывал тонкую губу, подтягивая бороду к зубам. — Наши офицеры не принимают политику так близко к сердцу. Политика — не дело военных…

— Не будем об этом говорить, мистер Гарвей, — снова повторил Бубекин.

Но Гарвей был задет за живое.

— Интолеренс… эр… нетерпимость ваших людей удивляет меня. Я спокойно выслушивал все, что говорилось здесь, даже самые детские, наивные вещи…

— Наивные вещи? — сдвинул брови Бубекин.

— О и́ес… Се́тенли… [14] — волнуясь, Гарвей все чаще прибегал к своему языку. — Зачем заниматься напрасной — как это сказать по-русски?.. — похвальбой… например, о встрече с немецкими кораблями…

Он замолчал. В кают-компанию вошел Гаврилов, поставил чистый прибор перед креслом командира, бесшумно вышел.

— Я не хотел говорить при матросе, но неудобно офицерам болтать о бессмысленных вещах… — снова заговорил канадец. — Немцы пошлют в рейд по меньшей мере тяжелый крейсер. Если самостоятельно завяжем с ним бой, попадем на обед акулам…

— Косаткам, мистер Гарвей, — поправил Бубекин.

— О да, косаткам по-русски. — Гарвей горячился все больше. — А в лучшем случае нам придется проводить наши последующие обеды в фашистской кают-компании, что мне лично крайне несимпатично, так как я не люблю немцев.

— А как это может произойти, мистер Гарвей? — с подчеркнутым любопытством спросил Бубекин.

— А вы не догадываетесь сами, мистер Бубекин? Если, на свое несчастье, мы сойдемся с немцами на дистанцию орудийного выстрела, нас подобьют сразу. Немцы — прекрасные артиллеристы, они доказали это еще в Ютландском бою против Гранд Флита. Но я надеюсь, что наш милый «Громовой» не пойдет сразу ко дну, мы успеем спустить шлюпки, а немцы все же не такие звери, чтобы не подобрать терпящих бедствие.

В кают-компанию быстро вошел командир, потирая замерзшие руки. Он сел на свое место. Гаврилов подал ему на тарелке большой, отливающий желтым жиром, окутанный паром мосол. Ларионов стал срезать с него ломтики мяса.

— Да, вы так рассчитали? — сказал Бубекин. При входе командира он встал, сел только тогда, когда командир опустился в кресло. — Вы плохо рассчитали, мистер Гарвей. Как старший офицер заверяю, что никогда, ни при каких обстоятельствах экипаж «Громового» не сдастся в плен! Если мы будем подбиты, уверен, что поступим так, как вел себя экипаж русского крейсера «Варяг» в бою с японцами, как вел себя наш североморский тральщик «Туман», когда встретился с тремя эсминцами немцев. Уверен, что наши офицеры и матросы вели бы стрельбу до последнего мгновенья и ушли бы под воду с развернутым флагом на гафеле «Громового».

Он замолчал. Были слышны только дробные удары волн в стенки кают-компании, скрип переборок, тиканье стенных часов. Гарвей встал, засовывая в карман кителя свой пестрый жестяной портсигар.

— Вот что будет, мистер Гарвей, если командир «Громового» решит дать самостоятельно бой немецким кораблям и нам не повезет в этом бою, — продолжал, глядя на него исподлобья, Бубекин. — А любого труса и паникера, если такой найдется на корабле, застрелю собственноручно на месте.

— Что ж, — сказал Гарвей. Его большая белая рука, сжавшая недокуренную сигарету, не дрожала. — Восхищаюсь фанатизмом русских моряков.

— Фанатизм совсем не то слово, — возмущенно вмещался Калугин. — Когда русские приняли на себя удар германских армий, спасли от полного порабощения Европу, вы не называли нас фанатиками, мистер Гарвей!

Гарвей бросил на него хмурый взгляд и вновь устремил глаза на Бубекина.

— Что же касается меня, старший лейтенант, уверяю вас, меня не придется расстреливать на месте. Я догадывался, куда иду, когда подписывал договор на службу в России…

— Он шутит, мистер Гарвей, — неожиданно сказал Ларионов. — Вы еще плохо знаете нашего старпома. Наш старпом большой шутник.

Бубекин сидел насупившись, снова катал хлебный шарик.

— К тому же, Фаддей Фомич, — продолжал капитан-лейтенант, — насколько я слышал теоретическую часть разговора, мистер Гарвей по-своему прав. Как правило, два эсминца не могут самостоятельно дать бой тяжелому крейсеру.

— Прошу разрешенья выйти из-за стола, — сказал канадец, в точности копируя интонации русских офицеров.

— Пожалуйста, мистер Гарвей! — любезно привстал Ларионов.

Гарвей вышел, держась очень прямо и напряженно.

Несколько времени командир молча ел суп.

— Ну, зачем связался с ним? — вяло произнес он. — Нехорошо получилось.

— За душу он меня взял, холодный гад, — сказал Бубекин, как бы извиняясь. — Вы всего, не слыхали, Владимир Михайлович. Он тут разговорился, что ставку делал на нас, будто в очко играл. Что на деньги с русских походов откроет какое-то предприятие в Нью-Йорке. Снегирева чуть не стошнило.

— Нехорошо, вроде хвастовства получилось, старпом, — сказал капитан-лейтенант Ларионов.

— Сам чувствую, что нехорошо, — покосившись на Калугина, пробормотал Бубекин.