Рассвет над Киевом

— Нехорошо, нехорошо, — признался я. — Но ведь пока я тоже не научился на расстоянии десятков километров читать чужие мысли…

— Разумно, — согласился Герасимов. — Но начальник не всегда обязан мотивировать свои решения. А психовать — дело не хитрое.

У стоянки самолетов 91-го полка нас встретил майор Романенко. Комдив тепло поздоровался со своим другом.

Герасимов всегда проявлял какую-то отцовскую благосклонность к хорошим летчикам. А Сашу Романенко он просто любил за ум, принципиальность, а главное за летное мастерство и за то, что он больше всех из наших трех командиров полков летал в бой. Герасимов часто ставил его в пример другим. И теперь, как бы шутя, заметил:

— Вот привел к тебе Василяку. Поделись с ним опытом, как нужно делать, чтобы командиры полков побольше руководили летчиками в бою, а не на земле, с ракетницей в руках.

Василяка сделал вид, что не понял, в чей огород летят камешки, и заговорил совсем о другом:

— Да, не мешало бы летчикам дивизии обменяться боевым опытом. Ночи стали длинными. Время можно выбрать.

Романенко подхватил:

— Правильно. Устроить бы конференцию, а то воюем в одном районе, выполняем одни задачи, а как? Часто о соседях ничего и не знаем.

Комдив, не раздумывая, согласился:

— Такая конференция нужна. О чем вы считали бы нужным поговорить?

Мы, летчики, лучше всех ощущали, что делается в воздухе. Нам, как никому, видны были слабые и сильные стороны противника, да и свои тоже. Кроме старых вопросов о том, что мы мало заботимся об уничтожении вражеской авиации на аэродромах и совершаем мало вылетов на «свободную охоту», у нас набралось много других, еще не обсуждавшихся. Главный из них — наращивание сил в бою.

Прикрывая наземные войска, нам, как правило, приходилось вести бои с численно превосходящим противником. Это получалось потому, что мы отражали налеты фашистской авиации только самолетами, дежурящими в воздухе. В этом все еще сказывалась инерция оборонительных сражений 1941-1942 годов. Постоянно же висеть над фронтом большим нарядом истребителей не хватало сил. А немцы часто, организуя налет, посылали сразу много самолетов. Посты воздушного наблюдения могли заметить их только при подлете к передовой. Чтобы вызвать истребителей с наших аэродромов для отражения массированного вражеского удара, нужно было десять — пятнадцать минут, а за это время неприятель иногда успевал отбомбиться.

— У нас уже есть радиолокаторы, — заметил Романенко. — Почему их не используют для обнаружения фашистов еще на подходе?

— Их еще мало, — пояснил полковник, — и они никем по-настоящему не освоены. Новинка.

— Надо постоянно держать истребителей-разведчиков над территорией противника, — предложил я. — Это надежный способ. Разведчики могут обнаружить немецкие самолеты на большом расстоянии. Вот как мы вчера. И по их вызову поднимать истребителей.

Комдив отмахнулся:

— Это тоже потребует большого расхода сил. А потом противник быстро разгадает такой прием и перед своими налетами будет разгонять разведчиков.

— А все-таки почему бы не попробовать? — поддержал меня Романенко. — Разведчики одновременно будут и патрульными истребителями. И тут вряд ли потребуются дополнительные силы. Нужно все использовать. А то мы заладили одно и то же: висим над фронтом. Да еще высоту ограничат. Фрицы учитывают это и посылают своих истребителей выше наших. Мы сами себе, словно нарочно, создаем трудности. Даже залетать вглубь к немцам не всегда разрешают.

— Опыт показывает, — подхватил я мысль товарища, — что, чем дальше залетишь в расположение противника, тем надежнее отразишь удар. Нестрашно, что оторвешься от наземных войск, зато вернее перехватишь врага. Нужно использовать все средства для дальнего обнаружения бомбардировщиков, в том числе агентуру и партизан. Иметь около немецких аэродромов наших людей с передатчиками. Они должны сообщать о каждом взлете больших групп немецких самолетов.

— Верно, — согласился Герасимов. — Только нужно это делать не в масштабе одной дивизии, а в масштабе воздушной армии, а то и выше. В дивизии в строю редко бывает больше пятидесяти самолетов. Сил не хватает даже для патрулирования. — Николай Семенович взглянул в небо. Видимо, он только теперь обратил внимание, что уже рассвело, и торопливо прервал наш разговор: — Хватит. Пока на этом закончим нашу конференцию, — и кивнул нам с Василякой: — Марш к себе! Сейчас начнутся вылеты.

Солнце выкатилось из-за леса свежее, радостное. Начавшийся боевой день вытеснил из головы досадные недоразумения, как бы смыв своим светом всю житейскую накипь.

Под нами Днепр. Выше — матовое облачное небо.

Десятку истребителей нашего полка ведет командир дивизии. Противника в воздухе нет. Герасимову, видимо, надоело вхолостую ходить над рекой, и он повернул к фронту. Здесь сразу с земли потянулись белые нити трассирующих пуль и забелели рябинки разрывов.

Возвращаемся к Днепру, внимательно следя за западным сектором неба, откуда могут появиться вражеские самолеты. Но один двухмоторный «юнкерс», очевидно разведчик, как-то неожиданно вывалился позади нас из облаков и тут же снова скрылся. Я доложил Герасимову.

— Попробуй перехватить его, — приказал он мне. — Да поглядывай на переправы.

Подозрительный самолет поспешил уйти в пелену облаков, но нам с Априданидзе виден его силуэт, силуэт двухмоторной машины.

Поднимаю нос своего «яка». Прицеливаюсь. А если наш? Рука дрогнула, пальцы не нажимают на спуск, и я сам вхожу в облака. Во избежание столкновения резко опускаю истребитель вниз. Снова земля. А темный силуэт скользит в облаках над левым берегом Днепра.

Подходим к наплавному мосту. Противнику сейчас ничего не стоит вынырнуть и разрушить его. Впереди наведена другая мостовая переправа. Больше медлить нельзя. Нужно дать по самолету контрольную очередь. Если наш — ответит условным сигналом «Я свой».

Снова поднимаю нос «яка». Красные и зеленые шнуры трасс окаймили и прострочили силуэт. Вместо ответного сигнала он начал таять и совсем растворился в облаках. Значит, учуял мой огонь и ушел выше. Слышу голос Априданидзе: