Один "МИГ" из тысячи

—  Итак, — говорил Покрышкин, вооружаясь мелом. — Продолжаем. Поднявшись за облака, Голубев и Степанов увидели шестерку немецких пикировщиков, которые быстро приближаются к окопам нашей пехоты в сопровождении четырех «мессеров»: одна пара вьется вокруг своей шестерки, вторая идет сверху...

Он рисовал силуэты самолетов на доске и указывал:

—  Вот здесь пикировщики, здесь «мессы», а вот Голубев и Степанов. Через минуту немцы лягут на боевой курс. Что вы делаете?

Голубев мнется. На языке у него слово «атакуем», но он боится, как бы опять не попасть впросак. Покрышкин, держа на ладони часы, говорит:

—  Осталось пятьдесят пять секунд. Сейчас бомбы начнут падать...

—  Атакую! — решительно говорит Голубев. — Атакую сверху головную машину шестерки. Передаю по радио Степанову: «Бей по левому ведомому!» Сообщаю на КП: «Веду бой против шести «лаптежников» [4]  и двух «худых» [5], прошу помощи».

—  Так. Хорошо, — одобрительно говорит Покрышкин. — Только решение надо принимать мгновенно. Пока есть снаряды, патроны, пока палка вертится, дерись — и все тут. И прежде всего бей по бомбардировщикам. Ясно? В лоб или в хвост — все равно, бей по ведущему! Убьешь вожака — вся стая разбежится.

Он стер на доске силуэт немецкого ведущего, быстро нарисовал его чуть пониже с язычком пламени у хвоста и продолжал:

—  Ладно... Голубев ведущего сбил. Степанов пока промазал. Бой продолжается. Голубеву повезло: передовой пост наблюдения своевременно известил наш КП о приближении немецкой бомбардировочной группы, и командир, зная, что Голубев и Степанов еще не асы, поднял в воздух четверку...

Летчики облегченно вздохнули, но Покрышкин скомандовал:

—  Мочалов! Вы ведете четверку. Ведущий второй пары — Науменко. Подходя к полю боя, вы видите: на землю падает горящий «Ю-87», один «лаптежник» повернул на запад, а четверо, вытягиваясь в кильватер, ложатся на боевой курс. Один наш истребитель атакует их с хвоста, а второй зажат в клещи четырьмя «мессами». Ваше решение?

Саша Мочалов, маленький черноглазый паренек из Симферополя, неразлучный друг Андрея Труда, встал и растерянно заморгал. Такую задачу и бывалому летчику нелегко решить. Но постепенно с помощью командира он выкарабкивался и вдруг обнаруживал, что, в сущности говоря, безвыходных положений нет: если действуешь смело, напористо и решаешь быстро, всегда сумеешь перехитрить противника.

Так занимались изо дня в день. Покрышкин добивался, чтобы каждый летчик быстро находил решение и чтобы оно было не шаблонным, а свежим, оригинальным, творческим. Ради этого он готов был часами возиться с людьми, приводя примеры из своей практики, рассказывая поучительные истории из опыта товарищей. Эти занятия были как бы логическим продолжением того, что делал он с молодыми пилотами в памятные ноябрьские дни 1941 года в Зернограде. Труд, Голубев, Мочалов и другие многое успели за этот год, и все-таки он всё еще не был удовлетворен достигнутым: техника быстро шагала вперед, и летчикам надо было постоянно и много учиться.

Еще год назад, например, многие самолеты не были оборудованы радио, а качество передатчиков заставляло желать лучшего. Теперь же радио стало таким же непременным и обычным спутником летчика, как и пушка. И Покрышкин выпросил у Масленникова аппаратуру для практических занятий по радиотехнике и уговорил его в свободные часы провести с летчиками несколько бесед о том, как пользоваться передатчиком и приемником, как быстро настраиваться в полете, как устранять помехи.

Завсегдатаями в эскадрилье стали и инженеры. Покрышкин требовал, чтобы каждый летчик в совершенстве изучил мотор нового скоростного самолета. Сам в прошлом техник, он всегда с большим уважением и интересом относился к мотору — совершенство техники, созданной человеческим разумом, вызывало у него неизменное восхищение. Уважения к технике Покрышкин требовал и от своих подчиненных.

Люди понимали, что впереди еще долгая, упорная борьба, и занимались сосредоточенно, серьезно. Понуканий не требовалось. С фронта по-прежнему шли безрадостные вести: северо-восточнее Туапсе и под Владикавказом шли затяжные кровопролитные бои. Но было что-то заставлявшее людей с надеждой глядеть вперед: недаром в приказе Верховного Главнокомандования от 7 ноября 1942 года как бы ненароком была обронена фраза, которая тронула сердца всех, словно искра электрического тока: «Будет и на нашей улице праздник!»

Эти слова повторяли теперь повсюду. И как ни тяжело было здесь, в прикаспийском районе Кавказа, почти отрезанном от центра, люди напряженно ждали каких-то новых, больших и ярких вестей с фронта. Ждали, что примерно в декабре, как и год назад, Советская Армия снова перейдет в наступление. Летчики надеялись даже принять участие в этом наступлении: они думали, что полк к нему и готовится.

Но праздник наступил гораздо раньше, чем его ждали. Уже вечером 19 ноября начальник связи полка принял по радио сенсационное известие. «В последний час!» — громко и ликующе сказал диктор и прочел заголовок экстренного сообщения Совинформбюро: «Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа». Летчики, сбежавшись к Масленникову, читали и перечитывали это сообщение, досадуя, что в то время, как другие наступают, их полк все еще стоит здесь и ждет у моря погоды.

Командиры урезонивали молодежь: «всякому овощу — свое время», придет и очередь гвардейцев. Сначала надо как следует овладеть новой материальной частью, а потом уже идти в бой. Но эти уговоры слабо действовали на Андрея Труда и его приятелей: они хандрили и жаловались на свою судьбу.

А еще через несколько дней — 23 ноября — было передано по радио новое экстренное сообщение Совинформбюро: «Успешное наступление наших войск в районе Сталинграда».

—  «На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, — читал ликующим голосом Масленников, — перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Сталинграда. Прорвав оборонительную линию противника протяжением 30 километров на северо-западе (в районе Серафимович) и на юге от Сталинграда — протяжением 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на 60-70 километров. Нашими войсками заняты город Калач на восточном берегу Дона, станция Кривомузгинская (Советск), станция и город Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, сообщающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались прерванными...»

—  Вот это да!.. — тихо сказал кто-то. — За три дня — на семьдесят километров!

—  Постой, постой, — вмешался Покрышкин. — Припомни-ка карту! Калач, Кривая Музга, Абганерово... Ты понимаешь, что выходит? Выходит, что немцев там окружили. Ну да, окружили! Ты понимаешь, что это значит?..

—  Обе железные дороги перерезаны! — крикнул вдруг Труд, до сознания которого тоже дошло, что совершилось нечто еще небывалое. — Обе дороги! А сколько фашистов осталось в кольце!.. — И он снова заныл: — Ну вот, а нам опять здесь сидеть...

—  И посидишь! — неожиданно сурово перебил его Покрышкин. — И посидишь, ясно? Пока не станешь настоящим истребителем, пока не изучишь новую машину на все сто, кому ты на фронте нужен? Имей в виду: теперь летчиков хватает. Раз такое дело началось — тут уж все!.. Тут таких, которые только на «ишаках» да на «чайках» летать могут, — побоку!.. Нет, ты сиди и учись. Теперь, брат, другая война пойдет, попомнишь мое слово!..

И он тут же объявил летчикам своей эскадрильи, что с завтрашнего дня за счет свободного от занятий времени набавляет лишний час на учебу.

В самом разгаре этих хлопотливых дел в полку появилась новая, несколько необычная фигура, которую заметили сразу все: это был старший лейтенант Вадим Фадеев, по кличке Борода. Сама внешность его была поразительной: высоченный, плечистый — о таких людях в старину говорили, что у них в плечах косая сажень, — с густой русой шевелюрой и бородой, отпущенной из озорства, Фадеев невольно обращал на себя всеобщее внимание, тем более что следом за ним ходили двое маленьких ростом, щуплых пилотов — словно они были подобраны специально для того, чтобы подчеркивать колоссальные объемы их предводителя. На груди у Фадеева был орден Красного Знамени.