Когда исчезает страх

Испытательная комната, куда ее привели, мало чем отличалась от обычного врачебного кабинета: два больших окна, белый стол, стулья, крытые клеенкой, и лишь в углу высилась стальная камера с крошечными иллюминаторами.

Старший врач заметил рассеянность Ирины.

— Что с вами случилось? — заботливо спросил он, нащупывая пульс.

— Ничего, пустяки.

Врач недоверчиво посмотрел на летчицу и велел приготовиться ассистенту.

— Если вам станет плохо, — предупредил он, — немедленно останавливайте.

Длинноногий ассистент, натянув на лицо кислородную маску, открыл железную дверцу со стеклянным «волчком» и, сгибаясь чуть ли не пополам, пролез в барокамеру. Ирина, надев шлем без маски, последовала за ним.

Тяжелая дверца захлопнулась. В камере стало тихо, как в погребе. За стенкой загудел мотор, начали работать насосы. В лицо дохнуло холодом. Ирине показалось, что она, круто взмыв, стремительно летит вверх. Ее окружал уже горный воздух, дыхание становилось затрудненным.

Старший врач, следивший за манометром, сначала показал в иллюминатор два пальца, потом три, четыре. Это означало, что они «поднялись» на высоту в четыре тысячи метров. Лицо у летчицы порозовело. Ассистент, сжав ее запястье, стал прощупывать пульс. Сердце на пятитысячной высоте работало хорошо. Можно было подниматься без опасений.

«Так сжимал руку и Ян, когда прощались на вокзале. Он уверён, что я его жду. И родителям похвастался. С этим надо кончать. Нельзя вводить людей в заблуждение».

Врач показывал в «волчок» уже шесть пальцев. Ирина, занятая своими мыслями, не следила за счетом. «А вдруг сегодня не Ян будет драться, а Кирилл? — «встревожилась она. — Он же не очень подготовлен. Уехал в такой спешке, что даже окна не закрыл».

Вчера утром Ирина по привычке посмотрела на его Окно и вдруг увидела, что из него выбрался рыжий кот. «Какой Кирилл неаккуратный, — отметила она про себя. — Надо бы захлопнуть». Недолго размышляя, Ирина вылезла на крышу и, держась за оградительную решетку, подобралась к открытому окну Кочеванова., А там, не в силах сдержать любопытство, спустилась в комнату. Интересно — как Кирилл живет?

На столе она увидела лист ватмана, весь испещренный ее именем: «Ира», «Ирочка», «Ируха», «Ирина Михайловна».

Насосы продолжали работать. Дышать стало трудней, слегка кружилась голова. В монотонном гудении мотора Ирине почудились звуки знакомой музыки. Где она их слышала? Год назад, осенью, в спортивном лагере. Да, да, они танцевали. Какой это был легкий танец! Незаметно для себя Ирина покачивалась в такт едва уловимой музыке. Она вспомнила все: и веранду, и Кирилла, уныло прислонившегося к дереву, и луну над садом…

Ассистент, внимательно следивший за состоянием летчицы, отметил про себя: «На высоте в семь тысяч метров заметная веселость!» В его практике были случаи, когда люди на такой высоте начинали петь.

Они прошли семь… восемь тысяч метров, перемахнули за девять, а Большинцова все еще не давала сигнала к остановке. Ассистент начал беспокоиться. Врач показывал в «волчке» уже десять пальцев — высота для женщины огромная. Ассистент тронул летчицу за плечо. Она попробовала встать и сразу почувствовала, что не может этого сделать. Огромное давление стеснило ее грудь, ноги отяжелели, в ушах шумело.

Боясь потерять сознание, Ирина через силу подняла руку.

Ассистент открыл все краны. «Высота» медленно начала падать.

— Зачем вы спускаете? — придя в себя, запротестовала летчица, но было поздно — камеру наполнила обычная атмосфера. Состояние у Ирины было таким, точно она действительно совершила высотный полет. Хотелось размяться и отдохнуть.

Старший врач, осмотрев ее, остался доволен:

— Молодцом. Сердце в норме. Пульс достаточного наполнения. Вам могут позавидовать многие мужчины.

Старый Ширвис, прослушав у радиоприемника последние спортивные известия, встревожился:

«Почему Ян опять не участвовал? Не случилось ли чего с ним?»

Он позвонил своему приятелю — начальнику Морского порта — и, объяснив, какая мысль тревожит, спросил: нельзя ли связаться с Осло по радио?

— Устрою, — ответил тот. — В порту Осло наш теплоход. Кого вызвать?

— Моего Яна или их руководителя — Владимира Николаевича Сомова.

— Есть, вызову. Приезжай.

Ширвис потребовал машину и поехал на радиостанцию Морского порта. Зная, что ждать придется долго, он отпустил шофера домой.

Ждать действительно пришлось часа два. Наконец ему сказали, что у микрофона Сомов.

— Володя, это ты? — недоверчиво спросил Эдуард Робертович, а узнав голос старого друга, обрадовался — Здравствуй, дорогой! Поздравляю с победой. Прости, что потревожил. Мать и я волнуемся. Что с Яном? Почему ничего не слышно о нем? Не заболел ли?

— Нет, Эдуард, медики ему не нужны. Но порадовать тебя не могу… он ведет себя хуже, чем я предполагал, — ответил Сомов, и даже сквозь треск в эфире чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и раздражение. — Был не в форме, пришлось заменить.

— Алло! Что такое? Почему? — встревожась, допытывался Ширвис.

— По радио не скажешь. Были серьезные причины. Он дважды пропадал и возвращался в непотребном виде.

— Не может быть, Володя, он никогда этим не грешил.

— К сожалению, я сам в этом убедился.

— Позови его немедленно к микрофону! — потребовал старый Ширвис.

— Я бы позвал, но его сейчас нет в гостинице. Ян исчез после матча. Ребята искали всюду и не нашли. Он якшается с какими-то неизвестными нам людьми.

— Как ты мог допустить? Я так надеялся на тебя.

— Не укоряй, я ведь предупреждал. Поблагодари за все Гарибана.

— Что же ты предпримешь? — допытывался уже упавшим голосом Эдуард Робертович. — Даю тебе все отцовские права. Поступай, как мог бы поступить я.

— Не волнуйся, сделаю все возможное. Бетти пока ничего не говори.

— Хорошо, Володя. Разыщи Яна сегодня же и скажи, что я в ярости. До встречи!

Закончив разговор, Ширвис почувствовал, как заныло у него сердце. Боясь упасть, он сел на скамейку и стал вспоминать все, что сказал Сомов. Но это не принесло успокоения.

«Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! — возмущался Эдуард Робертович. — Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, — размышлял он, — куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?» Но другой голос, внутренний, издевался над ним: «Как же! Тебе немедля дадут отпуск и визу. Ты воспитал чудесного сына! Поезжай, обними его на радостях».

Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?

Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.

Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.

На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.

А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.

Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.

Девушка спросонья ничего не понимала:

— Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?

Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.