Морпехи

Когда мы выбивались из сил, то делали больше и лучше. Упражнения были легкими, но они учили нас делать так, чтобы тем, кто устроил нам засаду, самим не поздоровилось — через пару недель эти навыки могут спасти наши жизни.

В один из палящих субботних дней в начале марта в «Матильду» прибыл командир Первого экспедиционного соединения МП, генерал-лейтенант Джеймс Конвэй. Прибыл, чтобы поговорить с нами, его офицерами.

Конвэй выглядел так, как должен выглядеть настоящий генерал-лейтенант: высокий, загорелый и седой, с глубоким голосом, который был одновременно спокойным и авторитетным.

Генерал стоял на самом верху гусеничного бронетранспортера, за его спиной развевались флаги США и Морской пехоты. Он говорил в микрофон, и поэтому его могли хорошо слышать около ста человек, собравшихся у бронетранспортера. Основной темой были правила задействования сил и средств, и он хотел, чтобы до нас окончательно и бесповоротно дошли четыре пункта. Первый: у командиров есть неотъемлемое обязательство — не просто право, а именно правомерное этическое обязательство — защищать своих морских пехотинцев. Второе: когда враг использует живой щит или нападает на объекты рядом с мечетями и больницами, он, а не мы, несет ответственность за гибель невинных граждан. Третье: командир будет нести ответственность не за те факты, которые всплывут в течение расследования, а за те, которыми он достоверно располагал во время боевых действий — и ночью, и во время песчаной бури, и в то время, как пули свистели в воздухе. Его четвертым и последним пунктом было: по мере необходимости фильтровать правила задействования сил и средств. Он называл это законом Вильгельма, в честь генерала Чарльза Вильгельма: «Если враг начнет стрелять, наш ответ должен быть пропорциональным, но не чрезмерным. Если мы начинаем огонь, то нужно ждать ответных действий».

Я очень хорошо запомнил последнее предложение генерала:

— Офицеры, — сказал он, — пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы не быть убитыми. Это очень плохо сказывается на моральном духе войск.

К середине марта война уже казалась менее вероятной. По «Би-би-си» передавали о том, что Ирак уничтожает свои реактивные снаряды «al Samoud» — ключевой шаг к соблюдению резолюций ООН, — а Ханс Блике заявил, что возрастает уровень сотрудничества по всем вопросам.

В «Матильду» с грохотом въехал автобус и высадил две дюжины строптивых военных корреспондентов. На них были бежевые бронежилеты и комбинезоны. В основном мужчины, бородатые; визуально мы были с ними очень похожи. По крайней мере, мы были примерно одного возраста и прибыли сюда из одной части света. Им были интересны только полномасштабные атаки, на меньшее они размениваться не хотели.

— Так что, с кем вы, парни?

Мы с Уинном стояли в очереди за ужином, оставалось еще больше сотни ярдов до светлого треугольника — двери палатки, в которой располагалась столовка. Я повернулся в темноте, стараясь увидеть лицо говорящего. Он был на фут ниже меня ростом и смотрел на нас, зажмурившись — так, будто на нем были очки в толстой оправе. Он держал перед собой ленточный магнитофон, и это выглядело как приглашение к беседе.

— Ну давайте, рассказывайте, из какого вы подразделения? Из какого вы города? Имя? Что-нибудь? Я так рад находиться здесь с вами.

— Первый разведывательный батальон, — сказал я.

— О-о-о. Разведка. Так вы необычные парни, да?

— Только для наших матерей.

— Я только что приехал сюда из «Коммандо». Машину вел какой-то камикадзе. Очень хочется чтобы было все не зря. Каковы ваши задачи?

Ого! Прошло всего тридцать секунд, а парень уже вытягивает из нас информацию, которую мы не имеем права разглашать.

— Поддерживать дивизию всеми возможными способами, — медленно произнес Уинн, четко выговаривая каждый слог.

— Да ладно вам! Что-то ваш ответ не очень впечатляет.

В таком духе мы с Уинном отвечали репортеру все время, пока не дошли до еды. Взяв свои подносы, мы плюхнулись на два последних свободных места за столом, а потом улыбались во все зубы, пока он искал место за нашим столом, только вот найти никак не мог.

После ужина, когда мы возвращались в палатку, командир роты, увидев меня, подозвал к себе.

Он проинструктировал меня относительно некоторых изменений, касающихся ближайшей пары дней, а затем показал на фигуру репортера, стоящего неподалеку в тени. «Это Эван Райт из «Роллинг Стоун». Он будет прикреплен к батальону».

Райт обезоруживающе улыбнулся. Я решил сразу, сказать, что о нем думаю: невежественный писака, гонящийся за Пулитцеровской премией, которую он получит за счет простых граждан, с которыми, если они подойдут к нему на улицах города, он и разговаривать-то не захочет.

Следующим вечером я заглянул в палатку Уинна. Было время ужина, но орудийный сержант еще бегал. Пришлось идти в столовку одному.

— Лейтенант Фик!

Обернувшись, увидел Райта. Нижнюю часть его тела облекали грязные штаны цвета хаки. На плечах висела, по-другому не скажешь, коричневая супермодная футболка, а на шее, в лучах заходящего солнца, блестела толстая цепочка. Спокойно, даже несколько официально, он спросил, может ли составить мне компанию. Я сказал «да», но чувствовал себя крайне неуютно, проходя с ним мимо морских пехотинцев, возвращающихся из столовки.

Мы разговаривали о том, кто где родился, где вырос. Райт изучал средневековую историю в колледже Вассар и был крайне удивлен, узнав о моей невоенной специальности. Он говорил, что люди вроде меня обычно встречаются в других местах, например в «Корпусе мира». Он разговаривал вкрадчиво и производил впечатление очень вежливого, хотя и бывалого человека. В Афганистане он ходил в патруль вместе с армейским взводом, был на борту одного из кораблей ВМФ, когда тот находился в Персидском заливе. Райт не был в этом деле новичком. Но в морской пехоте он оказался впервые. Пока мы копались в сером цыпленке на тарелке, я спросил его о первом впечатлении от нашего рода войск.

— Ну, я живу в палатке с начальствующим составом. Они много работают, читают и спят.

Я сказал Райту, что с его стороны большая ошибка околачиваться рядом с офицерами. Чтобы сделать хороший репортаж о морских пехотинцах, нужно общаться с солдатами, а не с военнослужащими сержантского состава, и уж тем более не с офицерами в высоком звании. Сержанты и ниже — вот кто ему подходит.

Спустя несколько дней, при оглашении боевого приказа нашему взводу присутствовал и Райт. Мы пришли с ним к соглашению: я разрешаю ему присоединиться к команде сержанта Кольберта, а он будет наблюдать, но планов наших не раскрывать.

В десять утра я зашел в палатку, повесил карту. Мои люди уселись на ящиках с индивидуальными пайками и на свернутых спальных мешках. Тишина, как никогда.

Начал я с полномасштабной картины политических и стратегических решений, приведших нас туда, где мы сейчас находимся, в Кувейт. Я медленно разъяснял, какие существуют подразделения в иракских дивизиях и чем их формирование отличается от формирования американских полков. Это заняло около пяти минут. Затем я вернулся к роли конкретных двадцати трех морпехов, находящихся в палатке, разъясняя задачу каждого ясно и четко.

Я полностью показал наш маршрут, начиная с «Матильды» и до границы, а потом от границы и до болот южноцентральной части Ирака. Река Евфрат, которая текла через Ирак преимущественно с запада на восток, оказывалась естественным препятствием при нашем продвижении от нынешнего района промежуточного сосредоточения в Кувейте в сторону Багдада.

Развединформация поставляла нам все новые и новые сведения. Почти каждый день я получал от начальника разведывательного отделения новые данные. 17 марта, в ночь, когда инспектор по вооружению ОНИ покинул Ирак, а президент Буш выдвинул 48-часовой ультиматум Саддаму Хусейну и его сыновьям, начальник разведывательного отделения сообщил об открывшемся доступе к новой видовой информации воздушно-космической разведки. Орудийный сержант Уинн, командиры групп и я собрались в палатке разведки, чтобы посмотреть на самые последние фотографии объектов.