Плавни

— А в станицу чего ты пришел?

— Пулемет, что у нас в бою забрали, ведь не наш. Теперь Хмель может дознаться, кто нас оружием да патронами снабжает. Смекаешь?.. Ну, я пиду, ни черта тут не ловится.

— И я с тобой.

— Нет, браток, ты тут посиди. Нечего нам вдвоем по станице бродить. Успеешь еще свою Наталку на базаре побачить.

Ванька поднялся, подтянул голенища порыжевших солдатских сапог и зевнул.

— Хорошо тебе живется, Тимка. Девчата тебя любят, ни от кого ты не ховаешься… я тут, ровно заяц… всего боишься.

— Скоро уже…

— Скоро, скоро! А чего скоро? Ну, придут наши, погонят на фронт… только и всего. То по балкам да топям ховаемся, а то на фронте… — Ванька оборвал и сплюнул. — Домой хочется. Надоело…

Он зашагал к гребле и вскоре скрылся из виду. Тимка стал поспешно сматывать удочку.

…Тимкин племянник Павлик играл на дворе. Он накрыл попоной большую дворовую собаку Милку и вскочил на нее верхом. Милка, возмущенная такой бесцеремонностью, села, поджав на всякий случай, под себя хвост. Заметив Тимку, мальчик оставил собаку и бросился к воротам.

— Дядя Тима пришел! Дядя, што поймал?

Тимка засмеялся и, бросив на землю кошелку с удочкой, подхватил племянника на руки.

— Сазана поймал, Павлик. Мама дома?

— Мама с бабушкой на базар ушли, а меня дома оставили…

— Сторожить?

Мальчик важно кивнул головой.

— Дядя Тима, Милка не хочет быть конем.

— Ах ты, джигит! — рассмеялся Тимка. — Не успел с люльки вылезти, уже о коне мечтаешь. Ничего скоро я тебя на настоящем коне покатаю, а Милку больше не трогай — у нее скоро кутята будут.

— Слепые?

— Слепые.

— А с ними играть можно будет?

— Можно, можно, они будут твои.

Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.

— Дядя Тима, а батя скоро вернется?

Тимка помрачнел и медленно спустил мальчика с рук.

— Не знаю, Павлик. Иди, играй, а я на базар пойду.

— И я.

— Тебе нельзя, кто же дома останется?

— А раков возьмешь ловить?

— Возьму, возьму. Завтра зарею пойдем. А теперь Милку с цепи спусти.

Мальчик убежал к собачьей конуре, а Тимка пошел в дом переодеваться.

…Надев на себя новый синий чекмень, желтые кавказские сапоги — подарок брата, Тимка прицепил к наборному поясу серебряный, еще дедовский кинжал и подошел к висевшему на стене зеркалу.

«И в кого я такой недомерок уродился? — с огорчением подумал он, расчесывая смоченный водой чуб. — Батько высокий, Ерка еще выше, мамка тож не малого роста, а я черти что»… Он приблизился к зеркалу и стал разглядывать свое лицо. «И при малом росте да еще рябой!» — Он тяжело вздохнул и отошел от зеркала.

Тимка и впрямь был немного рябоват. С десяток крупных ямочек, следов ветряной оспы, были разбросаны по всему лицу. Особенно возмущала его одна, самая крупная, усевшаяся на кончике носа.

Насыпав арбузных семечек в карманы синих шаровар и отодвинув на затылок братову праздничную папаху из черного с изморозью курпейка, Тимка вышел на крыльцо.

После прохладного утра наступил солнечный весенний день. В садах цвели яблони, груши, абрикосовые и персиковые деревья. Нарядно одетые в белые и бледно–розовые уборы, смотрелись они в нежно–голубое небо, и белоснежные легкие облака казались их отражением.

Тимка сладко потянулся, оправил на себе еще раз пояс и побежал к воротам. Завернув на широкую улицу, что вела к базарной площади, он неожиданно столкнулся с Семеном Хмелем.

К его удивлению, Хмель не прошел мимо, а, смерив его с ног до головы пристальным взглядом, спросил:

— Так, говоришь, убили твоего батьку?

— Убили… — чуть слышно прошептал Тимка и покраснел.

— Так… Сколько тебе лет?

— Восемнадцать на Покров будет.

— Казак уже! Ведь я тебя еще маленьким помню.

Вот только растешь ты плохо.

— Плохо… — огорченно вздохнул Тимка.

— На лошади ездить умеешь?

— Умею. — Тимка осмелел и поднял голову. Прямо на него, в упор, смотрели черные глаза Хмеля. «Точно как у Наталки, — подумал Тимка, — только чуточку строже». А Семен Хмель, видимо, забавляясь смущением Тимки, бесцеремонно разглядывал его. «Ладный хлопец. Ростом, правда, маловат, зато голос — на весь отдел 1. Может, взять в самом деле к себе? Пускай промеж моих хлопцев воспитывается». И оглядев Тимку еще раз, спросил:

— В отряд ко мне пойдешь?

— Я?!

Тимка растерялся, он даже вспотел от волнения, Хмель добродушно усмехнулся.

— Что ж, с ответом не неволю, а только нечего тебе

зря болтаться. А матери твоей поможем, когда уборка подойдет.

Тимке хотелось сказать Хмелю, что еще до начала уборки его отряд вырубят белые, а сам Хмель, если только останется жив, далеко будет от своей хаты. Но вместо этого он нерешительно проговорил:

— Коня нету, Семен Матвеевич.

— Дам. Мою рыжую кобылу возмешь. Шашка у тебя отцовская найдется, а карабины у нас есть в запасе. Ну, чего рот раскрыл? Беги, гуляй, завтра утром ко мне, в гарнизон, придешь.

Хмель ушел, а Тимка, взволнованный неожиданным предложением, стоял, как вкопанный, и смотрел ему вслед. «Неужто он и в самом деле хочет принять меня в гарнизонную сотню? Ведь там все партизаны, а я… Нет, не может того быть, чтобы он не знал правды о моем батьке. Притворяется. А и то ведь — откуда ему знать? Вся станица верит… Нет, все равно не пойду в его вшивую сотню!.. А конь?..»

Давнишней, горячей мечтой Тимки было иметь своего верхового коня.

Он с минуту постоял в раздумье, потом, махнув рукой,

направился к базару. «Нет, не пойду. Не надо мне и коня его. Наши придут, — мне Ерка любого коня даст».

Разыскивая на базаре Наталку, Тимка увидел нескольких знакомых казаков из отрядов есаула Гая м полковника Дрофы. Все эти казаки были из других станиц и потому смело расхаживали по базару. При встрече с Тимкой многие дружески улыбались, другие делали вид, что не знают его, и равнодушно проходили мимо. «Сегодня много наших на базаре», — радовался Тимка, отыскивая глазами Наталку. Увидев в толпе хорунжего Шпака, помощника и ближайшего друга есаула Гая, рванулся к нему, но вовремя одумался и прошел мимо. Хорунжий Шпак, одетый в коричневую черкеску, стоял с батогом в руке возле воза с вяленой рыбой и что–то говорил пожилой женщине в красной юбке. Тут же крутился Ванька Храп.

Пройдя до конца базара, Тимка в нерешительности остановился. Наталки нигде не было видно. Он уже хотел повернуть назад, когда его кто–то окликнул. Тимка обернулся и увидел жену своего брата Георгия, Полю. Светло–русая, сероглазая, она казалась гораздо моложе своих двадцати четырех лет. Ее по–девичьи стройная фигурка и миловидное, всегда веселое лицо с чуть вздернутым носом заставляли оглядываться на нее даже пожилых казаков.

Поля была из соседней, Каневской станицы. Два её старших брата служили командирами в Красной Армии, а младший ушел добровольцем к генералу Шкуро и теперь скитался в Челбасских плавнях, в отряде полковника Гриня.

Тимка задержался взглядом на невестке и, встретясь с ее насмешливым взором, отвел глаза.

— Где же мать?

— В церковь, Тимочка, пошла, а ты, видать, Наталку шукаешь? — Поля подошла вплотную, взяла Тимку за руку! И заглянула ему в глаза. — Видать, сладко целует тебя твоя цыганка, что «за подолом ее бегаешь. Эх, Тимка.

причаровала она тебя!

— А ты отчаруй! — пошутил Тимка.

— Ерку боюсь, а то я бы попробовала. — И, слегка оттолкнув его от себя, Поля засмеялась.

— Иди к магазину, там она. Должно, очи проглядела, тебя высматривая.

…У магазина девчата встретили Тимку веселыми возгласами:

— Наталка, Тимка идет!

— Тимочка, иди к нам.

— Тимка, ты что, теперь одной Наталке песни спиваешь, нам не хочешь?

— Глядите, девчата, какой он нарядный!

С шутками и смехом они окружили Тимку, вытолкнув в середину круга Наталку. Круг стал шириться, раздалось хлопанье в ладони, — и Тимке волей–неволей пришлось танцевать.