Живых смертниц не бывает: Чеченская киншка

Теракт 5 июня 2003 года на трассе Моздок—Прохладное. Погибли 17 человек.

Встала, пошла на переговорный пункт, звонить Рустаму. Мобильник-то у меня перед операцией отняли. Соврала ему, что  не пришел. Стой, говорит, где стоишь, сейчас подъеду. Приехал на белой “семерке”. Забрал меня. А у меня температура поднялась, трясет всю.

Отвезли меня в Нальчик, положили в больницу по паспорту Луизы Шогеновой, сестры другого боевика. Оказалось, что у меня гайморит, сделали прокол. Гайморит меня и спас от наказания за то, что я не взорвалась. Получилось вроде как по болезни, уважительная причина. Да и Рустам ко мне очень хорошо относился. Вечно со мной шутил, анекдоты рассказывал. И никогда не заговаривал со мной о смерти. Придет — “как живешь, как дела?” С одной стороны, он меня в смертницы готовил, а с другой — мы так хохотали, когда встречались. Из-за такого отношения я долго была уверена, что взрываться мне, может, и не придется. Что все как-нибудь разрешится — и я останусь жива. Жена Рустама меня ненавидела.

В больнице я пролежала примерно неделю. Рустам навещал, фрукты приносил, даже цветы. Потом опять отвез в Моздок на ту же квартиру, но женщины там уже не было. Через два дня после того, как меня увезли в больницу, она сделала то, что не смогла сделать я. Взорвала автобус. Хотя, когда меня увозили, я видела по ее глазам, что она не хочет умирать.

Сулумбек Ганиев, отец Рустама Ганиева:

— Шесть мальчиков у меня было, четыре девчонки. Хасан, Ирван, Уреш, Тархан, Хусейн, Рустам, Айшат, Рашат, Фатима, Хадижат. Как женился в семидесятом, так они и пошли, по одному в год. Хусейн и Хасан добровольцами убежали на войну с русскими. Хасан в Ведено погиб в 96-м, Хусейн — в Грозном 20 октября 99-го. Фатима медсестрой работала, без известий пропала. Тархан, единственный, чье тело похоронили, в аварии разбился. А девчонок — Айшат и Хадижат — в Москве убили. В “Норд-Осте”. Айшат смелая была. Когда Хасан погиб, она в Ведено поехала. Все посты прошла, все госпитали обыскала. За пять часов обернулась. Дома-то она тихая, а если коснется... До двадцати шести лет замуж не вышла. Война всех женихов поубивала. А Хадижат — маленькая, только шестнадцать исполнилось. В сентябре приходила к ним какая-то женщина. Лет тридцати, в кофте, женского роста. Потом Айшат и Хадижат отлучились. Говорили, что в Хасавюрт ездили к бабушке. По-моему, лгали. Десять дней их не было. А 25 сентября Айшат и Хадижат сбежали совсем. В милицию мы не обращались, потому что позорище — девки ушли. Искали по родственникам. Нигде их не было, думали — убили. А потом слухи по деревне поползли. Дочери Сулумбека в Москве погибли. Если бы я знал, ноги переломал бы, чтобы дома сидели.

Люба Ганиева, мать Рустама Ганиева: В июле 2001 года Айшат и Хадижат русские забрали при зачистке. Четыре дня их не было, что там с ними делали, я не знаю, у нас о таком даже с матерью не говорят. Но оттуда мои дочери взяли зла. Сволочи.

Спустя три недели после теракта в “Норд-Осте” неизвестные взорвали дом Ганиевых в станице Ассиновской. Случайно никто не погиб. Сулумбек и Люба с внуками смотрели телевизор у соседей. Пострадавшие грешат на федералов, которые якобы так отомстили семье за “Норд-Ост”. Еще через несколько дней другие неизвестные сожгли в Ассиновской четыре дома — у Сидельниковых, Головинских, Калединых, Чаленко. Русских в семитысячной станице — двести двадцать стариков. Опять же по случайности никто не погиб. Пострадавшие грешат на Рустама Ганиева, который так отомстил русским за взорванный дом родителей. Погорельцев разобрали по домам чеченские семьи.

Рустам Ганиев арестован осенью 2003 года. В марте 2005 года Верховным судом Северной Осетии Ганиев приговорен к пожизненному заключению. За убийства, бандитизм, покушение на жизнь сотрудников правоохранительных органов, терроризм и вовлечение в террористическую деятельность, участие в незаконных вооруженных формированиях.

Если бы я могла убежать из Толстопальцева, я бы убежала, но Игорь постоянно напоминал, что за домом наблюдают свои люди. Я боялась, что меня поймают и убьют. Меня следователь спрашивал: “Как же ты, смертница, боялась смерти?” Но смерть — она разная. Если я взорвусь, то все произойдет мгновенно, не больно, а я попаду в рай и стану гурией. А если поймают при побеге, то я опозорюсь, и еще неизвестно, как со мной расправятся. Короче, я решила сдаться уже с бомбой, спрятаться ото всех в тюрьме. Хотя меня могли и в тюрьме достать. И по рации взорвать. Так что я не знала, чем все кончится. Я боялась, что Игорь или Андрей прочтут мои мысли. Но мне очень помогло, что по нашим обычаям смотреть в глаза мужчине запрещено.

Перед выездом я на левом предплечье написала ручкой под диктовку: “Площадь Маяковского, 1-я Тверская-Ямская, дом 4, “Мон-кафе”. Выехали вдвоем с Игорем на его черной “Волге”. Во сколько — не помню, не рано. После третьего намаза. Я сидела впереди. Сумку держала на коленях. Как надели, больше не снимала. Игорь ехал аккуратно, все правила соблюдал. Нас ни разу не остановили. По дороге читала “Предсмертный миг”. Ехали долго, часа два. Солнце светило уже сбоку. Там, где меня высадил Игорь, был забор из красного кирпича, лужайка, речка, мост и ваш храм — большой и очень красивый. Я его в кино видела.

Оперативники, пытаясь определить, где Сааев высадил Зарему, попросили ее нарисовать это место. Зарема нарисовала. Красный забор оказался Кремлевской стеной, речка — Москвой-рекой, красивый храм — собором Василия Блаженного.

Перед тем как высадить, Игорь забрал у меня паспорт, фотографию дочки, книжку, мобильный телефон. Сказал, что мне все это больше не пригодится. Жалко было мобильника. Он напомнил, что я должна сделать все так, как договаривались, что кругом свои люди и они за мной следят. Если попадусь, то должна врать, никого не выдавать. Тогда меня вытащат, наймут хорошего адвоката. А если кого сдам, то везде достанут и убьют. Одели меня как москвичку — модненько. Синие джинсы, кроссовки, футболка, рубашка — кардиган песочного цвета. Еще дали красивые темные очки и бейсболку под цвет кардигана. Я бейсболок никогда не носила. Когда перед отъездом посмотрелась в зеркало, мне очень понравилось, как я выгляжу. Никогда так не одевалась. Несколько секунд была просто счастлива. Хорошие вещи, мобильный телефон, денег в кармане больше тысячи. Мне по телефону только Игорь звонил, а я никому, но все равно я свой мобильник любила. “Нокиа”, красивый такой. У меня сроду телефона не было. В Моздоке дали. У Игоря мобильник вообще дорогой. И цветная заставка — Усама бен-Ладен.

Игорь сказал, чтобы я прогулялась до широкого здания (это оказалась гостиница “Россия”) и поймала такси. Я так и сделала. Подняла руку, остановилась иномарка стального цвета. Назвала водителю адрес, пересказала на память все, что было написано у меня на руке. Я хотела дать понять водителю, кто я такая. Села на заднее сиденье и в упор смотрела на водителя в зеркало. Я хотела, чтобы он сообщил обо мне в милицию. Тем более взрыв в Тушине был совсем недавно. Сумку я держала на коленях. Глядела на него и вполголоса бормотала суры из Корана. Аллахом клянусь, он понял, кто я такая! Я смотрела на него, он на меня. Он даже вспотел от страха, пока довез. Сказать ему все как есть, я не могла. Не была уверена, что водитель не подослан Игорем. Ехали долго, стояли в пробках. Я заплатила двести рублей. Наверное, много, но меня Игорь так проинструктировал. За двести рублей каждый поедет. Водитель высадил меня возле кафе и сразу уехал. Я была уверена, что он позвонит в милицию, какое-то время не сходила с места, ждала, что за мной приедут. Никто не приехал. Вот бы оперативники нашли этого водителя и спросили, почему он не сообщил. Что ему стоило? Что он за гражданин после этого?

Внутрь кафе я не заходила, села за свободный столик на улице, прямо у витрины. Ничего не заказала. Народу в кафе было немного. Я пыталась вести себя подозрительно, бормотала суры, в упор разглядывала людей. Какой-то парень от другого столика пошел ко мне. Я встала и перешла на другую сторону улицы. Машины сигналили, я не обращала внимания. Там я открыла кармашек сумки, сняла с тумблера катушку и положила ее на край тротуара. Чтоб выиграть время. Чтобы те, кто за мной следил, не сомневались, что я намерена взорваться. Перешла улицу обратно и опять села за столик.