Прямой наводкой по ангелу

— А зачем его заделживать? — удивленно продолжил мальчик.

— Ведь он без олужия.

— Это жизнь, война — назидательно сказал капитан, и, вздыхая — Понимаешь?

— Не понимаю, — в глазах мальчика появилось то ли смятение, то ли еще что, и он вновь вглядывался прямо в глаза офицера.

— А вы ведь говолили, что жизнь — это сказка, а сказка и есть жизнь.

Капитан потупился, дергаными движениями достал из кармана сигареты. И в это время мальчик подошел ко мне, взял за руку:

— Отпустите его, пожалуйста, — сказал он так же просяще, как ранее просил еды.

Офицер медленно прикурил, часто глубоко затягиваясь, провел тяжелым взглядом по всей моей фигуре.

— Не думайте о нем плохо.

— Откуда тебе знать, как я думаю? — отводя от нас взгляд, жестковато ответил военный.

— Знаю, — как-то загадочно произнес мальчик, чуть погодя слегка дернув меня, — отпустите нас.

На слове «нас» он сделал до того значительное ударение, что капитан встрепенулся, резко глянул в нашу сторону, остановил взгляд на нашем рукопожатии. С нетерпением ожидая решения, я в упор смотрел на командира блок-поста, и мне показалось — не что иное, а лишь потаенная ревность тенью легла на его лицо.

— Идите, — тихо вымолвил он, устало подошел к нарам, грузно сел, швырнув в угол окурок.

Я кинулся к своим вещам, в беспорядке валявшимся тут же на нарах, спешно взял паспорт со стола, а дорогая шапка, часы и кошелек исчезли. Я замялся, желая привлечь внимание капитана, но тот огрубевшей, испачканной рукой прикрыл склоненное лицо, будто испытывал боль.

— Ничего, — вновь дернул меня мальчик к выходу, — зато нам вот сколько еды дали, — он еле держал пакет, — вот будет счастье, ведь там и сгущенка есть, а с хлебом так вкусно, лакомство. Пойдем, Учитал небось волнуется, домой плишла.

Темным лабиринтом железобетона я засеменил за мальчиком. Потом был яркий свет прожекторов, и окрики военных возле запоздалой машины. Все это я пытался не видеть, и лишь когда ряды колючей проволоки остались позади, я понял, что холодная, ветреная зимняя ночь застигла меня врасплох в этом страшном разбитом городе, где отовсюду стреляют, где темное небо беспрерывно бороздят самолеты и вертолеты, и все это на фоне неумолкающей недалекой канонады по всему периметру города.

— Ой, — вдруг средь этого кошмара я услышал игривый голосок моего ведущего, — опять негодная лазвязалась.

— Мальчик присел, стремясь приноровить оторвавшуюся подошву. Пытаясь ему помочь, я тоже сел, но было темно и руки мои отчего-то дрожали, и, не справившись с промоченным узлом, я второпях решил иначе — взял мальчика с пакетом на руки. — Куда идти? — озабоченно спросил я, обнаружив, что ребенок на вид хоть и худющ, да увесист, даже крепок, так что с силой сжал мою шею и с задором скомандовал:

— Сюда! Где «Детский мил»!

Обходя многочисленные рытвины и воронки, боясь поскользнуться, как можно быстрее я направился к мрачному полуразрушенному зданию. А мальчик, видать, уже освоившись на моих руках, чуть расслабился и — уже поглаживая мои волосы:

— Вот так же в детстве и папа меня на руках носил.

— А теперь ты не маленький? — почему-то вырвалось у меня.

— Конечно, нет. Я даже в колонии был.

— В какой колонии?

— В такой, где все бьют, чеченом обзывают… А ты ведь тоже чечен?… А почему нас все бьют, все в нас стлеляют?

Я не знал, что сказать, как ответить, и только сильнее прижав мальчика, еще более ускорил шаг, пытаясь внимательнее глядеть под ноги. Однако мальчик обеими руками с непонятной силой обхватил мое лицо, уперся взглядом в мои глаза и не по-детски серьезно на чеченском спросил:

— И долго мы будем чеченами?

Я буквально остолбенел, даже руки мои ослабли. Я поставил мальчика на землю, а он снизу в упор все смотрел, и я не знаю, что он в потемках на моем лице видел, но я постарался собраться с силами и как мог твердо ответил:

— Мы родились чеченцами и всю жизнь должны чеченцами быть.

— Значит «Детского мила» у нас, как у длугих, не будет?

— Как не будет?! — озадачился я и хотел было что-то оптимистичное сказать, но в это время за рекой, прямо напротив нас как бабахнуло, аж ноги подкосились. Чудом я не упал, вновь быстренько взял мальчика и спросил о насущном: «Куда бежать?»

А в это время за спиной, от блок-поста стали беспощадно стрелять из всех видов стрелкового оружия, и я уже не слышал, что мальчик говорил; бежал вдоль разбитого здания «Детского мира», как вдруг, будто из развалин, выскочила худющая длинная тень, от нас шарахнулась, прижалась на мгновение к стене, а потом кинулась бежать.

— Учитал! Учитал! — около уха завопил мальчик.

Тень остановилась, и в этот же момент за рекой вновь бабахнуло, да со вспышкой, так что огнем блеснули глаза тени, и она бросилась ко мне, с неимоверной силой выхватила мальчика и, увлекая его, стремглав провалилась в черном проеме арки.

Обескураженный, я застыл на месте, не зная куда податься, ведь кругом, как в кошмарном кино, стреляли, и лишь щедро поваливший снег и порывистый ветер еще резче обозначили реальность бытия, а не иллюзию видения.

Даже не знаю, что бы я предпринял, до того я был в растерянности, и все больше смотрел в сторону черного проема, ища там убежища и людей, как из этой же темноты я услышал красивый женский крик:

— Мужчина! Что ж вы так стоите? Сюда, быстрее!

Под аркой я ничего не видел, словно ослеп; и первое, что ощутил, — это прикосновение мальчика.

— Дядя пойдет к нам, ночевать, — вновь решил мою участь мальчик, и я увидел проблеск противоположного выхода, а мальчик, уже ведя меня за руку, таинственно просил. — А ты сказку ласкажешь?

— Думаешь, все твою сказку знают? — теперь ласковее сказала женщина, и по голосу, и по тому, как она сильно задыхалась, я определил, что она в возрасте.

У выхода из-под арки она движением руки нас остановила, сама осторожно выглянула и, жестом дав команду, первой побежала, мы держались за руки, я был последний.

Мы перелезли через какое-то обваленное толстое дерево, обогнули громадную воронку, прежде чем проникли вновь в темный проем, называемый подъезд.

— Здесь надо быть осторожным, — она чиркнула спичками, вновь блеснули линзы ее очков.

— Идите за мной, — обратилась она ко мне, а сама помогла перейти мальчику через две разбитые ступени, где торчали только искривленные арматуры.

По довольно крутой лестнице мы поднялись на второй этаж. Я понял, что под нами был «Детский мир», а далее жилой дом.

— А Ложа что, с лаботы еще не плишла? — встревожено спросил мальчик, когда женщина завозилась с замком около двери.

— Пришла, — уже входя в жилище, с легким недовольством ответила женщина, а потом мягко, будто извиняясь:

— Мы обе на работе задержались, думали зарплату дадут. Тебе б обувку, одежку купили бы.

Женщина в темноте обо что-то ударилась, кротко простонала, чиркнула спичкой, следом второй, зажигая керосиновую лампу. Сразу стало светло, чуточку легче.

— Вы проходите. Пальто пока не снимайте, сейчас печь растопим, — обратилась она ко мне и сразу же принялась обихаживать мальчика, усадив его на старый, видавший виды большой скрипучий диван.

— Смотри, весь промок, — она с трепетной заботой стала дышать на ножки мальчика, нежно руками обтирала их, сморщенными костлявыми руками.

— Я ведь просила, — не выходи из дома, а ты даже дверь не прикрыл, — без какой-либо строгости продолжила она.

— Да, я не заклыл двель, — абсолютно не оправдываясь, просто констатируя, ответил мальчик. — И как бы я ее заклыл? Ко мне плишел Бага весь в олужии. Я ему на скрипке играл. И в это же влемя постучал Голова.

— Капитан, что ли? — воскликнула женщина, — Ужас!

— Именно! — всем телом подавшись вперед, заглядывая в глаза женщины.

— А мы-то с вами знаем, что эти бородатые дяди с олужием длуг с длугом иглают в войнушку, а в нас, плостых, не поналошке, а по плавде, до клови попадают. И я улетел бы, как шалик. И что бы вы без меня делали?