Память Крови

— Водятся в этом долбаном лесу мужики или нет?

И вдруг он подходит. Улыбается так, что Тонька и та с ходу растаяла. И глаза эти! Боже мой, сколько ласки может быть в глазах человеческих!

— Водятся, — говорит, — и даже не сильно дикие.

Ой, а дальше и вспомнить стыдно. Как они завелись все с ходу. Наперебой болтали, дурачились. А потом, когда он ей сказал: «Давай уйдем»… Захотел бы ее прямо там, на веселой мшистой прогалинке, на глазах у подружек — отдалась бы, ни на секунду не задумалась.

Девчонки обиделись сначала. А потом Тонька вроде весело так говорит:

— Ладно, благословляем. Опять же конкуренция убывает.

А у самой глаза больные. У нее муж-то хороший был. Любила она его очень. Погиб в аварии.

Так, ладно, размечталась. Чтобы мужик мужиком был, его кормить надо. Хотя куда его, чертушку, кормить. Уж на что я за этим делом изголодалась и то… Ах ты, Коля-Коленька… — Женщина весело, вслух рассмеялась своим мыслям. — Пора на кухню. Надо телик включить, может, музыкалку передают».

Щелкнула включателем, дождалась, пока старенький «Рекорд» подаст звук:

— За совершение убийства разыскивается Дегтярь Дмитрий Степанович, 1968 года рождения…

Мельком глянула на экран, собралась переключить канал и замерла: с экрана смотрело лицо Николая. Ее Коленьки. «Как же так. Что делать-то?».

Незнакомый мужской голос, явно не дикторский, продолжал:

— Разыскиваемый может скрываться под чужими именами, входя в доверие к женщинам. Очень опасен. Может быть вооружен. Всех, кто располагает сведениями о нем, просят звонить по телефонам…

«Погоди, погоди… сумка. Да, его сумка. Как он вчера метнулся, когда она хотела белье для стирки забрать. Где же она?.. Господи!».

В кармашке сумки лежал паспорт на имя Дегтяря. На дне — обрез.

Малой, встав между сараями во дворе и отвернувшись, будто от майского прохладного ветерка, искоса оглядывал двор. Время было неурочное, для обычных собачников еще рано. Светловато, конечно, зато с дебильными вопросами никто не лезет: «Какой у вас ошейник классный, где купили? Что-то у вас шерсть тусклая, и глаза нехорошие, давно глистов гоняли?».

Хотел одной дуре сказать, что у меня шерсть везде в порядке, а на глисту она сама похожа, да не стал связываться. Скандалы сейчас ни к чему.

«Черт бы ее побрал, эту Зинку. Стоишь тут, как светофор, светишься. Это она его отослала, чтобы сюрприз приготовить. Сейчас нарядится, или жратву какую-нибудь вкусную приготовит. Из кожи вон лезет, чтобы угодить, привязать. Ага, всю жизнь мечтал с тобой прожить. Будто других баб нет. Вон, пожалуйста, идет какая-то мадам. Ух ты, классная телка! Походочка от бедра, и на мордашку — очень даже ничего. — Малой повернулся, дерзким взглядом в упор встретил женщину. Та ничуть не смутилась, стрельнула в ответ игривыми глазками, шагнула чуть шире, чем следовало, мелькнув стройной ножкой в разрезе длинной юбки. Но при этом умудрилась сбавить скорость наполовину, явно ожидая, что он ее остановит, заговорит. — Вот шалава. Жаль, ты мне раньше не попалась, а сейчас лишний контакт — лишняя засветка. Ну все, хватит тут торчать. Пора в хату».

Женщина оглянулась через плечо, проводила Малого капризно-разочарованным взглядом и, гордо вздернув голову, повернула за угол дома. Пройдя несколько шагов, она снова огляделась, на сей раз профессионально, будто невзначай, и вполголоса сказала неизвестно кому:

— Это он. Подозвал собаку, проследовал в подъезд.

Из-под стильной кожаной курточки чуть слышный мужской голос ответил:

— Вас понял, возвращайтесь на базу, объект принят вторым.

В частном «Москвиче», в квартале от этого места сидели и трепались, скрывая за болтовней напряжение, опера «шестерки». Группа захвата ждала в УАЗике на перекрестке, изображая усиленный наряд ГАИ и вызывая понимающе-ироничные взгляды настоящих гаишников. В «Москвиче» ожила рация, и все смолкли на полуслове:

— Первый, я второй.

— Слушаю, второй.

— Проследуйте к месту.

— Вас понял.

Машины подъехали со стороны торца здания, где не было окон. Жорка не торопясь вышел из «Москвича» и, перейдя двор, за сараями, коротко переговорил с каким-то прохожим.

Вернувшись в машину, ухмыльнулся:

— Наш дружок на месте. Свидание назначено, нас ждут, сгорая от любви.

Не хлопая дверцами, опера и бойцы группы захвата быстро высыпались из машин и без единого звука, не задавая вопросов, рассредоточились, скользя вдоль стен. Двое остались у подъезда. Двое — под окнами с обратной стороны: бывали случаи, когда уходивший на прорыв преступник вламывался в чужую квартиру и выпрыгивал из окна там, где его не ждали. Остальные бесшумно, как шарики ртути, вкатились в подъезд.

Звук открываемой двери словно током ударил.

Метнувшись к телевизору, Зина выключила его и, как подкошенная, рухнула в кресло.

— Что с тобой, ты что колотишься?

— Что-то сердце прихватило…

«Знает или нет? Ведь целыми днями у телевизора торчит. Знает или нет? Надо уйти. Если знает, то все уже понял».

— Ой, а ведро-то я тебе не дала. Мусора куча.

— Завтра вынесешь. Я уже нагулялся.

— Чего оно будет вонять. Ладно, сама вынесу. Ты сумку пока разбери, продукты — в холодильник.

— Куда ты, если сердце прихватило?

— Да на свежем-то воздухе лучше будет.

Шла на кухню, а затем в прихожую, не чуя ног.

«Позволит уйти или нет? — Захлопнув за собой дверь, судорожно вздохнула: — похоже еще не знает. Что же делать? Так, ведро — под лестницу и — к Тоньке. Та всегда найдет решение».

Почти бегом спустилась вниз и, тихо охнув, остановилась.

В подъезде стояли шестеро. Четверо, как в кино, в бронежилетах, касках, с автоматами. Двое — в гражданке. Один, прижав Зину к стене, прикрыл ей рот сильной ладонью. Второй, помоложе, поднял на уровень ее глаз фотографию, которую только что показывали по телевизору.

— Он? Я спрашиваю: он?

Зина кивнула головой.

— Дома?

Снова кивок.

— Ключи…

Тихонько звякнула связка, вытащенная из кармана пальто.

— Слушайте меня внимательно: если вы ничего не знали, вам ничего не будет. Только не надо нам мешать. Если вы надумаете ему помочь, то он либо побежит, либо будет сопротивляться. В любом из этих случаев он будет убит. Вы меня хорошо поняли?

Зина беспомощно кивнула головой. Слезы градом катились из ее глаз на ладонь опера.

— Не плачьте, он ваших слез не стоит.

Малой быстро разложил продукты в холодильнике: «Ничего, хозяйственная клуша. Только надоела уже. Сердце у нее прихватило… Меньше трахаться надо, сучка ненасытная. Хотя и для него вовсю старается, делает, что не пожелаешь, даже что самой не нравится. Такая же дура, как Нинка. Мы с тобой, мы с тобой… Я сам с собой. Может, сменить хату? А то вчера расхозяйничалась и чуть в сумку его не залезла. Белье стирать надумала. Пришлось опять скромника изображать. Ай-яй-яй, ой-ей-ей, мне стыдно тебе грязные трусы совать. Смешно, да не очень. Только бы эту бучу переждать, да в Якутию прорваться. Там меня уже никто не ищет… Да, а с пивком она, молодец, угодила. Крепкие напитки в моем положении ни к чему. Но пивком отчего не побаловаться. Что у нас по ящику? Надоел уже этот аппарат. Вчера с тоски взялся за книжку: какой-то детектив дешевый, но весь вечер и полночи оторваться не мог. А потом дрых до обеда».

Малой открыл бутылку, включил телевизор, уселся в кресло и вдруг, резко наклонившись вперед, застыл, всматриваясь в свою фотографию и вслушиваясь в голос, который запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Потому что голос этот, уже после того как закончится объявление, вновь, но уже язвительно и вживую прозвучит над его правым плечом:

— Ну что, нравится? Сам позвонишь в милицию, или граждан попросим?

Почти теряя сознание, Дегтярь медленно повернул голову.

Сзади, полукругом, стояла группа захвата. Справа — Игорь. Слева — Жорка.

Обалдевший от невиданного и наглого вторжения Арамис, вжавшись в угол, растерянно оглядывал чужаков, как бы решая, стоит ли связываться, а если да, то с кого начать. Наконец, безупречной собачьей интуицией почувствовав, что не стоит, он с тяжким вздохом улегся в углу.