Последние солдаты империи

Варя тогда немного обиделась – получалось, что она стоит лишь на четвертом месте в этой своеобразной мужской иерархии. Но затем, немного поразмыслив, пришла к выводу, что быть женой человека, который не дорожит своей честью, царем и отечеством, она бы не смогла. А Нелюбов, который по-своему понял эти Варины разговоры и тоже сделал некие выводы, через два дня признался, что ему до смерти надоело доказывать, что он не верблюд. И что не далее как месяц назад он уклонился от дуэли с заезжим французским лейтенантом и даже извинился и признал свою неправоту. Но при этом, хитро улыбаясь, добавил, что с его репутацией, это пошло ему только в плюс. Потому что уже никто и никогда не подумает, что Борис Нелюбов может испугаться.

Репутация Горшкова как дуэлянта Варе была неизвестна. Она лишь знала то, что знали все: штабс-капитан Горшков – известный авиатор и любитель женщин. И как большинство других людей, которые пешком ходили по земле, считала, что все, кто летают в небе на этих странных и хрупких конструкциях, именуемых аэропланами, – более вероятные самоубийцы, нежели отчаянные храбрецы. Однако те три офицера, которые вызывали Горшкова на дуэль, считали, как видно, по-другому. Они с достоинством приняли извинения и сразу же поклялись Горшкову в вечной дружбе, а вечером, злостно нарушив госпитальный режим, отпраздновали это событие немецким шнапсом, который в складчину купили у капитан-интенданта Горемыкина.

С тех пор Григорий Горшков на правах общего любимца стал проводить в армейском госпитале полковника Никитина все свое свободное время. Аэродром, на котором базировался «Киевский», находился всего в четырех верстах, и бравый авиатор, прикупив у местного польского крестьянина пегую кобылу-шестилетку, за двадцать минут преодолевал расстояние, что отделяло его любящее сердце от объекта грез и мечтаний. Горшков приезжал, даже если знал почти наверняка, что Варя занята и не может к нему выйти; в этом случае он проходил в палаты к выздоравливающим офицерам и развлекал их своими рассказами о ночных полетах и бомбежках. А по отъезде, если так и не удавалось увидеться с Варей, оставлял ей какой-нибудь гостинец: то коробку конфет, то польскую бижутерию, то букетик обычных полевых ромашек.

В один из первых летних дней, подгадав свой приезд под Варин выходной день, Горшков со своим другом, подпоручиком Малкиным, приехал в госпиталь на шикарном автомобиле, который он взял в аренду у одного польского заводчика, и галантно выразил желание пригласить Варю и ее ближайшую подругу – Зинаиду Черепанову, прокатиться в Варшаву, чтобы отметить день рождения его матушки Натальи Сергеевны, которой, как он шутливо обмолвился, исполнилось в этот день всего лишь тридцать лет.

Варя поначалу очень не хотела принимать это приглашение. Она понимала, что, согласившись на подобный вояж, ставит себя в двусмысленное положение. Но, заглянув в блестевшие от волнения глаза Горшкова, а затем посмотрев на свою расстроенную подругу, неожиданно для себя согласилась. Варя в тот момент еще до конца не осознавала, что настойчивость штабс-капитана уже начала приносить свои плоды – ее сердце оттаяло и было готово для нового чувства. И то, что она с каждым днем все больше думает о бравом летчике и его победах на фронте, вовсе не модное увлечение авиацией и не желание узнать первые новости с передовой. Это ее свежее, неустойчивое и беспокойное чувство уже есть влюбленность, каковая всегда предшествует настоящей любви, но может так и остаться лишь кратким мигом несбывшейся надежды на счастье.

Умышленно оборвав все прошлые связи с высшим светом и не имея письменных сношений с Петроградом, Варя для себя окончательно решила, что Борис погиб – так ей было легче жить. И может быть, именно поэтому девушка была готова строить новые отношения, но только после войны.

Однако у человечества испокон веков не существовало рецепта счастья. И то, что мы предполагаем совершить только по истечении определенного срока, может прийти неожиданно и внезапно…

Тот пригожий летний день пролетел незаметно. Обед в ресторане, даже с учетом всеобщего плохого снабжения продуктами, оказался превосходным. Горшков при посторонних был предельно любезен и очень учтив. Но когда молодые люди вернулись в госпиталь и остались одни, он вдруг опустился на одно колено и стал так трогательно и робко признаваться Варе в любви, что у женщины защемило сердце – от этой юношеской пылкости и беззащитности, что совершенно не вязалась с возрастом и разудалым внешним видом штабс-капитана; от нахлынувшей вдруг нежности, с которой Варя была уже просто не в силах бороться; от его влюбленных глаз, которые говорили и выражали больше тех слов, что он, запинаясь, произносил.

В этот теплый летний вечер Варя сдалась. Она решилась отдать себя во власть влюбленного мужчины, потому что поняла – и этого ставшего дорогим ее сердцу человека могут завтра убить. И тогда у нее останутся только слезы сожаления о том, что перед смертью она отказала ему в минуте счастья; счастья физического единения с любимым человеком.

V

3 июня 1915 года в Саксонии в родовом замке графа Плее кайзер Вильгельм II проводил секретное совещание, от результатов которого, по мнению большинства немецких генералов, зависела не только дальнейшая судьба Германии, но и, возможно, всей Европы. Затянувшаяся кровопролитная война к началу лета основательно подорвала экономику стран Тройственного союза. Перебои со снабжением регулярной армии не шли ни в какое сравнение с бедственным положением мирного населения, и с начала весны в Германии начало поднимать голову революционное движение. Почти во всех крупных городах прошли массовые забастовки, сопровождаемые открытым выступлением рабочих. И хотя полиция довольно быстро справилась с беспорядками, именно этой весной император Вильгельм впервые почувствовал, что его трон поколебался и теперь от победы или поражения Германии зависит не только его престиж и авторитет в глазах большинства монарших дворов Европы, но, возможно, и сама жизнь.

Пригласив на совещание в Саксонию высший цвет германского командования, кайзер по своей укоренившейся привычке рассчитывал одним выстрелом убить сразу нескольких зайцев. Во-первых – утвердить план летней кампании пятнадцатого года со всеми коррективами и оговорками, о целесообразности которых в последнее время его настойчиво информировал немецкий Генштаб. Во-вторых – изыскать дополнительные боеспособные резервы для ведения войны на два фронта. И, наконец, в-третьих – окончательно решить вопрос о создании в России условий, которые при благоприятном развитии событий могут или должны привести к заключению с этой страной сепаратного мира на благоприятных для Германии условиях.

Первый вопрос был хорошо проработан и вполне подготовлен. И Фелькенгайн, и Мольтке, и Макензен, и Гинденбург с Людендорфом были единодушны в отношении проведения летней кампании. Мощные и неожиданные прорывы хорошо оснащенных ударных немецких соединений в Галиции и Восточной Пруссии должны были обеспечить на русском фронте необходимое стратегическое территориальное преимущество и привести наконец к полному уничтожению наиболее боеспособных русских армий.

Однако по второму вопросу мнения разошлись; большинство немецких генералов считали, что для того чтобы получить желаемый успех на русском фронте, нужно почти полностью оголить Западный фронт и на время оставить Францию в покое. О чем впрямую заявил Эрих Людендорф, вызвав своей излишне напористой и темпераментной манерой общения некоторое недовольство своего главного конкурента генерала Маккензена, который всего лишь десять минут назад предлагал более компромиссное решение: создать мобильные армейские соединения, которые в случае удачного прорыва обороны русских могли быть немедленно переброшены с Западного фронта на Восточный для развития успеха.

Талантливый военачальник, солдат до мозга костей, генерал Август фон Маккензен в последнее время пользовался особым доверием кайзера, и полученные этим утром дубовые ветви к ордену Pour le Merite («За достоинство») тому ярчайшее подтверждение. Но и Людендорф, блестяще проявивший себя при разгроме 2-й русской армии генерала Самсонова с недавнего времени претендовал на особое расположение кайзера. Вильгельм II, наблюдая как оба его любимца сцепились в жаркой дискуссии, вдруг вспомнил слова Бисмарка об истиной роли и реальном месте любого властьобладателя: «Не важно, какую должность ты занимаешь и что ты сам про себя думаешь. Важно, какую территорию ты полностью контролируешь и на что можешь влиять единолично». И Макензан и Людендорф в последнее время претендовали на звание главного военного стратега Германии, но они совершенно не учитывали, что главным, единственным и незаменимым стратегом был только он, истинный правитель Германии, кайзер Вильгельм II. А оба этих задиристых и честолюбивых генерала были обычным человеческим материалом, подвластным его мыслям, воле и желаниям.