Камера смертников

Семен начал по-новому разглядывать своих сокамерников – жизнь здесь необычайно скоротечна, может внезапно прийти его черед уйти и никогда не вернуться, а на то, что он опять увидит Ефима и Сушкова, надежд почти не осталось.

Кому же довериться, пойдя по пути, избрать который советовал Дмитрий Степанович? Передать тайну дядьке в драном тулупчике? Его кормят с ложки, поскольку у него изуродованы все пальцы, да и зубов почти не осталось. Говорят, он из подполья – по камере бродят свои слухи и делаются глухие намеки, циркулирует своя информация, неизвестно как просачивающаяся сюда сквозь стены и решетки. Если дядька действительно из подполья, ему можно доверять, но как его проверишь, и доверится ли он тебе?

Или вот – молодой парень, с повязкой на голове, второй день в камере, и каждодневные, долгие допросы. Кто он, откуда, вдруг тоже бывший партизан или бежал из лагеря? Как узнать, как довериться, да и протянет ли долго этот парень, если его и дальше станут так избивать на допросах? Тогда кому сказать – пожилому усачу в темном костюме? Но неизвестно, кто он и откуда, тоже из новеньких, всего день-другой здесь?

И тут Семен понял, что из тех, с кем он встретился, придя сюда, практически никого не осталось! Островком среди новых, незнакомых узников оставались для него Ефим и переводчик Сушков, а теперь и их нет, он один здесь «старожил», a скоpo не станет и его самого. Занятый разговорами с переводчиком и Ефимом, вызовами на допросы, мрачными зрелищами казней и ухода товарищей в Калинки, он и не заметил, как мало-помалу сменились обитатели камеры: то отлеживался после избиений на допросе, то волокли на новый допрос, а в это время приводили в камеру новых узников, а он, непривычный к тюремному бытию, не задумывался о тех, кто рядом с ним – больше волновала своя судьба, собственные переживания.

Поговорил с Сушковым по душам – пусть и расстались они нехорошо, так и не сказав друг другу теплого слова, за что он будет казнить себя до последнего вздоха, – и лег на него тяжкий груз ответственности за доверенное, которое, оказывается, не знаешь, кому и передоверить.

В бессильной ярости скрипнув зубами, Слобода ничком лег на нары, уткнувшись лицом в прелую соломенную труху – за что ему это, за что такая боль, раздирающая израненную душу невозможностью ничего сделать, за что такие мучения перед концом, в чем он так виноват перед людьми и судьбой, пославшей страшнейшее испытание – знать тайну и молчать?!

А если закричать во весь голос, сказать сразу всем, кто сидит вместе с ним в одной камере?

Нет, тогда их кончат всех разом – у дверей постоянно торчит надзиратель, он услышит. Да и поверят ли сокамерники – ведь сам лейтенант далеко не сразу поверил Сушкову? Что же делать?..

Под утро, когда он наконец забылся, в тяжкой дреме приснился-привиделся Дмитрий Степанович – избитый, нянчивший здоровой рукой другую, покалеченную на пытке. Прихрамывая, он шел к Семену и тихо говорил:

– Так ты не забудь, Мостовая, три, спросить Андрея. Там очень ждут, очень.

– Пойдем вместе, – предложил ему Слобода, в своем сне совсем не покалеченный и одетый в новенькую форму, со скрипящими ремнями командирского снаряжения на плечах. – Пойдем, я не знаю, где эта улица.

– Нет, – грустно улыбнулся Сушков. – Некогда мне, одному тебе придется, Сёма.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – удивился Слобода. Ведь никто, кроме него самого, этого здесь не знал, а звали Грачевым, но переводчик уже пропал, словно растворившись в белесых космах тумана, выползавших из заросшей лебедой и бурьяном низинки, через которую вела тропка, по которой он шел, словно торопясь догнать кого-то, совсем не различимого в сумраке...

Разбудил шум во дворе, лающие немецкие команды, блики света. Обитатели камеры собрались у окна. Опираясь на чужие плечи, выглянул в него и Семен, поднявшийся с нар и еще не отошедший от своего сна.

В кирпичную стену тюремного двора был вбит загнутый железный штырь, на котором болталась петля, освещенная прожектором с вышки.

«Вот зачем стучали днем», – понял Семен и попытался разглядеть, что делается там, куда не доставал свет прожектора.

В стороне мелькнул белый докторский халат, смутными тенями скользнули черные мундиры эсэсманов, тащивших к крюку с петлей извивающегося человека с неестественно раскрытым белым ртом на потемневшем лице.

«Переводчик! Сушков!» – словно ожгла Слободу догадка, хотя смертника еще не втащили в круг света.

Но вот он уже хорошо виден в синевато-белом свете прожектора. Да, это Дмитрий Степанович! Дюжие немцы в черных мундиpax тащили его к виселице, а он вырывался, цеплялся хромой ногой за асфальт двора, но ему выкрутили руки, защелкнули на них браслеты наручников и накинули петлю на шею...

Один из немцев достал бумагу, что-то прочитал – слов не было слышно, – и взмахнул рукой, как отрубил. Из-под ног Сушкова вышибли сразу развалившийся от удара ящик, и его тело задергалось в петле...

Подошел доктор, нагнулся над телом, но его отстранил один из эсэсовцев. Стукнул выстрел, и Семен увидел, как мотнулась голова лежавшего на асфальте и потекло под ней темное...

Больше он смотреть не мог; уже лежа на нарах, почувствовал, что лицо его мокро от слез, неудержимо катившихся из глаз.

Глава 6

ЛИЧНОЕ И СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ

ПРЕМЬЕРА И.В.СТАЛИНА

ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г. У.ЧЕРЧИЛЛЮ

Ваши послания от 6 и 13 марта с сообщениями об успешных бомбардировках Эссена, Штутгарта, Мюнхена и Нюрнберга получил. От всей души приветствую британскую авиацию, развивающую бомбардировочные удары по германским промышленным центрам...

Благодарю за поздравление по поводу взятия Вязьмы. К сожалению, сегодня пришлось нам эвакуировать Харьков…

Как только получим Ваш фильм о 8‑й армии, о котором вы сообщаете в послании от 11 марта, не премину ознакомиться с ним, и дадим возможность широко ознакомиться с этим фильмом нашей армии и населению. Я понимаю, как это будет ценно для дела нашего боевого содружества. Разрешите прислать Вам лично наш советский фильм «Сталинград».

15 марта 1943 года.

ЛИЧНОЕ И СЕКРЕТНОЕ ПОСЛАНИЕ

ПРЕМЬЕРА И.В.СТАЛИНА

ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г.У.ЧЕРЧИЛЛЮ

Получил Ваш ответ на мое послание от 16 февраля.

Из Вашего сообщения видно, что англо-американские операции в Северной Африке не только не ускоряются, но откладываются уже на конец апреля. И даже этот срок указывается не совсем определенно. Таким образом, в самый напряженный период боев против гитлеровских войск, в период февраль – март, англо-американское наступление в Северной Африке не только не форсировалось, но и вообще не проводилось, а намеченные Вами же для него сроки отложены. Тем временем Германия уже успела перебросить с Запада против советских войск 36 дивизий, из них 6 дивизий танковых. Легко понять, какие затруднения это создало для Советской Армии и как это облегчило положение немцев на советско-германском фронте.

При всей важности операции «Эскимос» она, конечно, не заменит собою второго фронта во Франции, но я, разумеется, всячески приветствую намечаемое Вами ускорение этой операции.

По-прежнему я считаю главным вопросом – ускорение открытия второго фронта во Франции. Как Вы помните, Вами допускалось открытие второго фронта еще в 1942 году и во всяком случае не позже как весной этого года. Для этого были достаточно серьезные мотивы. Понятно поэтому, что в предыдущем послании я подчеркивал необходимость осуществления удара с Запада не позже чем весной или в начале лета этого года.

После того, как советские войска провели всю зиму в напряженнейших боях и продолжают их еще сейчас, а Гитлер приводит новые крупные мероприятия по восстановлению и увеличению своей армии к весенним и летним операциям против СССР, нам особенно важно, чтобы удар с Запада больше не откладывался, чтобы этот удар был нанесен весной или в начале лета.