Пуля для штрафника

— Смотри, замерзнешь, — все еще не преодолев смущения, проговорил Андрей. Ему пришлось входить боком, лицом к Нине. Глаза их встретились. На этот раз она уже глаз не отводила. Какие-то неясные, шаловливые искорки мерцали в ее бархатных, бездонно-карих глазах.

— По такой-то погоде? — игриво произнесла она и рассмеялась, показав белые, блеснувшие в полумгле, зубы. — Шутить изволите, товарищ старшина. Вы бы знали, какие у нас под Красноярском морозы бывают…

Она рассмеялась еще пуще. Аникинское лицо овеяло свежим дыханием, будто из самой глубины цветущего сиреневого куста. И разве девичья глубина не то же самое, что цветущий сиреневый куст?

Он ощутил исходивший от нее аромат юности. Тот самый, который ощущался в воздухе. Тот, о котором говорил Зайченко. Аромат весны…

— Да уж, какие тут шутки, Нина… — взяв себя в руки, тихо произнес Аникин уже в сенях. — Видишь, как наших гавриков-то скрутило. Что там разведчики?

Девушка прикрыла дверь, но не торопилась проходить следом за ним внутрь.

XV

— Перестыли оба, — степенно проговорила она, поправляя на голове косынку. — У Байрамова температура. Ангину, видать, схватил. А с Зайченко хуже. В полк его отправлять надо. Спиртом их растерла. Но пальцы он похоже что отморозил… Держался, говорит, за бревно. Они и окоченели. Переохладился сильно. Воспаление началось, бредит…

— Я это, еще зашел узнать… насчет спирта. Сивун сказал, что у тебя спирт остался. Комбат распорядился выдать разведчикам премиальные граммы.

— Сивун? Сволочь он. У него этого спирта… Он у местных самогонку выменивает на консервы и хлеб…— с ненавистью произнесла Нина.

Лицо ее изменилось. Окаменело будто. Андрей еще не видел санинструктора такой обозленной.

— Да, — проговорил Аникин.

— И с бабами спит… за продукты… — зло добавила Нина. — Сама видела, как он водил одну в амбар. А потом она — домой, с буханкой хлеба за пазухой.

— Гнида! — вымолвил Андрей. — А комбат что? Не знает?…

— Да оба они… Вот уже где у меня сидят. — Нина ладонью провела ватерлинию по своей нежной шее. Последние слова она произнесла неожиданно жалобно, со слезами в голосе. Как будто бы делилась с близким человеком наболевшим.

— Тут ведь от бабы всем одного надо… С комбатом живу. Так и эта гнида еще пристает. Зажмет в темном углу и шепчет в ухо своим вонючим ртом: «Давай, так сказать, полюбовно сойдемся, но чтобы капитан не знал ничего»…

Андрей заметил в неярком свете керосинки, как тоненькая голубенькая венка пульсирует у нее под самым подбородком. Ему вдруг нестерпимо захотелось поцеловать эту жилку и ее пахнущие сиреневым цветом губы. Всем одного надо… Права ты, Нина. Ты выстрадала эту правду.

Она умолкла, и Андрей не говорил ни слова. И вдруг Нина порывисто прижалась к нему и обхватила шею Андрея руками. Она ничего не говорила, крепко-крепко вжимая свою щеку ему в грудь. Столько отчаяния и просьбы было в этом порывистом движении, что Андрей так и замер на месте, боясь дохнуть и шевельнуться.

— Ты чего, дуреха?! — наконец дрогнувшим голосом, тихо спросил он.

— Молчи, молчи, — также тихо, но неожиданно властно, по-бабьи, проговорила она. — Когда ты говоришь, я не слышу, как бьется твое сердце.

— Ты чего творишь? — опять спросил Андрей и взял ее за предплечья. Они показались ему нежными-нежными. Она нетерпеливо подняла и прижала свои пальчики к его губам, словно бы запрещая ему говорить.

— Что я творю? — переспросила она, и в голосе проросли те неясные шаловливые зернышки, что искрились в ее зрачках. — Влюбилась я… вот что…

Сказав это, она вдруг прижала свои теплые губы к его губам. И вся, натянув, как струнку, свое молодое, зовущее тело, безоглядно прижалась к Андрею.

Долю секунды губы его были сомкнуты, а потом распахнулись навстречу необоримому потоку цветущего благоухания. Их губы сходились и размыкались, чтобы снова впиться друг в друга с еще большей страстью. В этих промежутках, переполняемая желанием, будто прибывающим из неведомых родников вешним соком, она шептала, как в забытьи:

— Влюбилась… влюбилась… люблю… да, возьми меня… бери… бери…

XVI

В блиндаже все беспробудно спали. На подходе, в траншее старшину встретил Попов. Часовой не спал и среагировал как полагалось.

— Стой, кто идет? А, это вы, товарищ старшина…

Попов, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, как мог, боролся с всепроникающим холодом предутреннего, сырого тумана.

— Доложи обстановку, — откликнулся Аникин. Несмотря на бессонную ночь, спать совсем не хотелось.

— А я уже стал беспокоиться… — обрадованно тараторил Попов. — Мало ли, думаю. Вас все нет и нет. Может, хлебнули медицинского, а потом заплутали, в темноте-то… Тут околеть в два счета можно. Евмен сказал, что вы в лазарет за спиртом пошли.

— Много болтал накануне твой Евмен. По трезвому делу слова из него клещами не вытянешь. А как примет на грудь, так остановить нельзя. Весь свой доблестный боевой путь рассказывает.

— Так это, товарищ командир, — многозначительно поинтересовался Попов. — Спиртику-то удалось хлебнуть? А?

— Не твоего ума дело, — беззлобно приструнил любопытного Аникин. — Ты вон лучше за рекой наблюдай. А то нахлебаешься вместо спиртика водички днестровской… Вынырнет шпион фашистский и утащит тебя на дно.

— Не, товарищ командир, — весело ответил Попов. — Пусть уж тогда лучше русалка какая… На русалку я согласный.

— Ишь ты, сказочник. Какие нынче русалки, нынче холодно. Они только по лету, небось, шастают.

— Ну а если спиртику для сугреву то и холод не страшен…

— Попов, а в ухо для сугреву не хошь? Я тебе быстро щас организую… Чтоб поменьше болтал. Следи за рекой!

— Слушаюсь, товарищ командир. Я же так, товарищ старшина… для шутейного разговора.

— Попов, — угрожающе повторил Аникин.

Солдат вытянулся во фрунт и прижал к себе винтовку.

— Есть следить за рекой, товарищ старшина!

— Так-то вот, — удовлетворенно заключил Аникин и направился в блиндаж.

XVII

Чуть свет по роте объявили общее построение. Хотя с трудом можно было назвать светом серую хмарь, обозначившую начало нового дня. Пока отделения собрались за дамбой, начал моросить мелкий дождь. Демьяненко всех торопил, хотя и так вроде все успевали. Аникинские даже успели привести себя в порядок в смысле «рыльно-мыльного» направления — умыться и побриться.

— Дождя нам и не хватало, — тоскливо произнес Фадеев, невысокий солдат из аникинского отделения, которого за мучнисто-белое лицо и русые волосы прозвали в роте Пельменем.

— А чем тебе дождь не угодил, Пельмень? Боишься, что тесто размокнет? — под дружный хохот подначил его Попов.

— И так холодно, — обидчиво буркнул в ответ Фадеев. — А тут еще за шиворот льет…

— Знамо дело… в теплом блиндаже сидеть дуже гарно, — ответил Бондарь. — Да тильки по такой хмарной погоде летуны не шастают. А то выгляни солнышко, разогнали бы твою тоску-печаль в два счета бомбовозы фашистские.

— Что, Богдан Николаич, небось, сам-то скучаешь без немецких асов в небе? — с готовностью хмыкнул Попов.

— Малеха есть, — иронично согласился Бондарь. — Зробил бы парочку «мессеров» из своего «дегтяря» заместо завтраку.

Между тем взводный подгонял строй чуть ли не под линейку, то и дело повышая голос.

— Чего это он суетится?… — недовольно бурчал Евменов. Он явно не выспался и теперь был зол на весь мир. А тут как раз и взводный нарисовался как воплощение этого мирового зла.

— Известно чего, Евмен… — тут же вполголоса прокомментировал Попов. — Старшого летеху хочет до зарезу получить. Вот и выслуживается перед начальством.

— И откуда ты все это знаешь, Попов?

— Евмен, тебе ли спрашивать. Ты только из разведки… должбн кумекать, что такое сбор информации.

XVIII

По роте объявили приказ о подготовке к переправе. Началась раздача топоров и пил тем подразделениям, которые незамедлительно отправлялись на лесозаготовки в прилегающие к Незавертайловке сады и лесополосу. Ротный объявил и о том, что в село прибывает инженерно-саперный расчет, личный состав которого будет распределен среди взводов. Спецы из числа саперов будут помогать в подготовке переправочных средств, а также проведут инструктаж по работе с щупами и миноискателями. Из полковой разведки поступила информация, что немцы обложили боковые подступы к своим позициям минными полями.