Блуждающие огни

— Боятся! — крикнул из зала паренек, сидевший у выхода.

Боровец громко ответил ему:

— Нас бояться не надо.

— Не вас, а бандитов. Вы уедете, а они останутся. Кто-нибудь из их людей в деревне донесет, те придут ночью, убьют или сожгут хату. Надо что-то делать, чтобы этого больше не было.

Зал забурлил. Томецкий вынужден был угомонить собравшихся.

В заключение своего выступления Боровец сказал:

— Вот об этом-то я и хотел сказать. Впрочем, думаю, что и мы, военные, тоже можем кое-что сделать для этого. Мы тоже должны время от времени появляться в селах, и не только с оружием, но и с художественным коллективом, с песней, декламацией. Или просто так, чтобы поговорить с людьми. Приглашайте нас, мы обязательно приедем.

— Пригласим! Пригласим!..

Он сходил с трибуны под гром аплодисментов. Собрание приняло решение об активизации деятельности повятовой организации Союза польской молодежи в Ляске по скорейшей ликвидации угрозы со стороны банд, орудующих в повяте. Боровец хотел поскорее выйти из зала, чтобы подождать Барбару на улице, но не смог этого сделать, Его обступила большая группа молодежи, подошел и Томецкий. Среди молодежи оказалось несколько резервистов. Пока поговорили о том о сем, Барбара уже исчезла в дверях. Боровцу показалось, что она посмотрела в его сторону. Но уйти было неудобно. В конце концов, условившись провести несколько встреч с гминными правлениями СПМ и договорившись еще раз встретиться с Томецким, подпоручник сослался на неотложные дела по службе и пулей вылетел из здания. Огляделся по сторонам — Барбары нигде не было. От волнения он закурил и, мрачнее тучи, быстро зашагал в расположение части. Обидно, что Бася не дождалась его. «Видимо, я ее не интересую, — думал он, — совсем не интересую. Здорово обиделась, наверное, за кино. Но ведь задержался я не по своей воле. А она что, должна была торчать, как пень, у выхода и ждать меня, пока я соизволю выйти и обращу на нее внимание? Ерунда какая-то. Так мне и надо, дураку..»

— Красиво, да? Снова убегаете?

Девушка сидела на скамейке в сквере и, улыбаясь, вертела в руке желтый листок каштана. Боровец подошел к ней:

— Бася! Извини, пожалуйста, Бася. А впрочем, мне уже все равно. Я и так кругом виноват, хуже и быть не может. Можно присесть?

— Да, пожалуй, нет.

— Занято?

— Пожалуй, да.

— А я все-таки сяду.

— Конечно, ведь армия — это сила. Уступаю насилию.

— Мне все равно, но терять я тебя больше не собираюсь.

— Меня не так-то легко потерять. Видишь, я ждала тебя.

— Спасибо. Ты очень обиделась на меня за то, что я не пришел тогда в кино?

— Да нет, не очень. Я даже предполагала, что так и получится. Мне еще бабушка говорила: «Дитя мое, никогда не связывайся с военными: врут как сапожники, липнут как мухи на мед». В общем, все началось, как нагадала бабушка, с той лишь разницей, что я не мед.

— Да и я не муха. Бася, а знаешь, что тогда произошло? Меня неожиданно вызвали в повятовый комитет партии.

— А мы с Моникой очень долго ждали у кинотеатра.

— Извини меня.

— Анджей, ты не рассердишься, если я тебя кое о чем спрошу?

— Пожалуйста.

— У тебя есть девушка?

— Как бы тебе это лучше сказать. Вопрос для меня несколько неожиданный. Я, видишь ли…

— Не виляй, а говори прямо, иначе наш разговор не будет иметь смысла.

— Тогда есть.

— Где?

— Здесь.

— Что же тебе тогда нужно от меня?

— Ты мне нравишься.

— А та?

— Еще больше.

— Все-таки бабушка была права. — Девушка резко поднялась.

Боровец вскочил со скамейки и схватил ее за руку:

— Бася, сядь на минутку, послушай.

— Пусти. У тебя не руки, а клещи.

— Извини. Ну, сядь же, пожалуйста.

Она села и, надувшись, не глядя на него, продолжала вертеть в руке листок каштана.

По аллее время от времени проходили люди, с любопытством поглядывая на юную пару. Несмотря на охватившее в эту минуту Боровца волнение, эти взгляды смущали его. Видимо, непроизвольно у него вырвалось:

— Бася! А знаешь, какое у меня сейчас появилось желание? Просто непреодолимое желание!

— Какое?

— Поцеловать тебя.

— Перестань. — Девушка отвернулась.

Он заметил скатившуюся по ее щеке слезу. Легким движением она смахнула ее листком каштана, который по-прежнему держала у лица, загораживаясь то ли от последних лучей заходящего солнца, то ли от него.

— Я эту слезу сто раз бы целовал.

— Перестань. Влюбилась в него, а он дурака валяет, в глаза смеется надо мной. Боже мой! Что же это со мной произошло: белены, что ли, объелась?

— Бася! Бася! Ты даже не знаешь, как это прекрасно! — Он обхватил ладонями ее лицо и, уже не обращая внимания на проходивших мимо людей, крепко целовал ее соленые от слез губы, пышные светлые волосы.

Ошеломленная, она почти не сопротивлялась.

— Задушишь, сумасшедший!

Он отпустил ее, вскочил со скамейки и сделал два прыжка. У него слетела фуражка.

Перепуганный приблудный пес удирал, поджав хвост, вдоль дорожки. Проходившая по соседней аллейке старушка на миг остановилась и испуганно перекрестилась. Но Боровец уже обуздал свою дикую радость, поправил портупею, одернул мундир, поднял фуражку и вернулся к девушке. Она поправила волосы, не отваживаясь смотреть ему в глаза. Он сел и нежно взял ее за руку.

— Извини за необычное объяснение, но я не понимаю, что со мной происходит, — сказала Бася тихим, дрожащим голосом.

— Это ты меня прости. Я круглый болван. Чуть было все не испортил. Ты знаешь, что я сегодня там, в правлении, глаз с тебя не спускал? Знаешь, что с той минуты, когда встретил тебя в Дрогичине, я готов выполнить все, что ты пожелаешь? Что бы я ни делал, я думал только о тебе. Ты для меня — единственная, о которой я мечтал! Если существует любовь с первого взгляда, то, похоже, она как раз и явилась ко мне. Баська, теперь ты поняла?

Она подняла на него свои большие глаза и не моргая смотрела, словно хотела убедиться, правду ли он говорит.

— А та девушка? Я не хочу никому переходить дорогу.

— Да нет у меня никакой девушки, глупышка! Нет.

— Но ты же говорил…

— Я все время думал и говорил только о тебе, дорогая моя. Шутил.

— Нехорошо так шутить. И что с нами теперь будет? Что нам делать с нашей странной любовью? Боже мой, ведь это хуже отравы. Послушай, я этого тоже никак не могу себе объяснить. Если рассказать кому-нибудь об этом, никто не поверит. Моника говорит, что я сошла с ума.

— Ты ей рассказала?

— Конечно. Мне нечего стыдиться. Люблю тебя, и все. И могу об этом всем рассказывать.

— И я люблю тебя. Вижу тебя всего третий раз, а кажется, что знаю тебя всю жизнь, что ты всегда была рядом со мной.

— Я боюсь такой любви.

— Почему, милая?

— Она какая-то необычная, нежданная…

— Увидишь, все будет хорошо. — Он нежно обнял ее.

Вдруг она посмотрела на часы и вырвалась из его объятий:

— Анджей, мне надо бежать! Вот уже полчаса, как я должна быть на дежурстве. Ну и влетит же мне!

— Беги. Я зайду к тебе попозже. Заскочу в часть и приду в госпиталь проведать Копеца. Можно? Я должен тебе еще многое сказать.

— Хорошо, я буду ждать.

Она быстрым шагом направилась в сторону госпиталя. Он стоял и смотрел ей вслед до тех пор, пока девушка не скрылась за деревьями. Тогда Боровец взял со скамейки оставленный ею каштановый листок и пошел в часть.

В ту ночь они о многом поведали друг другу. Спали в палатах больные. Дремал в своем кабинете дежурный врач, а они все сидели и разговаривали. Только иногда Барбара ненадолго уходила на обход больных. Возвращаясь, заваривала крепкий чай, и они снова говорили.

— Нас в семье шестеро, — рассказывала она. — Четверо — три брата и сестра — моложе меня. Старше меня брат Юзек, который, как и ты, служит в армии, только он не кадровый военный, а призывник. Служит на флоте. Отец — железнодорожник, мама — домохозяйка. Все мы очень любим свою маму. Она вечно в делах, всегда чем-то занята — шьет, готовит, заботится обо всех и обо всем. Живем мы дружно. Только однажды родители всерьез рассердились на меня, когда я заявила им, что хочу быть медицинской сестрой: они мечтали, чтобы я стала учительницей. Почему у меня вдруг появилось такое желание? Наверное, с войны. Живем мы в одноэтажном домике на самой окраине Ляска. Есть небольшой садик.