Без обявления войны

Редакционная полуторка быстро пронеслась по Крещатику, свернула на Петровскую аллею и помчалась по Цепному мосту. Занималась заря. Она еще скупо освещала луга. Ее розоватый отсвет отражался только в дальних заливах. Днепр под горой был холодным и тусклым. Цепной мост не знал ни минуты покоя. Вспомнился восторженный отзыв Гайдара о мужестве часовых. Они смело стояли на своих постах и, как показалось мне, прислушивались к железобетонной громадине. Война отзывается на мосту каким-то особым эхом. Перестук колес, гудки автомобилей, скрип тормозов — все имеет свой ритм, свой голос. Днепр медленно несет свои воды. Вдали на Трухановом острове зеленеет гряда кучерявых верб. В Голосеевском лесу бьют пушки и заливаются пулеметы.

А над Переяславским шляхом звенят «юнкерсы», в нескошенных хлебах чернеют воронки, и тени вражеских пикировщиков скользят над полями. Больно смотреть на хлеба. Колосья не шепчутся, не шумят. Поваленные ветрами, прибитые к земле ливнями, они не желтеют, не золотятся, потеряли свою буйную силу. Жаркое солнце иссушило их, окрасило в непривычный, какой-то печальный темно-коричневый цвет. У Бёрнса три короля пытались погубить ячменное зерно и не смогли. А современные пушечные короли обрекли на гибель неоглядные колхозные нивы.

От Киева до Переяслава девяносто километров, а едем уже четвертый час и преодолели всего половину пути. Слишком часто на горизонте появляются «юнкерсы», и хотя их девятки проходят стороной, все же нам необходимо делать остановки и маскироваться. В кузове полуторки лежит запасное колесо, на котором сидит Твардовский и всматривается в глубокое, беспрерывно звенящее моторами небо. Едем почти молча, настороженно. В степи показываются древние курганы. Синеющая полоса днепровских круч в солнечный, ясный день гремит необычным громом.

Из-за гребней двух курганов, стоящих у самой дороги, наконец-то показываются колокольни переяславских соборов. В городке расположились тылы воинских частей. Он довольно оживленный. Под колесами прогремел деревянный мост, перекинутый через пересохшую Альту. Позади остался городской рынок. Полуторка пошла по тенистой тополиной улице, и тут с криком:

— Александр Трифонович! Александр Трифонович! — какой-то военный, выскочив из кустов сирени на мостовую, бросился догонять машину.

Застучали кулаки по крыше кабины. Водитель затормозил. Твардовский, спрыгнув с машины, обнял подбежавшего военного. И к нам:

— Братцы, знакомьтесь — Юра Крымов!

Фронтовая дорога приносит нам неожиданную встречу с автором недавно нашумевшей повести «Танкер «Дербент».

— Как же ты меня, Юра, узнал? Грузовик шел быстро, а я сидел в кузове так низко на запасном колесе.

— А ты знаешь, промелькнуло твое лицо, и я, не раздумывая, во весь дух помчался за машиной.

— Это по-рыцарски. Только смотри, рыцарь, не попади под трамвай. — Твардовский улыбнулся. — Помню твой «Танкер «Дербент».

Крымов, достав из планшетки пачку только что полученных писем, принялся делиться московскими и чистопольскими новостями. И тут же спохватился:

— Да что же мы стоим посреди улицы? При выезде из города есть чайная. Поехали!

Чайная оказалась простой мазанкой. Стояла она у дороги, почти на самом берегу Трубежа. Пока буфетчица нарезала хлеб и подогревала на плите кулеш, Крымов принялся рассказывать о своей работе в редакции армейской газеты. Стоит она в Переяславе. Авторский коллектив дружный, и, по его мнению, газета хорошая, делается с душой. Он часто бывает на передовых позициях. Пишет пока мелкие заметки. Много материала остается в записной книжке на будущее. А вот каким будет будущее, это его тревожит. Для того, чтобы написать книгу о войне, по его твердому убеждению, все же нужен какой-то «глоток победы».

— Чем богаты, тем и рады, — сказала нам пожилая официантка, ставя на стол миски с кулешом.

Крымов разлил в стопки водку, и тут послышалось: вез-зу, вез-зу. В небе шел тяжелогруженный бомбардировщик. В открытое окно ворвался неистовый свист. От оглушительного взрыва подпрыгнули сдвинутые нами столики. В лицо брызнул горячий кулеш. Мы выскочили на улицу и увидели невдалеке большую дымящуюся воронку. Пепельно-желтый «юнкерс», попав под огонь зениток, развернулся и пошел за Трубеж. Сброшенная им пятьсоткилограммовая бомба не принесла никакого вреда, но испортила всем настроение. В чайной битое стекло влетело в кастрюлю с кулешом и перемешалось с винегретом.

— Все пропало, все. Подавать на стол нечего, — сокрушалась перепуганная взрывом бомбы официантка.

На берегу Трубежа простились с Крымовым, и полуторка тронулась. «Юнкерсы» стерегли шлях на Золотоношу. Возле кургана Выбла Могила, некогда воспетого Тарасом Шевченко, пришлось спуститься с горы и уйти в лес, а потом пробираться между озер, путаными луговыми дорогами, где выручает только чутье Хозе.

Уже темнело, когда редакционная полуторка въехала в приднепровское село Келеберду. Наш бригадир старший политрук Петр Кисиль пошел в политотдел выяснять обстановку и доложить о прибытии в армию корреспондентов фронтовой газеты. За Днепром часто бухали пушечные выстрелы. Там разгоралась пулеметная перестрелка. Поджидая Кисиля, вся бригада стояла возле полуторки и молча смотрела на багровое зубчатое зарево. Вспыхивали прожекторы. Высоко над Тарасовой горой скрещивались полосы яркого света. В каневском небе бродили «ночники».

Пришел Кисиль с дежурным командиром и объявил:

— Политотдел выделил нам хату. Дежурный проводит.

В хате жила старуха с дочкой и маленьким внуком Миколой. Добрый белобрысый мальчик принялся от всей души угощать нас тыквенными семечками и сразу завоевал симпатию, стал нашим любимцем.

В дороге мы проголодались и, как только устроились на ночлег, тотчас же приступили к ужину. В хату вошел старший инструктор политотдела батальонный комиссар. Яблоков Яков Яковлевич несколько лет тому назад исполнял обязанности редактора газеты «Красная Армия» и, конечно же, поспешил навестить корреспондентов. Яблоков сказал нам, что 26-я армия ударами на Богуслав и Звенигородку пыталась помочь 6-й и 12-й армиям преодолеть кризисную обстановку в районе Умани. Войска, руководимые генерал-лейтенантом Костенко, наступали дерзко, смело. Взятие Богуслава ошеломило противника. Но группа гитлеровского генерала Шведлера оказалась сильней. Богуслав пришлось оставить. Теперь на Каневском направлении наши войска отходят к Днепру и ведут упорные оборонительные бои. Яблоков посоветовал мне искать бронепоезд № 56 у Каневского моста поздно вечером, когда он приходит туда на заправку и дозарядку. А Твардовскому и Голованивскому — посетить корабли ночью.

Твардовский запротестовал:

— Что же мы тогда увидим? Да и матросам отдыхать надо, а тут откуда ни возьмись корреспонденты.

— В иное время поговорить с матросами не так просто. Днепр кипит. Налет за налетом. Там только ночью можно свободно вздохнуть, — стоял на своем Яблоков.

Утро выдалось солнечным. На Днепре тишина. Всматриваясь в синее небо, Твардовский тихо проронил:

— Как пахарь, битва отдыхает.

Но битва не отдыхала. Над селом пролетел наш «ястребок». Микола, выскочив на крыльцо, увидел красные звезды на крыльях самолета, закричал:

— Ой мама, ой баба, тот самый, тот самый...

Александр Трифонович глянул на Миколу, встрепенулся от этой мальчишеской радости и тут же сосредоточился, ушел в себя. Не спеша, побрел по садику, погруженный в свою думу, словно слепец, натыкаясь на кусты сирени. Остановился, что-то записал в блокноте и начал ходить по тропке, то ускоряя, то замедляя размашистый шаг. Подошел к столику. Присел на край скамейки. Подумав, заглянул в блокнот, переписал набело стихотворение и протянул Петру Кисилю сложенный вчетверо листок:

— Вот первый взнос в нашу корреспондентскую копилку.

Хозе открыл мясные консервы, нарезал хлеб. Только мы проглотили первые куски, как из-за Тарасовой горы послышался нарастающий гул. Девятка «юнкерсов» развернулась над Днепром и, как обычно, заходя на бомбежку, вытянулась в цепь. С каневских гор ударили зенитные батареи. Корабли, охранявшие железнодорожный мост, тоже открыли огонь. От разрывов зенитных снарядов небо покрылось густыми сизыми барашками. А «юнкерсы» продолжали сбрасывать бомбы и казались неуязвимыми.