Разговор с незнакомкой

— Гутн морген, гутн морген, херрен! [2] — Голос у нее грудной, мягкий.

Затем она объявляет программу предстоящего дня. А у подъезда стоит поданный для них просторный и комфортабельный автобус.

И вскоре перед их взором предстанут древние московские соборы, сокровищницы музеев, нарядные станции метрополитена.

Многокрасочные мелькающие видения, наслаиваясь друг на друга, сливались воедино и, точно в калейдоскопе, рассыпались вновь. Это молниеносное чередование красок, мелькание огней, золотых куполов на фоне небесной голубизны больно били по глазам, вызывая шум в ушах, кружили голову. Уже потом, ночью, лежа в постели, Фриц как бы заново прокручивал ленту впечатлений, но-своему монтировал все, что постиг, получая своеобразную, но четкую композицию. Он видел сквозь смежившиеся веки потемневшее в веках подножие Кремлевской стены, уходящей вдоль гранитной набережной вдаль, видел взметнувшиеся ввысь пирамиды высотных домов, распахнутую, в роскошном переплете, книгу здания СЭВ, Триумфальную арку. Затем лестница московской подземки плавно и бережно уносила его вниз. Вот промелькнула уютная станция, украшенная яркой витиеватой мозаикой. Фриц попытался вспомнить название станции и не смог. А поезд нес его дальше — мимо торжественных, богато отделанных малахитом, агатом и яшмой, станций, пока не вырвался наружу, на простор, не понесся, паря над гладью просыпающейся реки. На какое-то мгновение все затуманилось, потом вовсе исчезло, растворившись в дымке. И вот уже перед взором рублевские иконы, фрески, суровые лики русских царей и серые пронзительные глаза славянок в залах картинной галереи.

Засыпая, Фриц Бауэр всякий раз думал о том, что время пребывания их группы в СССР ограничено, и давал себе слово расспросить утром фрау Кляйне обо всем, что его волновало, ради чего он ехал сюда из далекого Гамбурга.

Нет, он не решился обратиться к ней и в это, предпоследнее утро, хотя и поспешил допить кофе раньше других, чтобы спуститься в холл первым.

С трудом сдерживая волнение, он торопится по широкой мраморной лестнице вниз, однако, бережно переставляя протез правой ноги, ловко, почти неуловимо опираясь на изящную старинную трость, скрывая хромоту.

Девушку он застает врасплох. Фрау Кляйне, повернувшись к окну, держит перед собой карманное зеркальце и карандашом-коротышкой наносит возле глаз какие-то, видно, очень необходимые ей штрихи. Увидев в зеркальце за своей спиной подошедшего, она резко поворачивается, засмущавшись, щелкает запором миниатюрной сумочки.

— О… доброе утро. Вам что-нибудь нужно?

— Я… мне… нет-нет, благодарю вас, нет. — Фриц растерялся, вероятно, не меньше девушки. — Доброе утро, хорошее утро сегодня. — Достав сигару, он отошел к яркой витрине киоска сувениров.

Смеркалось. На площади зажглись первые фонари. Татьяна Васильевна подождала, пока группа разместится в салоне «Икаруса», и захлопнула дверцу, Автобус тронулся. «Ну вот и последний объект — ВДНХ — позади, — подумала она, устраиваясь на крайнем сиденье. — Остался один день работы с группой. Интересный все-таки, однако, народ немцы — дотошный, любознательный. Неодинаковый, однако… В делегации в основном металлисты, заводская интеллигенция. Трое коммунистов, между прочим… А этот, Бауэр, кажется, его фамилия… Что он так пристально всегда смотрит? Словно сказать что хочет. Интересный мужчина, хотя и в годах. За пятьдесят уже, пожалуй, прихрамывает. Вот и сейчас…» Она увидела, как с соседнего сиденья поднялся высокий мужчина с обильной проседью на висках, извинившись, попросил разрешения сесть рядом.

— Вы не могли бы мне помочь, фрау…

— Пожалуйста, я вас слушаю.

— Далеко ли от Москвы деревня или, как это у вас называется, селение, село… Сосновка?..

— Сосновка? — она на минуту задумалась. — Что-то очень знакомое. Но сразу, право, затрудняюсь ответить. Московская область большая. Давайте договоримся так: я узнаю и скажу вам позднее — завтра.

— О, да, спасибо, спасибо.

— У вас там знакомые, друзья?

Мужчина замялся.

— В общем, да…

Видя его смущенность, она пожалела о своем вопросе.

Автобус, миновав Большой Каменный мост, свернул к гостинице.

Вечером ему все-таки удалось остаться в номере одному. Спутники настойчиво пытались его утянуть в ресторан русской кухни. Он не пошел и заказал ужин в номер, попросив к ужину бокал русской водки.

И, отпив два глотка, обжегся, потянулся к сифону с водой. Потом достал сигару.

«Ну, вот и подошел к концу визит в эту страну, — подумал Фриц, глубоко затягиваясь дымом. — Второй визит…» Тридцать с лишним лет он думал о нем. И его, как преступника на место преступления, что-то манило сюда все эти годы. В деревню Сосновку, куда он теперь уже не попадет, поскольку нет больше времени. Да он и не представляет, как туда можно попасть — это же не прогулка за два квартала. А хотел. Страстно, болезненно стремился много лет. Изучал русско-немецкие словари и разговорники перед поездкой за границу.

Сосновка… Там остались навсегда почти все, кто разделил с ним первый визит в Россию. Там осталась даже часть его самого, и все-таки ему повезло больше других. Ему повезло, и он может через окно сейчас смотреть на кремлевские звезды и, отпив из бокала русской водки, думать о прошлом. Он давно уже научился, думая о прошлом, видеть себя как бы со стороны. И он видит. Сначала юным солдатом рейха, принимающим солнечные ванны на берегу теплой Сены. Видит себя в строю, в победном марше проходящим через утопающую в виноградниках Францию. И получение первой награды, и краткосрочный отпуск домой, несказанно нежную встречу с Мартой, ожидающей ребенка. Ему еще тогда везло больше других. Когда дивизию перебрасывали в Россию, он был уже старшим стрелком — «обер-шютце». А рыжий Курт и зазнайка Пауль, его однокашники, не дослужились ни до звания, ни до награды…

За спиной резко задребезжал телефон. Фриц попробовал дотянуться до аппарата рукой — не достал, пришлось встать.

— Господин Бауэр?.. — услышал он, подняв трубку, женский голос.

— Их хёре зи… [3] — Фриц насторожился.

— Господин Бауэр… добрый вечер. Мне удалось кое-что узнать для вас.

Фриц не сразу сообразил, о чем идет речь и кто это.

— В области три поселка, выражаясь языком географически-административным — три населенных пункта, с названием Сосновка, — продолжал женский голос — В южной части области, в северо-западной и восточной. Самый большой из них — деревня Сосновка на берегу мелководной речки на северо-западе области…

— О, я, я, дизе дорф… данке шён, данке шён… [4]

— Кстати сказать, господин Бауэр, мы недавно проезжали неподалеку, когда я знакомила вас с архитектурой старинной усадьбы. Это около сорока километров от Москвы…

— Я, я, их ферштейн, данке шён [5], фрау Кль… Татиана Васильевна.

— Спокойной ночи, господин Бауэр. Я рада, что смогла вам помочь.

— Гут нахт, гут нахт… [6]

Положив трубку, он вытер салфеткой влажную руку, промокнул лоб и сделал большой глоток водки, почти не почувствовав ее вкуса.

Сосновка… И та высота, которая снится ему четвертый десяток лет, снится по-прежнему часто… И всякий раз протест во сне: это ведь уже было, было!.. Он прошел уже и через лавры во Франции и через круги ада под Москвой. И он не в силах снова повторить все. Нет, только не это! Хотя ему повезло даже в аду. Это его уже почти безжизненное, обескровленное тело похоронная команда, догоняющая обоз, почему-то бросила в свою повозку. Может быть, из уважения к его кресту. А других оставляли в снегу, даже добивали…

Нет, нет! Почему же все повторяется? По какому праву его снова везут туда?! Он уже прошел через все это. И потом через госпиталь, через больницы, через все инстанции, которые надо пройти, пока не спишут непригодного больше к войне солдата. У него документы! У него множество справок, подтверждающих это… И каждый раз пробуждение — как избавление от приговора.