Возмездие

    Кроме Млынского, Ерофеева и Алеши в сторожке были еще Хват, Горшков и Бондаренко. На лавке лежало пальтишко Алеши с распоротым плечом. Маленький белый пакетик был в руках у майора.

    Хват разглядывал карту.

    — Значит, это в Tapaceвичах, говоришь? — спросил он Алешу.

    — Да…

    — Смотри, лихие ребята в этом отряде «За Родину», — сказал Горшков.

    Ерофеев потряс баклажку со спиртом.

    — Товарищ майор, может, внутрь ему дать немного? Никак не согреется.

    — Растирай, Ерофеич, растирай как следует. — Майор встал, взъерошил Алеше волосы и, уходя, сказал: — Молодец, сынок…

    — Я все равно бы убег, — вдогонку ответил паренек.

    Млынский спустился в подвал под сторожкой. Подкрутил фитиль лампы над столом. Он старался не шуметь, потому что на лавке у рации спала, с головой укрывшись шинелью, Наташа.

    В пакетике, который принес Алеша, был листочек с шифрованным текстом и маленький прямоугольничек из целлофана. Под сильным увеличительным стеклом отчетливо стало видно карту, на которой генерал Шварценберг карандашом отметил квадрат 27.

    Млынский склонился над Наташей, осторожно тронул ее за плечо.

    — Наташа…

    Квадрат 27 был отмечен на оперативной карте командующего фронтом генерал-полковника Ермолаева. В его кабинете находился начальник разведуправления генерал-майор Елисеев, который докладывал:

    — Разные источники подтверждают сообщение об усиленном внимании фон Хорна к квадрату 27: из тридцати дивизий, прибывших за последние месяцы, пять пехотных и три танковые дислоцированы в этом сравнительно небольшом районе… в котором, кстати, серьезных оборонительных сооружений у противника нет.

    — Достоверно известно, что нет? — жестко спросил Ермолаев.

    — Ни агентурой, ни авиаразведкой не зафиксировано, товарищ командующий. Не обмечены они и на карте фон Хорна.

    — Где фотокопия карты?

    — Млынский только что получил эту пленку. Если ночью будет погода…

    — Плохо, генерал! — прервал его Ермолаев. — О чем мне докладывать в Ставку? О том, что ждали погоды?.. Мне нужны факты: номера частей и соединений, их дислокация, расположение укрепленных линий противника… Но главное — знать, почему фон Хорн готовит кулак на этом пятачке. Дайте задание майору Млынскому определить, чем располагают немцы в этом якобы не укрепленном районе. Пусть действует всеми средствами, вплоть до разведки боем! Срочно перебросьте ему боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Вывезите раненых и пленного подполковника.

    — Будет исполнено, товарищ командующий!

    Воз с сеном стоял на городской улице около деревянного одноэтажного домика. Маша осторожно стучала в окно. Ее подружка стояла у воза, тревожно смотря по сторонам. На стук Маши выглянул парень и, узнав ее, вышел на крыльцо в накинутой телогрейке.

    — Здравствуй, что случилось?

    — Костя, ты должен помочь!

    Раненому, который лежал на дне телеги под сеном, в узкую щель было видно крыльцо и стоящих на нем парня с девушкой, но разговора их он не слышал. К тому же по улице мимо воза с треском проехал немецкий патруль на мотоцикле с коляской.

    — Маша, я не могу оставить его у себя, — убеждал девушку Костя. — В доме у нас офицер на постое… Вообще удивляюсь твоему легкомыслию — как вы проскочили?

    — К обозу пристроились…

    — Сумасшедшие…

    — Костя, что же нам делать?.. У Лены нельзя. Мы были… Там мать такой крик подняла… Костя, ты ведь знаешь кого-нибудь в городе.

    — Никого я не знаю, — сказал резко, но не очень искренне Костя.

    — Хотя бы на ночь где-то остановиться… Костя, у него гангрена, наверное, начинается… Они нас выручили, спасли от неволи, а мы… — Девушка готова была заплакать. — Скоро комендантский час…

    — Ладно, подожди, — сдался Костя, — шапку надену…

    …Воз с сеном был загнан во двор позади церкви. Девушки с тревогой и недоверием оглядывались вокруг. Дьячок с елейной улыбочкой крутился около воза, принюхивался к сену и спрашивал:

    — Почем, девоньки? — Он вырвал клок.

    Маша оттолкнула его.

    — Не трогай! Не продается!

    — Ишь ты! Сердитая какая!.. Сенцо-то ворованное небось…

    Но ссора не успела разгореться, потому что из пристройки вышли отец Павел и Костя.

    — Завозите в сарай, — сказал отец Павел.

    — А говорите, не продается, — покачал головой дьячок. — Нехорошо обманывать, нехорошо…

    — Ладно. Хватит разглагольствовать! — оборвал его отец Павел. — Иди, выдай девушкам сорок марок…

    — Да за что же такие деньги?

    — Ну! Делай что говорят. Да заодно помолись как следует за спасенье души своей. Коль в божьем храме торгуешь, так уж не жмись!

    — Но! Пошла! — Костя потянул усталую лошадь к сараю.

    Раненого уложили за печкой в уголке, отгороженном шкафом.

    Маша прощалась:

    — До свиданья, Алик…

    — До свиданья. Спасибо вам, девушки. Машенька, я никогда не забуду вас…

    Костя поторопил:

    — Идемте, идемте, а то комендантский час… А мне за врачом еще надо успеть…

    Маша последний раз оглянулась на раненого, который слабой прощальной улыбкой ответил на ее взгляд.

    Отец Павел сказал, провожая Костю и девушек:

    — Только из христианского милосердия, сами понимаете… Мы обязаны помогать своим ближним, особенно в такое смутное время.

    Профессор Беляев закончил перевязку и похлопал раненого по руке.

    — Спасибо, доктор, — прошептал Алик.

    Профессор вышел из-за печки, задернул занавеску и сказал отцу Павлу, который стоял наготове с кувшином воды над тазом:

    — Кость не задета. Рана чистая… Поливайте, батюшка, поливайте… Лихорадка, а больше, знаете, мнительность. Организм молодой, здоровый… Еще через два-три дня можно будет забрать от вас.

    На просторной поляне, где был утрамбован снег для посадочной полосы, еще догорали сигнальные костры. У края леса стоял едва различимый в сумерках самолет. Моторы его ревели, винты поднимали снежную пыль.

    Одни оттаскивали только что выгруженные из самолета ящики с боеприпасами, медикаментами и прочим снаряжением. Другие заносили в самолет раненых. Лошади боялись рева моторов, и сани, привезшие раненых, остановились сравнительно далеко от самолета. Погрузкой раненых руководила Зина.

    Летчик торопил:

    — Побыстрей, товарищи, побыстрей, светает…

    Бондаренко и Бейсамбаев несли на носилках Алиева.

    Рядом шли с одной стороны Млынский, с другой — Ирина Петровна.

    Встретившись взглядом с Млынским, комиссар постарался улыбнуться.

    — Ты не волнуйся, Иван Петрович, все передам кому следует… — Он приложил руку к левой стороне шинели, которой был до подбородка укрыт. — Все здесь, у сердца.

    — За это я не волнуюсь, — хрипло сказал майор.

    — Что? — не расслышал Алиев из-за рева моторов.

    — Подождите! — приказал майор бойцам. — Поставьте-ка носилки здесь. А то не услышим там ни черта друг друга.

    Носилки опустили на снег. Млынский встал рядом на одно колено. Молча стояли над комиссаром Бондаренко и Бейсамбаев, чуть в стороне — Ирина Петровна.

    — Тревожно мне что-то, Петрович, — сказал Алиев. — А можно мне… остаться, пока вы вернетесь из этого квадрата? Ну хотя бы до следующего самолета? — Он посмотрел на Ирину Петровну, но она отрицательно покачала головой. — Нельзя… Приговор окончательный, обжалованию не подлежит… Тогда прощайте. — Алиев замолк, говорить ему больше не хотелось.

    Млынский нагнулся, поцеловал комиссара.

    — До твоего возвращения замещать тебя будет Юрченко…

    Но Алиев ничего не ответил. Носилки подняли и понесли к самолету. Там их быстро подхватили и втащили в люк.

    Мимо Млынского два автоматчика провели к самолету пленного подполковника Бютцова. Подполковник остановился, сказал, обращаясь к Млынскому: