Неистребимый майор

Советник посольства Щербачев насторожился. Слишком уж неожиданной и необычной была эта почта.

Роскошный конверт оказался незапечатанным. В углу вложенного квадрата из слоновой бумаги с золотым обрезом был вытиснен вычурный герб константинопольского яхт-клуба, «созданного заботами и попечением старейшин дипломатического корпуса при Блистательной порте». Красивым готическим шрифтом было написано, что «члены тевтонской секции клуба будут рады приветствовать в интимном кругу дорогого гостя…». Дальше с немецкой пунктуальностью следовал адрес, час и минуты, форма одежды, «без дам» и другие не менее важные указания, которые знающему местные обычаи подсказывали, что состоится попросту холостяцкая попойка. И самое главное, что, кроме немцев, на ней никого не будет.

Однако самым неожиданным выглядел адрес: «Офицеру Российского императорского флота — господину Немитцу фон Биберштейну А. В.»

— Очевидно, здесь какое-то недоразумение, — сказал мичман, протягивая пригласительный билет первому советнику.

Тот бегло проглядел его и передал послу, задержавшись только на подписи: «Вице-командор клуба, глава тевтонского дивизиона (секции) майор Морген. Ф. А. И. Флигель-адъютант его кайзерского величества».

— Вы говорите — недоразумение? — промолвил посол, прочтя короткий текст. — Возможно. Но уверяю вас, что посол Германии господин Маршалл фон Биберштейн не сделал бы такого хода, не имея твердого шанса.

По мановению руки шефа дежурный секретарь и лакей исчезли, после чего на гостя посыпался град вопросов:

— Знаете ли вы фамилию германского посла? Встречались ли с майором Моргеном? Имеет ли ваш род отношение к дому графов Биберштейнов? Говорили ли вы с кем-либо, пока добирались с парохода «Саратов» в посольство?

Когда мичман почтительно, но недоуменно ответил отрицанием на все вопросы, посол встал и, сдерживая волнение, обратился к Щербачеву:

— Ну, дорогой Николай Петрович, поднимайте перчатку! Нам брошен вызов. Теперь я мичмана поручаю только вам. — Последние слова он подчеркнул. — Прошу ко мне в кабинет.

Когда после обстоятельных расспросов выяснилось, что никаких Биберштейнов мичман не знает, посол, не без издевки над собой и не щадя профессионального самолюбия Щербачева, с каким-то смакующим самобичеванием заговорил, расхаживая по кабинету:

— Конспираторы! Дипломаты! Да нас выдрать надо за эту историю! Мы тут подыскиваем театральную тетушку для русского офицера, приехавшего с давно ожидаемой директивой, а нам… нам уже присылают расписку, что знают не хуже нас о том, что пакет доставлен по назначению и об этом известно на истамбульском базаре. Одновременно уведомляют, что наш офицер находится в родстве с германским послом, о чем никто из нас не подозревал, и что они берут его под свое покровительство с момента появления на Босфоре! Как это говорят у нас в России, — обмишурились? Да, дорогой Николай Петрович, мы с вами обмишурились!

Действительно, до чего глупо! Вместо солидного багажа — чемоданчик, вместо вида юноши, вырвавшегося в отпуск, чтобы порезвиться у богатого и сановного дядюшки, — эта выправка; отказ от осмотра чемоданчика; это именное laisser-passer, которое выдали турки в Одессе, одновременно послав депешу в Истамбул!

— Ведь нас даже не предупредили из министерства… — начал оправдываться Щербачев.

— Оставим это, — перебил его посол. — Игра начата. Следующий ход делаем мы. Прикажите послать сюда нашего почтенного архивариуса.

Через несколько минут в кабинете стоял худой старик в пенсне на черной ленточке, поверх которого он по очереди смотрел на собеседников, наклонив голову так, будто собирался их боднуть.

Об ученом, но скромном архивариусе в этом мире конденсированного тщеславия и честолюбия, каким было не только одно русское посольство, вспоминали лишь тогда, когда даже умный и опытный посол Зиновьев становился в тупик…

Спустя два часа старик не без скрытого довольства от успешных розысков докладывал:

— Изволите ли видеть, в Германии, в Швабии, а если говорить точнее — на землях Бадена, существует несколько ветвей древнего рыцарского дома Биберштейнов. Обнищавшие ветви, наряду с традиционной военной службой, занялись науками, и из Штуттгартского университета вышло несколько ученых, дальнейшая судьба которых связана со службой в России. Еще в тысяча семьсот девяносто восьмом году блаженной памяти император Павел Первый по ходатайству графа Каховского из Ясс разрешил принять на службу Фридриха фон Биберштейна в качестве офицера; в последующем тот сделал такие успехи в ботанике, что Александр Благословенный пожаловал ему пять тысяч десятин в окрестностях Мерефы за труды в области организации российского виноградарства и шелкопрядства. Умер он в тысяча восемьсот двадцать шестом году, и по сей день его останки…

Остановив докладчика движением холеной руки, посол поднял любопытствующий взгляд на Немитца. Недоуменное выражение лица последнего отвечало на безгласный вопрос его высокопревосходительства.

— В первый раз слышу… Но, простите, какое отношение имеет ко мне этот Маршалл фон Биберштейн?

Разрешительный жест посла в сторону архивариуса дал возможность мичману узнать кое-что интересное.

— Наряду с ветвью Маршалл фон Биберштейнов существует боковая ветвь Немитц фон Биберштейнов из тех же прирейнских княжеств. Мне пока не удалось проследить, когда Немитцы переселились в Россию. Сведения о них скуднее, чем о роде Маршаллов, но я, с вашего позволения, продолжу…

— Благодарю вас, — сказал посол. — Я вполне удовлетворен. Вот разве молодой человек захочет подробнее узнать о том, когда его предки с Рейна начали служить русским государям…

— Извините, Иван Алексеевич, — перебил посла взволнованный мичман, позабыв о разнице в чинах и летах. — Я всегда считал и считаю, что человека надо ценить по его делам, а не по родословной! Так я был воспитан своим отцом. Хотя вот только сейчас начинаю смутно припоминать, что в детстве старые тетушки что-то говорили об отдаленном родстве с Биберштейнами. Но поверьте, что у молодых людей нашей семьи никогда не было этого наследственного поветрия дворянских домов — раскапывать генеалогические дебри, для того чтобы легче было сделать карьеру.

— Однако, молодой человек, я, признаться, думал, что вы взрослее, — усмехнулся посол. — Такой нигилизм к родословной и к знатным предкам слишком радикален. Особенно для офицера. Но, слава богу, это с годами проходит… А впрочем, сейчас не об этом разговор. Ясно, что у моего германского коллеги вполне достаточно оснований, чтобы считать вас своим хотя и очень отдаленным, но все же родственником. Другой вопрос, для чего это ему понадобилось, причем так срочно? Вы меня простите, но поскольку не вы, а он имеет честь быть графом и бывшим статс-секретарем Германской империи, то не ему, а вам должно быть лестно такое открытие родственных связей. А между тем… Впрочем, — оборвал себя посол, — на сегодня достаточно открытий и признаний. — Последние слова посол сказал явно в адрес слишком экспансивного мичмана. — Господа, вы можете быть свободны.

Обращаясь к Немитцу, Зиновьев прибавил:

— Указания получите от Николая Петровича. И как бы ни претила вам генеалогия, извольте абсолютно точно придерживаться тех директив, которые будете получать от моего имени.

— А как быть с приглашением?

— Конечно, принять! У нас нет оснований отступать. И кроме того, это было бы неприлично. Хотя я вас знаю всего три часа, но не боюсь с вашей стороны никакой непоправимой ошибки, — сказал посол, после чего игриво добавил: — Очевидно, первое испытание, которое вам предстоит, — это так называемая «проба на вине».

— Можете быть уверены, что пить буду, но в меру. Русского моряка этим пронять трудно!

— Не будьте столь самоуверенны. Вам могут подбавить в вино или в шербет одну из восточных специй…

— Позвольте усомниться, ваше превосходительство. Ведь я буду в обществе истинных джентльменов!

Посол и советник обменялись быстрым, но выразительным взглядом.