Внимание: «Молния!»

13

С хрустальным бокалом в руке Манштейн. Он среди офицеров и генералов штаба армий «Юг».

Фельдмаршал все выше поднимает бокал.

— Господа! Под натиском восточных масс мы оставили Киев. Но час наступил! Этот город снова будет наш. — Офицеры и генералы слушают Манштейна с одобрением. В бокале пенится шампанское. Он продолжает отрывисто: — Я позволю себе вспомнить прошлое... В Арденнах мы одним ударом покончили с французами. То же будет и на Днепре. Мы с блеском здесь повторим Арденны и сокрушим фронт Ватутина. Стойкость нашей пехоты, как щит, отразит все контрудары большевиков. И тогда еще один только натиск, еще один бросок «тигров» — и мы в Киеве. — Он смотрит на стенные часы. Стрелки показывают 12. — С Новым годом, господа!

Раздаются аплодисменты, все шумно встают, в бокалах играет и пенится французское шампанское, доброе, старое Поммэри э Грено».

Входит адъютант фельдмаршала, кладет на белоснежную скатерть радиограмму командира 8-й танковой дивизии. Манштейн пробегает ее: «Торопитесь с поддержкой. Русские расширяют прорыв. Вынужден отступать». За праздничным столом фельдмаршал старается отнестись к тревожному сообщению с фронта спокойно. Он слегка кивает головой. Адъютант выходит и через несколько минут появляется снова. Командир 19-й танковой дивизии радирует: «Атакован советскими танками. Горючего нет. Помогите, помогите, помогите!» Манштейн вынужден прервать праздничное пиршество. Он порывисто встает и на лестнице бросает своему адъютанту:

— Да, наступает денечек... — На ступеньках позванивают фельдмаршальские шпоры, глухо звякают в длинном коридоре. Заложив руки за спину и размашисто шагая, Манштейн продолжает с горькой иронией: — Когда-то Мефистофель советовал: «Ты представь лишь штабу все заботы: и, как фельдмаршал, можешь ничего ты не делать...» Теперь даже мефистофельская мудрость устарела...

Манштейн входит в подземный кабинет. Буссе работает над картой.

Фельдмаршал, мельком взглянув на оперативную карту, отшатывается.

Буссе со злостью бросает карандаш.

— Наш двадцать четвертый танковый корпус потерпел тяжелое поражение. Он просто смят. Где находятся его дивизии и какие они понесли потери — пока неизвестно. Думаю, что их остатки укрылись в лесах восточнее Житомира, который висит на волоске.

— Дайте лупу! — Манштейн, напрягая зрение, наводит увеличительное стекло на карту. — Следует немедленно передвинуть дальше на юг сорок восьмой танковый корпус. Прикрыть им Казатин и Бердичев, чтобы спасти железнодорожные магистрали, необходимые для снабжения войск в излучине Днепра.

В подземное убежище вваливается забрызганный дорожной грязью Шульц-Бюттгер. Стряхивает с шинели снег.

— Господин фельдмаршал, я прямо из Житомира... Наши войска оставили город.

— Докладывайте, Бюттгер, докладывайте.

— Это был ад, господин фельдмаршал. Или совершенно ужасный капкан. В Житомире скопились панически настроенные тылы двух корпусов и, как назло, прибыла артиллерийская дивизия, забив улицы пушками и машинами. И тут через город пошли еще вдобавок три танковые дивизии Балька. Это было чудовищное месиво из машин. Трудно себе представить, что там творилось. За городом, чтобы избежать смертельной пробки, я отдавал приказы от вашего имени и направлял войска прямо через лес, точно так, как делают это русские, когда попадают в подобное положение. И все же, господин фельдмаршал, даже при такой панике и неразберихе удалось организовать оборону.

— Это не пальма победы, но кое-что значит, — проронил Манштейн и, напрягая зрение, снова сквозь увеличительное стекло принялся изучать карту.

Он провел бессонную ночь, истязая свой мозг, чтобы найти выход из кризисной обстановки. Стягивал войска из-под Винницы... Из-под Умани... Собирал в стальные кулаки прибывшие дивизии из-под Ленинграда, из Франции и Норвегии. Когда откладывал в сторону лупу и давал отдохнуть воспаленным глазам, к нему возвращались одни и те же мучившие его мысли: «Боже мой, что же случилось? Испепеленный до самой Волги Советский Союз, этот «карточный домик», «колосс на глиняных ногах», поставил на фронте великую Германию со всеми ее союзниками на край бездонной пропасти. — Манштейн, каменный человек, ошеломлен. Ему становится страшно: — Никакие танковые клинья не смогли расколоть эту красную страну. Неужели потухает и закатывается звезда германской армии? Какие жуткие мысли лезут в голову и каждая как заноза, как гвоздь! Немецкий солдат остался болванчиком на поле боя, а советский солдат перерос его и пошел вперед по силе духа и оружия. Не так давно Днепр был пальмой нашей победы, а сейчас грозит нам стать могилой. Где мы проглядели начало своей гибели?! Нет, нет! Прочь эти мысли, прочь! Я должен привести войска к победе. — И он, как заклинание, стал про себя повторять: — У нас есть ещё силы. Я верю в ничейный исход войны».

Однако как ни подхлестывал фельдмаршал приказами и телефонными звонками своих генералов, как ни выжимали они последние силы из дивизий, все же Конев освободил Кировоград, а Ватутин — Белую Церковь. Бессонные ночи, которые проводил Манштейн за оперативной картой, не помогли его войскам. Так тщательно продуманная им оборона Казатина и Бердичева не принесла ожидаемого успеха. Манштейн был ошеломлен потерей этих городов. В голове опять шевельнулась новая мысль: «Когда наступаешь — дорога кажется невестой, а когда отходишь — старой каргой». Дальнейшее пребывание под Винницей было уже небезопасным, и он приказал штабу армий «Юг» переехать в Проскуров, а бывшую ставку фюрера «Вервольф» заминировать и подготовить к взрыву.

Какое, бы ни было осложнение на фронте, Манштейн никогда не пропускал коротких прогулок. Вот и сейчас, взглянув на часы, он подумал: «Мне нужен не только глоток победы, но и глоток воздуха». И по коридору вышел из бетонного убежища.

Он шагал широким шагом по расчищенной асфальтовой дорожке. На клумбах, где цвели хризантемы и голландские тюльпаны, теперь лежал ноздреватый, осевший от дождя снег. С реки дул ветер и, забивая дыхание, словно старался загнать фельдмаршала назад в подземелье. Солдаты уже выносили из бетонного убежища штабное имущество, грузили его на машины. Они пытались втащить в кузов макет Восточного вала. Неожиданно тяжелый ящик с песком и глиной сорвался с грузовика и с треском упал. На мокром снегу — изломанные картонные днепровские кручи, ветряки, селения — весь рухнувший Восточный вал.

«Какое зловещее предзнаменование. Но я не суеверный человек», — подумал Манштейн и, проходя мимо разбитого деревянного ящика, носком сапога расшвырял макетики ветряков.

Зябко поеживаясь, он вошел в подземный кабинет, где Шульц-Бюттгер поспешил помочь ему снять отяжелевшую от дождя шинель.

— Пока вы прогуливались, господин фельдмаршал, наш фюрер, кажется, нашел панацею от всех бед.

— Опять острые словечки. Я вас предупреждал...

— Никак нет! Я только что вел переговоры с генштабом. Подписан приказ, и скоро мы его получим. Каждый город будет объявлен крепостью, и, в случае его сдачи, старший военачальник, ведавший обороной, пойдет под трибунал.

— Что-что?! Объявить любой город крепостью, конечно, можно. Но где взять крепостные стены и обученные гарнизоны? Подобная тактика приведет войска только к излишним потерям. Ну, хорошо, приказ еще не получен, пусть он не внушает тревог. А пока, господа, займемся неотложными проблемами.

— К числу неотложных проблем я отношу наш каневский выступ, или клин, вбитый нами в оборону противника. Конечно, он играет большую роль, разъединяя два советских фронта. Но... После того, как мы потеряли Кировоград и Белую Церковь, положение наших двух армейских корпусов, придвинутых к Днепру, ухудшилось, — отрываясь от карты, сказал Буссе.

— Вы предлагаете, Теодор, покинуть Каневский плацдарм, отвести войска. Не так ли?

Буссе в нерешительности пожал плечами. К нему на помощь поспешил Шульц-Бюттгер.