О друзьях-товарищах

Вообще-то, насколько я знаю из бесед, некоторые политработники уже в августе жили предчувствием больших перемен в своей работе. И это вполне понятно: каждый из них прекрасно понимал, что почти за полтора года войны в нашей армии произошли значительные изменения, что в минувших боях выросли и закалились командные кадры, которые, до конца верные своему воинскому долгу и командирской чести, были способны единолично успешно решать боевые задачи и управлять войсками.

Да и политработники наши за время боев повысили свои военные знания, приобрели боевой опыт. Некоторые из них были даже уже переведены на командные должности и успешно справлялись со своими новыми обязанностями.

Многие из нас это понимали, и все равно Указ о введении единоначалия породил порядочно раздумий. Некоторым строевым командирам казалось странным все это, мы все время пытались и не могли решить один вопрос: как же теперь жить и воевать без комиссаров?

Этот вопрос, как мне кажется, был до известной степени закономерен: мы уже привыкли к тому, что политработники пользовались одинаковыми с нами — командирами — правами, а тут они вдруг становятся только нашими заместителями!

В Указе говорилось: «…Новые обстоятельства, связанные с ростом наших командных и политических кадров, свидетельствуют о том, что полностью отпала почва для существования системы военных комиссаров».

В соответствии с этим Указом народный комиссар Обороны СССР приказал: «…Освободить от занимаемых должностей комиссаров частей, соединений, штабов… а также политруков подразделений и назначить их заместителями соответствующих командиров (начальников) по политической части».

Предусматривалось этим же приказом и присвоение политработникам командирских званий; предполагалось политработников, подготовленных в военном отношении, более решительно выдвигать на командные должности, особенно в звене командир роты — командир батальона.

На первый взгляд, ввести единоначалие некоторым из нас казалось не так уж сложно: люди на месте, только остается одного из них назначить командиром, а второму присвоить звание строевика, чего же больше? Но в действительности это было далеко не так: этим Указом, по существу, открылась новая страница в истории наших Вооруженных Сил, проводились мероприятия, призванные сыграть огромную роль в дальнейшем повышении боевой мощи наших войск.

Облекая нас, командиров, всей полнотой власти, возлагая на нас полную ответственность за все стороны боевой и политической жизни войск, Советское правительство и ЦК Коммунистической партии открывали перед нами еще более широкие возможности для образцового выполнения долга перед Родиной, для проявления организаторского таланта, умения и опыта в интересах достижения главной цели — победы над германским фашизмом.

Меры по введению полного единоначалия в Советской Армии были направлены и на дальнейший подъем политической работы в войсках, на воспитание у бойцов и командиров непоколебимой веры в правоту своего дела. Ведь заместители командиров по политической части в условиях полного единоначалия получали гораздо больше возможностей для того, чтобы непрестанно повышать уровень и действенность партийно-политической работы; теперь они могли все свое внимание сосредоточить на воспитании личного состава. Кроме того, присвоение политработникам командирских званий повышало их роль в армии. Однако это, в свою очередь, требовало, чтобы каждый политработник настойчиво овладевал военными знаниями, непрерывно совершенствовал их, по-настоящему стремился стать мастером военного дела, готовым в любую секунду, если потребуется, занять командную должность.

Повторяю, Указ об установлении полного единоначалия абсолютным большинством командиров, политработников и солдат был воспринят как документ огромной важности, как вполне своевременная мера, направленная на дальнейшее усиление боевой мощи наших войск.

И все же в первые после опубликования Указа дни мне встречались даже отдельные политработники, которые высказывали опасения, что, дескать, с введением единоначалия партийно-политической работе будет уделяться меньше внимания, чем прежде. Они ссылались на то, что не все мы, командиры, являемся коммунистами, а беспартийному командиру, дескать, не с руки вмешиваться в дела партийных и комсомольских организаций, ставить перед ними задачи, направлять работу политсостава. Некоторые товарищи даже поговаривали о том, что введение единоначалия принизит роль партийно-политического аппарата.

В свою очередь и некоторые из нас, строевых командиров, говорили, что, дескать, мы вряд ли сможем, став единоначальниками, обеспечить необходимое руководство партийно-политической работой.

Как видите, даже этот вроде бы и предельно понятный Указ потребовал огромной и кропотливой разъяснительной работы.

Все последующие годы доказали своевременность и правильность этого Указа. Лишь с одним мы не смогли примириться: что исчезло из обихода столь полюбившееся нам слово — «комиссар». И до последнего дня войны мои матросы, говоря о хорошем политработнике, неизменно величали его:

— Товарищ комиссар.

Конец минной войны на Волге

В ноябре 1942 года, теснимые «салом», наши катера из-под Сталинграда ушли на зимовку в район Астрахани. Встретили нас там очень радушно, охотно отдавали все, чтобы мы могли поскорее подготовиться к новой навигации. Казалось бы — самое время с головой уйти в ремонтные работы и вопросы боевой подготовки, но многие матросы вдруг словно белены объелись, они завалили нас рапортами с одной просьбой: списать в морскую пехоту, которая, как писал почти каждый, «в настоящий момент бьется насмерть с фашистюгами…»

С подобным рапортом пришел ко мне и главный старшина Мараговский, за мужество, проявленное во время Сталинградской битвы, награжденный орденом Красного Знамени.

Большого труда нам, командирам и политработникам, стоило сначала ослабить, а потом и вовсе оборвать этот поток рапортов. Причем с каждым матросом приходилось разговаривать в отдельности и по-разному. И если Мараговского, с которым у нас к тому времени сложились по-настоящему дружеские отношения, я просто отругал, изорвав его рапорт, то кое перед кем пришлось и мелким бисером рассыпаться, уговаривать, умолять. Но так или иначе, а порядок был восстановлен, и мы начали деятельно готовить катера к будущей навигации: капитально заделывать пробоины, ремонтировать моторы, лебедки и прочую технику, и самое приятное — вооружались, вооружались.

Вся Отдельная бригада траления готовилась к грядущим боям, лишь я, ее флагманский минер, в декабре исчез из штаба: в это время мы — старшины 1-й статьи Ю. Тимофеев и С. Цильмановский и я — в санях-розвальнях мотались по Волге на участке от Светлого Яра до Петропавловки; мы контрвзрывами пытались уничтожить отдельные вражеские мины, те самые, место постановки которых нам было известно наиболее точно.

Работа эта была трудная и очень однообразная, даже нудная. Изо дня в день мы вставали еще до рассвета, запрягали своего Сивку и трогались в путь. Метель ли, мороз ли с режущим встречным ветром — мы неизменно начинали движение, чтобы в нужном месте остановиться и долбить почти метровый лед — делали проруби. Потом в них бросали малые глубинные бомбы и улепетывали на безопасное расстояние, где и ожидали взрывов.

Так было изо дня в день.

И только трижды (почти за полтора месяца работы) одновременно со взрывами малых глубинных бомб вздымались к низкому небу огромные столбы воды — детонировали вражеские мины или большие бомбы, еще летом упавшие в реку.

Да, утомительной для нас была эта поездка по скованной льдом Волге. Может быть, и потому, что наш Сивка — хоть оглоблю о него измочаль — весь день принципиально ходил шагом; лишь к месту ночлега (и как он узнавал, что мы сегодня закончили работу?) он несся почти галопом.

Зато мы познакомились со многими бакенщиками и прониклись к ним подлинным уважением.