Суд над победителем

— Разве его действия не в юрисдикции военного суда?

— Целиком и полностью.

— Так в чем же дело? Пускай им, как и Шурчем, займется Генеральный военный трибунал.

Джоуит в раздумье покачал головой:

— Видите ли, Клемент, Королевский варрант [26] «О военных трибуналах», принятый как раз этим летом, предусматривает возможность привлечения гражданских адвокатов и судей к процессам в послевоенное время. К тому же наш внутренний трибунал по такому щекотливому делу, да еще над солдатом немецкого происхождения, будет неминуемо ассоциирован с Международным в Нюрнберге. Нам же эти параллели ни к чему. Пускай уж лучше его судят лорды в красных мантиях судом высшей уголовной инстанции. Ей-богу, будет проще.

— Вы так считаете?… Но можно же как-то все это минимизировать? — не унимался премьер-министр.

— Теоретически да. — Джоуит снова уставился немигающим взглядом на огонь. — Если еще до суда Шеллен безоговорочно признает себя виновным по всем предъявленным ему пунктам, слушания не состоятся. Судьи сразу передадут его дело присяжным и на основания их вердикта вынесут приговор.

— И наши противники, таким образом, лишатся трибуны, — без особого энтузиазма заключил Эттли.

— В общем, да. Но, если хоть по одному из пунктов, пускай даже частично, он не признается, расследования не избежать.

— А сколько пунктов ему предъявили? — спросил Эттли.

— Пока пять.

— Не много ли?

— Как я уже говорил, дезертиру Шурчу предъявили десять. Впрочем, окончательный вариант обвинительного акта вырабатывается на рассмотрении Большого жюри [27], так что его всегда можно откорректировать.

— Хорошо, что еще можно придумать? — продолжал допытываться премьер-министр.

— Боюсь, больше ничего, — после короткого раздумья ответил Джоуит. — Лет двести назад мы могли бы упрятать его в Тауэре под безликим номером и никому ничего вообще не объяснять…

— Хорошая мысль, Аллен, — оживился Эттли. Он словно ждал как раз такого поворота в их разговоре.

— Но бесполезная.

— Не скажите. Конечно, в Тауэре, кроме церемониальных ворон с подрезанными крыльями, других узников сейчас нет, но ведь можно подумать и над более радикальными вариантами.

Джоуит вопросительно посмотрел на премьер-министра. Он догадывался на какие варианты намекает его собеседник, но, как главный сановник британского правосудия, дал понять о своей догадке лишь взглядом.

— Как по-вашему, сколько британских военнослужащих было расстреляно в первую войну по приговору военно-полевых судов? — неожиданно спросил премьер.

— Мм… больше сотни…

— Больше трехсот! А теперь мы возимся с несколькими мерзавцами, ломая голову, как бы сделать так, чтобы все выглядело пристойно. Вот… — Ричард Эттли достал из ящика письменного стола пачку бумаг и отыскал среди них нужную. — Вот, только одно из нескольких последних прошений родственников на имя короля о реабилитации казненных в прошлую войну… так… секунду… Эдриана Бевиштейна. Семнадцатилетний солдат был казнен по приговору Джей Си Эм [28] за то, что отсутствовал на передовой без уважительной причины. Суд не учел ни возраст, ни полученное месяц назад ранение, ни семь месяцев боев на передовой.

— Вы намерены дать этому прошению ход?

— Ни в коем случае. Justice est faite. [29] Надеюсь, вы тоже не хотите, Аллен, чтобы вашим судебным решениям кто-либо в будущем давал свои оценки.

Джоуит согласно кивнул.

— Послушайте, Клемент, а что, если попробовать с ними договориться? — предложил он, пытаясь увести разговор в сторону от «радикальных вариантов». — Мы предъявим Шеллену одно-единственное обвинение: измена королю путем содействия его врагам во время войны, осуществленного за пределами королевства. Насколько я знаю, в деле этого летчика можно найти смягчающие обстоятельства психологического свойства, не оправдывающие его поступков с позиций закона, но объясняющие их с человеческой точки зрения. Присяжные, как вы знаете, более чувствительны как раз к доводам сердца. В своем специальном вердикте они высказываются за снисхождение, а суд, в рамках основанного на прецедентах общего права, не находит в анналах британского правосудия ничего сколько-нибудь близкого и выносит независимое от наших сколь архаичных, столь же и категоричных статутов о государственной измене сравнительно мягкое решение, творя закон в зале суда. Решение, на которое нашим оппонентам нечего будет возразить по существу. Таким образом, я предлагаю воспользоваться широчайшими возможностями, которые дает нам наше некодифицированное англосаксонское право.

Я готов выступить в качестве адвоката государства обвинителем на суде лордов и в какой-то мере подыграть защите. Из двадцати судей палаты мы подберем четверых наиболее склонных к реформациям, а барон Шоукросс будет пятым. Вы знаете, что среди наших лордов-судей есть сторонники отмены смертной казни. Они как раз подойдут. Далее, в обмен на наши уступки, мы потребуем от барристера [30] Шеллена не выходить за рамки уголовного процесса и не превращать его в политическое мероприятие. Консультации с лордами-духовниками я также беру на себя. В конце концов, король, как светский глава англиканской церкви, со своей стороны тоже может воздействовать на архиепископа Кентерберийского, епископа Чичестерского и прочих священников. Это ведь и в его интересах — не выносить сор из дворца. Нам на руку тот факт, что как раз в дни процесса, а его нужно сместить на середину января, епископы будут заняты обсуждениями по возобновлению Ламбетских конференций [31]. Нам также на руку тот факт, что обиженный на Корону сэр Харрис подал в отставку и, насколько мне известно, собирается покинуть страну (говорят, он едет в Африку по приглашению частной компании). Таким образом, того, в ком можно было бы ожидать главного жаждущего крови обвинителя со стороны армии и главного противника заступников за немецкое население, в зале заседания не будет. И значит, мы не услышим рык маршала и его грубые выпады против всех, кто осудил действия британских ВВС в годы борьбы с «государством-чудовищем». Таким образом, максимально смягчив обвинение, мы лишим защиту оснований для прямых нападок…

Джоуит еще некоторое время аргументировал предложенный им план действий, а Клемент Эттли с сожалением смотрел на соратника по партии. Интересы государства иногда стоят выше закона и выше бытовой морали. Как он этого не понимает!

— Вы, дорогой Аллен, совершенно упустили из виду тот факт, что ваше мягкое решение будет всеми однозначно расценено не как снисхождение к человеческим слабостям обвиняемого, а как факт признания вины самой Британии. Оказывается, Шеллен не изменник, он только пытался противостоять преступным действиям нашего командования. Тень военного преступления падет не только на маршалов и правительство, но и на рядовых летчиков. На тысячи живых и на тысячи мертвых! Вот что будет означать ваше мягкое решение. Вы также упустили из виду нашу прессу. Как вы планируете договориться с газетчиками? Вы знаете, что в американском конгрессе уже прошли слушания о неправомочных действиях ВВС США. Пока что у них хватило ума не поднимать шум. Теперь важно, чтобы и мы не дали повода муссировать этот вопрос, если не хотим, чтобы мрачная тень Дрездена снова встала над нами во весь рост. Иначе Стоукс, эта вечная заноза в заднице британского правительства, не даст нам житья. А у нас столько дел впереди! Нет, о Дрездене нужно забыть. Забыть навсегда!

— Смогут ли забыть о нем немцы? — риторически спросил Джоуит.

— Ничего. Сами виноваты. Тем более что Саксония в русской зоне оккупации. Скоро у них там будет много других забот. Кстати, о русских — дайте повод, и Москва тоже не преминет использовать обвинения против нас. Помяните мое слово. Пока их останавливает лишь то, что они сами небезгрешны. Но это лишь пока. Недавно я прочел в одной из наших газет вопрос очередного радетеля за справедливость: как это русские в отличие от нас ухитрялись брать крупные города не разнося их вдребезги? Они-де побеждали, принося в жертву своих солдат, в то время как мы… В общем, чувствуете, куда он клонит?