Оскал «Тигра». Немецкие танки на Курской дуге

Я тоже угорал вместе со всеми. Мне и в голову бы не пришло, что это дворовое, блохастое и довольно милое создание — противотанковая собака. Множество бездомных псов, брошенных при отступлении хозяевами, бродило по разрушенным деревням и селам в поисках пропитания, но наш бравый Зигель подцепил именно натасканную на немецкие танки собаку.

Нас всех инструктировали о возможности применения русскими специально обученных собак и показывали принцип действия укрепленной на них мины. Все было достаточно просто — иваны пса долгое время не кормили, а потом клали пищу под танк, постепенно вырабатывая у животного инстинкт — еда находится только под танком. Через какое-то время на собаку надевали муляж мины для того, чтобы пес привык к дополнительной нагрузке.

Когда животное было готово к операции и исправно выполняло необходимые действия, то ее уже снаряжали боевой миной. Это была тяжелая фугасная противоднищевая мина со штыревым датчиком цели. На собаку надевали брезентовый чехол с двумя карманами, в которые помещали два заряда тротила по шесть килограммов. Сверху конструкции крепилось деревянное седло, на котором размещалось само взрывное устройство. Датчиком являлся подпружиненный деревянный штырь высотой около двадцати — двадцати пяти сантиметров.

Как только на позиции выдвигались танки противника, собаку спускали с поводка, предварительно сняв предохранительную чеку с взрывного устройства. С этого момента штырь удерживался в вертикальном положении только за счет упругости пружины. Мина оказывалась в полном боевом положении. Животное, натасканное на то, что еда находится под танком, устремлялась к нему, штырь задевал за днище, отклонялся назад и заставлял срабатывать взрыватель. Слабо защищенное днище танка повреждалось, взрывом уничтожался экипаж, и детонировали размещенные в машине боеприпасы. Собака, естественно, погибала.

Идея была проста в теории, но оказалась совсем не эффективной на практике. Собаки, по природе своей плохо разбиравшиеся в военной технике, нередко путались на поле боя и иногда кидались под русские бронемашины. Некоторые животные, напуганные грохотом стрельбы и разрывами, норовили вернуться обратно в окопы, подвергая риску подрыва своих дрессировщиков. Но иногда такие «фокусы» проходили. Животное было трудно заметить из-за его маленького роста и большой скорости движения. К тому же бортовой станковый пулемет не был рассчитан на такую низкую цель. Поэтому при первом появлении собак на поле боя они безжалостно уничтожались гренадерами.

Отсмеявшись, мы переводили дух. У меня даже закололо в животе. Зигель сидел весь пунцовый и прятал взгляд.

— Не-ет! Теперь это даже не Диверсант, это — Перебежчик! — прыснул Херманн, вызвав вторую бурю хохота.

— Ну и что? — серьезно сказал Зигель, погладив собаку. — Не захотел пес воевать против Вермахта и перешел к нам.

— А вдруг это шпионская собака? — хохотнул Шварц. — Разведает, что у нас здесь и как, нарисует карту и к русским опять мотанет! Сейчас мы будем пытать ее колбасой, пока не выдаст нам все военные тайны русских!

— Да перестаньте вы уже, — начал злиться Зигель.

— Ты ему скажи, чтобы он вернулся к иванам и остальных собак заставил сдаться, — вытирая слезящиеся от смеха глаза, постепенно успокаивался Шварц. — Пусть выходят всей стаей с поднятыми лапами.

— Ладно, хрен с ней, с этой псиной, — подытожил я и обратился к новому механику-водителю. — Ты-то как у нас оказался? Что с твоей машиной случилось?

Херманн и Шварц, судя по всему, уже знали историю Мартина Коха, а мы с Зигелем приготовились слушать. Наевшийся пес тоже заинтересованно глядел на механика-водителя, лежа у Томаса в ногах.

— В дыму ничего видно не было, мы вперед перли практически напролом. Кто слева, кто справа, я лично понятия не имел. Заехали в воронку — командир решил, что там будет хорошая огневая точка. Подбили русскую машину, а потом нас заметили.

Я вижу, как трассеры летят, и совсем рядом со стеклом мне бьют. Оно хоть и бронированное, но все равно — весь на нервах. Кричу командиру, что, мол, дальше? Ведь могут и болванкой садануть. Он в ответ — выбираемся. Я вперед, — никакого эффекта! Назад — то же самое.

Оказалось, мы в воронке днищем сели на груду каких-то торчащих искореженных железяк — противотанкового ежа или что-то в этом роде. Въехать-то с ходу въехали, даже скорее прыгнули на них, а вот выехать никак. Я передачи дергаю, руль кручу во все стороны. Сам потный, думаю — все, конец, отъездился. Экипаж меня материт, а что я могу сделать?!

Крутился, вертелся на одном месте, как голой жопой на гвозде, а тут и артиллерия по нам бить стала. Видят, что «тигр» в беспомощном состоянии, — конечно, для них удача! А мы время теряем и по воронке елозим.

Как у меня вышло соскочить — ума не приложу. Машина дернулась, и я почувствовал, что двинулись с места. Я пониженную передачу воткнул, думаю, если сейчас и двигатель накроется, то командир меня самолично пристрелит, если только русские первыми не успеют.

Мартин, даже рассказывая эту историю, покрылся потом. С глазами навыкате и перекошенным ртом он очень натурально изображал повороты руля и переключение передач. В общем картинку ярко нам нарисовал.

— Ка-ак рванул, что есть силы, — «тигр» выскочил из воронки, и только я вздохнул с облегчением… Ба-бах! По левой стороне! Бум! Еще раз! Машину опять на месте завертело, я понимаю, что гусеницу сорвало, но сказать боюсь! Газую, а нас закручивает. Командир орет — глуши мотор, а я сдуру снова на газ… Запаниковал я.

— Ну, с кем не бывает, — подбодрил его Зигель.

— Тебе хорошо, — посмотрел на него Кох, — а у меня почти полные штаны. И это несмотря на то, что я давно воюю, и это не первый мой «тигр».

Как бы в подтверждение своих слов, Мартин машинально потрогал прикрепленный на груди знак «За танковые сражения»:

— А тут «тридцатьчетверка» вынырнула. Как ей не воспользоваться ситуацией?! И прямо нам справа в бочину со всей своей дури! Нас чуть не перевернуло. Грохот в танке такой был, что я думал, голова отвалится. Слышу — ребята орут, что выбираться надо, дернул люк и вылетел. Как вылетел, не помню, сознание ко мне пришло, когда я уже на земле очутился и в песок рожей уткнулся. Поднимаю голову — а мой командир на башенке валяется, свесив руки, а на броню из виска кровища хлещет. Я вскочил и к танку.

— Зачем? — спросил я. — Ведь боекомплект мог рвануть.

— Это сейчас я сто раз бы подумал, — ответил Мартин, вытирая рукавом пот со лба, — а тогда думать некогда было. У нашего стрелка-радиста люк заклинило от попаданий русских болванок. Я к нему! С башни наводчик выбрался, и мне на помощь кинулся. Дергали-дергали люк, еле открыли. Схватили радиста за кисти, и наверх. Чуть руки не оторвали. Я наводчику кричу: «Лютер, где Йорген?!» Это заряжающий наш. Тот рукой машет, мол, давай быстрее, потом расскажу. Только мы укрылись в окопах, ка-ак рвануло! И давай громыхать, прямо фейерверк на ярмарке. Только мы трое и спаслись…

Мартин замолчал, а Херманн тут же с понимающим видом поднес ему кружку. Тот быстро сглотнул шнапс, вытер рукавом губы и принялся искать по карманам сигареты. Я протянул ему одну, и он с благодарностью кивнул.

— А заряжающий? — спросил Зигель.

— Снарядом броню пробило, он на своем месте погиб, — вздохнул Мартин. — Эх, мы впятером год как вместе были. И командир у нас был — чистое золото.

— Да-а… — протянул Зигель, остальные промолчали. За последнее время мы выслушали множество подобных историй, каждая трагичнее другой.

— Давайте спать, — я решил прервать этот разговор, он навевал тяжелые мысли, от которых я так рьяно стремился избавиться. — Завтра сложный день. Для тебя, Мартин, особенно.

Где-то вдалеке снова послышалась канонада. Судя по звукам, русские опять устроили массированный обстрел наших позиций.

— Чертовы иваны, — проворчал Мартин, ни к кому собственно не обращаясь. — Иногда мне кажется, что они вообще никогда не спят.

— А я знаю, как разбогатею после войны, — выпалил вдруг Зигель.