Синие глаза (рассказы)

И она, конечно, была права. Ведь даже в трамвае и часы пик, когда тебя со всех сторон толкают, жмут, наступают на ноги — полно хороших людей.

Сколько крови, если говорить откровенно, попортил Людмиле ну хотя бы Витя Стародуб — этот веснушчатый, задиристый мальчуган из шестого «Б». И тем не менее, когда на педсовете встал вопрос об исключении Стародуба из школы, Людмила первая вступилась за него. У хулиганистого парнишки не отымешь смелости, любознательности, интереса к технике. Кто знает, быть может, именно ему суждено стать одним из тех, кто первым полетит открывать неведомые человечеству миры. Вырастет, поумнеет, остепенится и будет хорошим, уважаемым всеми человеком.

Встреча с Петром ошеломила Людмилу. Она давно уже не только смирилась с мыслью о безвозвратной потере, но и твердо решила: если когда-либо придется встретиться с Петром, она ни словом не обмолвится о прошлом. Былое — умерло, возврата к нему быть не может. Мало ли что волнует человека в юности; каждой поре присущи свои радости, свои ошибки, свои порывы и свои заблуждения.

Сейчас жизнь обрела определенность, вошла, как говорится, в берега. Смешными и наивными кажутся мечты и желания семнадцатилетней девушки, некогда влюбленной в молодого лейтенанта.

И тем не менее, придя домой после встречи с Петром, Людмила долго не могла заснуть. Спала беспокойно, тревожно. Еще сильнее чем обычно щемило сердце от сознания, что до сих пор нет у них с Сергеем детей…

— Ты знаешь, я весь день сама не своя. И время как будто остановилось. Думала, никогда не дождусь восьми часов.

С болезненным любопытством смотрел Петр на Людмилу, слушал ее взволнованный голос и чувствовал, что не находит в ответ искренних и простых слов.

О том, что он познакомился с ее мужем, Петр решил не говорить. Сказать о Самсонове несколько теплых слов, похвалить его — к чему? Людмила сама хорошо знает цену этому человеку. К тому же что ни говори, а обидно и больно: не ты, а он близкий Людмиле человек.

— Ты любишь мужа? Счастлива?

— Сергей очень хороший человек. Не я одна — все так считают. Знаешь, пожалуй, лишь с годами, когда все внешнее отходит на второй план, начинаешь правильно оценивать людей… Ну, а ты как?

— Радоваться, если честно сказать, нечему. Никто, правда, в этом, кроме меня самого, не виноват… Кстати, тебе никогда не попадала в руки репродукция моей картины «Юность не забывается»?

Людмила медленно покачала головой.

— Нет, я ее не видела.

— Жаль… Юность действительно не забывается.

Людмила идет рядом, молчит, задумчиво склонив голову.

О чем думает она сейчас? Что вспоминает?

— Ну, вот мы и пришли, — Людмила остановилась, и вместе с ней остановился Петр.

Они стояли на одной из аллеек пустынного сквера. Густо разросшиеся кусты желтой акации скрывали редких прохожих на улице. Откуда-то издалека, видимо, из репродуктора у Дворца культуры, доносилась музыка.

— Ты, наверное, устала после уроков? Ведь весь день на ногах.

— Нет, ничего… Но, понимаешь… — Людмила несколько замялась. — Я бы пригласила тебя к себе, но не знаю, удобно ли. Муж уехал и вернется только завтра.

«Знаю, все знаю», — хотел сказать Петр. Но вместо этого — и он часто позже задавал себе вопрос: «Почему?» — он спросил:

— Значит, ты сегодня одна?

Едва заметно и как-то задумчиво-грустно Людмила кивнула.

— Вчера я не сказала ему, что встретила тебя. А утром он рано ушел на работу — как всегда тихо, стараясь не разбудить меня.

Колышутся под ветром ветви, словно шепчутся, доверяя друг другу свои самые сокровенные мысли.

— Как найти тебя, Люда?

— Я почти весь день в школе.

— А живешь где?

Людмила смущенно улыбнулась.

— Вон мой дом, — она показала рукой. — Первый от угла подъезд, второй этаж, дверь налево. Впрочем, давай зайдем, посидим. Я согрею чай.

Петр видит глаза женщины, в них растерянность, смятение, боль.

Нет, она не забыла первой любви. И хотя она прекрасно понимает, что уже поздно, не нужно, нельзя давать волю сердцу — сможет ли?

— Милая, — Петр взял в свою холодную руку женщины и прижался к ней губами. И вновь увидел широко открытые, испуганные и в то же время теплящиеся неповторимой женской лаской глаза. На мгновение вспомнились другие глаза: иногда ласковые и веселые, но чаще злые и холодные глаза жены, вспомнились внимательные, умные глаза Самсонова…

«Нет, нет… Только не так… не дав ни ей, ни себе одуматься… А сейчас… что-то надо придумать… Да, да…»

— Я так спешил к тебе… не успел позвонить в Союз… А мне обязательно и срочно надо позвонить туда. Может статься, что мне даже придется сегодня же уехать.

— Сегодня?

— Да. Из общежития позвоню — я уже договорился…

— От нас автобусы уже не ходят. Так что ты попроси начальника шахты дать машину до города. А оттуда уехать легче. Там много автобусов — и из Луганска, и из Ростова, и из Красного Луча…

— Если придется — позвоню. Ну, а ты… будешь дома? Весь вечер?

— Да, я иду домой…

— На всякий случай — до свидания. Желаю тебе самого лучшего. Ну, а если не уеду… зайти можно? Где ты живешь — я теперь знаю.

— Счастливо тебе, Петр.

«Не слышать вопроса она не могла. Почему же она ничего не сказала?»

Людмила пальцами коснулась руки Петра и быстро пошла по аллее. Растерянным взглядом Петр проводил удаляющуюся легкую фигуру, потом машинально достал из кармана коробку папирос и, закурив, медленно пошел в другую сторону.

В комнате, не зажигая света, не раздеваясь, лишь оросив на спинку стула плащ, он завалился на койку. Лежал долго, уставясь в светлое пятно окна, и курил папиросу за папиросой. Стекла на окнах запотели: на улице шел дождь.

Прикуривая очередную папиросу, Петр глянул на часы: десятый час.

Самсонов, должно быть, уже спустился в шахту, на участок товарища, чтобы передать ему свой опыт. Славный и добрый человек.

А Людмила?

Кто сказал, что они не имеют права на эту встречу?! Разве они виноваты, что война так безжалостно, так бесстыдно и грубо ворвалась в их юность, — отбросила их так далеко и так надолго друг от друга? Впрочем, на то она и война.

Конечно, во всем виноват он. Но разве не вспоминал он о Людмиле, не мечтал о встрече с ней? Разве неправда, что даже в одном имени «Людмила» для него всегда таилось что-то томительно-зовущее, что даже одно это имя вызывало какую-то смутную и тупую боль о потерянном и несбывшемся и, быть может, потому вдвойне желанном?

И как все это в жизни получается! Вдруг, нежданно-негаданно, казалось бы из навсегда умершего «когда-то», вновь предстала Людмила и стала явью — близкой, заполнившей сердце радостью и тревогой, смешавшей и спутавшей мысли и чувства. Она совсем рядом — ну, четыреста, самое многое, пятьсот шагов.

Быть может, она стоит сейчас у окна, вглядывается через запотевшие стекла в сумрак и ждет…

«Первый от угла подъезд, второй этаж, дверь налево».

А муж — где-то под землей и вернется лишь завтра. Помогает товарищу с соседней шахты. Наверное, возится над каким-то особым устройством, придуманным им к породопогрузочной машине. Как толково и понятно он все объяснял. Да, молодец Самсонов, и голова у него светлая. И что особенно приятно — скромный, честный, действительно хороший человек.

Самсонов….

Странно. Только сегодня утром он познакомился с Самсоновым, а, кажется, знает его давным-давно. И самое удивительное: мучительно хочется припомнить, где же и когда он встречался с этим человеком. Удивительно потому, что Петр определенно знает: увидел он Самсонова сегодня впервые.

До войны он никак не мог с ним встретиться: Самсонов — коренной донбассовец, а Петр в этом краю раньше не бывал. В годы войны — тоже: Самсонов был в эвакуации, все время работал на шахтах в Кузбассе. После? Нет, они никогда не встречались, это совершенно точно. Просто есть в Самсонове что-то очень располагающее к нему, вызывающее симпатию, доверие. Вот и кажется, что знаешь его давно.