Над Курской дугой

— Давайте, друзья, по последней опрокинем за то, чтобы все мы после финской снова собрались здесь…

Тост прерывает стук в дверь. Все насторожились. Прибыли связные.

— Срочно на вокзал, — передают они приказание начальника эшелона. — Состав уже подан.

— Эх, черт побери! — сокрушается Иван Михайлович. — Как следует и обняться с женами не пришлось…

И вот два года спустя мы опять стоим у подъезда этого гостеприимного дома.

— Что, не признаешь? Может, не туда попали? — спрашивает меня Иваненков.

— Нет, вспоминаю прошлое.

— Наверно, уже все спят.

— Да, свету что-то не видно, — отвечаю я, рассматривая окна квартиры Солдатовых.

На наш звонок в одном окне мгновенно забелела ниточка света, пробившаяся сквозь маскировочную штору. Дверь открыла Александра Георгиевна.

— Вам кого? — с удивлением рассматривая нас, спросила она. — А, старые знакомые!.. Проходите, проходите, — заторопилась хозяйка.

Мы разделись и вошли в комнату.

— Я думала, мой старик пожаловал, — продолжала Александра Георгиевна, — С семи часов вечера жду. Чуточку вздремнула. Он на работе почти всегда задерживается. А сегодня что-то уж больно долго. И без ужина… — Вдруг она как-то сникла, замолчала и уже с сожалением сказала: — А у меня вас с дороги-то и угостить нечем. Вот только картошечки немного старику поджарила…

— Да мы ужинали, не беспокойтесь.

Вслед за нами шумно вошел и Иван Михайлович. Он бодро, не по-стариковски поздоровался и в приказном тоне бросил Александре Георгиевне:

— Мать, выкладывай на стол гостям все, что есть! Да и у меня сегодня праздник — премию получил. Вот директор нас малость спиртиком угостил.

— Так ты из-за спиртика-то так долго и задержался? — безобидно ворчала жена. — Ведь скоро двенадцать ночи.

— Работали. Срочное задание фронта…

На столе появилось все, что только имелось в семье: небольшая сковородка жареной картошки, тарелка соленой капусты и черный хлеб.

— Тяжело живем, ребята, — сокрушался Иван Михайлович, когда сели за стол. — Ну, да перетерпим… Не впервой. Только бы побыстрее немца добить.

— Жмем. Стараемся, — улыбаясь, откликается Иваненков.

— Наше семейство все мобилизовалось: трое воюют, а мы здесь оружие куем.

Наш разговор затянулся за полночь.

Да, эта семья в миниатюре отображает наше государство, наш народ, где тыл и фронт — едины.

Я пристально смотрю на Ивана Михайловича: голова его поседела, на лице — глубокие морщины, но под нависшими бровями живые, лучистые глаза, в которых то сверкнет улыбка, то промелькнет тревога или гнев. Солдатов говорит о сокровенном, и нам понятны эти думы и заботы рабочего человека.

— Мы часто спрашиваем себя: почему так? Сталин еще на ноябрьском параде в сорок первом пообещал, что через полгодика, а может, через годик падет гитлеровская Германия. Прошло больше года, а конца войны не видно, — недоумевает Иван Михайлович.

— В таких делах, папаша, точно не скажешь: где годик — там может быть и два, — заметил Иваненков.

— Так-то та-а-к, — протянул Иван Михайлович. — Вот только никак не могу понять, зачем нужно было заключать договор с Германией? Разве можно верить Гитлеру? — Говорят, Гитлер нарушил свои обязательства. — Старик повысил голос: — Наше государство не красная девица, а Гитлер не кавалер, чтобы мы могли ему доверять. Надо было всегда держать порох сухим.

— Перестань хорохориться, — вмешалась Александра Георгиевна. — Давай-ка лучше спать. Политик тоже нашелся.

— Мать! — Иван Михайлович беззлобно стукнул по столу. — Война сделала каждого малость политиком и стратегом.

— Ну, хорошо, хорошо. Сейчас дочка придет с ночной смены. Подогреть чаек надо.

Через несколько минут Катя в радостном возбуждении вихрем ворвалась в комнату и, увидев нас, замерла на месте.

— А я-то думала, мой Ваня приехал, — непроизвольно вырвалось у нее, но тут же она поправилась и с душевным радушием поздоровалась с нами.

Пожимая шершавую руку, обратил внимание, что крепкая, жизнерадостная женщина, какой я знал Катю в Ереване, где она жила с мужем, сильно изменилась. На приятном лице не играл румянец, в темных глазах затаилась грустинка и усталость.

Живо расспрашивала, откуда прибыли, куда направляемся, об общих знакомых, о семье.

— Катя, время-то позднее, давай снимай пальто да садись за стол. За ужином поговорите, — посоветовал Иван Михайлович. — Тебе ведь к восьми утра опять на работу.

— А почему так рано? — удивился я. — Сейчас уже второй час ночи, а вы только пришли. Когда же спать?

— А кто вам будет делать самолеты? — заметила Катя. — Вот разобьете фашистов — и отдохнем. Мы тоже работаем по-фронтовому.

— Пора отдыхать, — тронул меня за руку Иваненков, и мы, пожелав спокойной ночи гостеприимным хозяевам, уснули богатырским сном.

Утром ни хозяина, ни его дочки дома уже не было.

— Спозаранку убежали на завод, — объяснила Александра Георгиевна. — У них теперь одна забота: делать оружие для вас.

Мы торопливо распрощались с Александрой Георгиевной и направились в полк.

Никогда, мне кажется, так ярко не светит солнце, как в июне. Длиннее дней в году не бывает. Земля в цвету. Идут теплые короткие дожди. И снова солнце! Погода устойчивая, ясная. Все живет в полную силу. Июнь в авиации — самый напряженный трудовой месяц.

На всех фронтах, словно перед бурей, стояло затишье. Обе стороны готовились к новым битвам.

Полк давно уже переучился на «Як-7Б» и теперь, перекочевав под Бутурлиновку, небольшой городок Воронежской области, летал на «себя». Мы вели учебные воздушные бои, стреляли, вникали в повадки «мессершмиттов» и «юнкерсов».

Изредка командование предоставляло летчикам отдых. А техникам? Им, великим труженикам, такое удовольствие выпадало только в затяжное ненастье. Летом — ненастье редкость, и теперь они постоянно на аэродроме: изучают технику до самого малюсенького шплинтика, готовят машины к полетам. И даже сейчас, когда идет переформирование, техникам нет покоя.

Сегодня у летчиков нашей эскадрильи выходной. После завтрака мы пошли на Осередь, речушку тихую, узкую, местами глубокую — можно купаться. Берег выбрали удобный, крутой, с рощей. Рядом — плакучая ива. От нее веет горьким сырым запахом, перемешанным с ароматом цветов. Меня сразу уносит в детство, к такой же маленькой, как и Осередь, речке Узоле — притоку родной Волги. Луга, сенокос, солнце, запах трав.