Трясина

А к вечеру того же дня в селе появилась группа легионеров. Вошли они бесшумно, незаметно, никого особенно не потревожив. Пан Крулевский, как видно, был уже заранее осведомлен, он побеседовал с начальником отряда, а затем и солдаты и он сам куда-то исчезли. Некоторое время спустя в село вошел целый взвод легионеров с офицером во главе. Шли они по улице очень браво, как завзятые вояки и победители.

Остановив взвод на площади, молодой форсистый офицерик строго и коротко, как полагается заправскому командиру, отдал приказание выставить караул. Потом он отметил посты, где охрана должна быть особенно бдительной, приказал наладить связь, выслать дозоры и вообще быть начеку. Часть легионеров ушла в наряд, а остальные разместились по хатам.

Переполошилась бабка Наста, увидев во дворе легионеров. В хате с ней был только один Панас. Легионеров было трое. Вошли не поздоровавшись, окинули глазами хату.

— А где, бабка, твоя невестка? — спросил один легионер.

— К родителям пошла, панок! — испуганно ответила бабка Наста.

— А ты не врешь? — снова спросил легионер.

Бабка не поняла и ничего не ответила.

— С большевиками водился? — вдруг задал вопрос другой легионер, обратясь к Панасу.

— Нет! — ответил Панас.

— Большевики были у вас? — допытывались легионеры.

— Были. По всем хатам стояли.

— Почему это вашу именно хату выбрал большевистский комиссар?

— Разве я знаю? — Панас пожал плечами.

— О, собачьи дети! Большевики!.. Где отец?

Нашумев и погрозив, легионеры ушли. Страх еще сильнее овладел бабкой Настой. Что же будет с дедом? И где он? Может, его уже поймали?

Она решила тайком разыскать деда и предупредить его, чтобы он не возвращался домой.

4

Дед Талаш не сразу пошел к своему двору. Его потянуло к тому месту, где стоял стог сена и произошла стычка с легионерами. Притаившись в кустах, дед осторожно озирался вокруг. Сена не было. Одно только стоговище, присыпанное снегом, чернело сухими дубовыми сучьями. В эту минуту что-то промелькнуло невдалеке. Поглядел дед Талаш: фигура человека! Кто бы это мог быть? То сливаясь с сумраком, то выступая из него, фигура незнакомца приближалась к деду.

На том месте, где раньше стоял стог, незнакомец на мгновение задержался, а потом направился в кустарник.

Еще мгновение, и послышался нерешительный оклик:

— Го-го!

— Го! — откликнулся дед Талаш, узнав голос Панаса.

Отец и сын встретились в кустах.

— А я тебя, батька, караулю! — тихо сказал Панас.

— Ну? — сказал дед, услышав незнакомые нотки в голосе сына.

— В селе легионеры… Тебя ищут.

Они на мгновение умолкли.

— Ты сегодня дома не ночуй, — нарушил молчание Панас.

Старый Талаш почесал затылок.

— А как мать? — спросил он.

— Ничего. Правда, испугалась. Боится, как бы тебя не поймали. Говорит, чтобы ты сейчас не шел домой… Вот хлеб и сало.

Панас снял со спины довольно объемистую котомку — извечный символ крестьянской доли. Несколько минут котомка оставалась в руке Панаса. Старик молчал, точно взвешивая слова сына, потом молча взял котомку.

— А сено все забрали?

— Все… Оставался один возок, так заставили Максима и тот отвезти.

— Обормоты! Нет на них напасти! — Дед горестно покачал головой. — Чем же мы скотину кормить будем?.. Максим еще не вернулся?

— Нет.

Приумолкли. Густой сумрак распростерся над Полесьем. В оголенных кустах шумел ветер, и снежная поземка тревожно шуршала в порыжелой траве. Село затаенно молчало. Только собаки, потревоженные ворвавшимися непрощеными гостями, заполнившими дворы, перекликались сердитым лаем и завыванием.

— Вернется Максим, так пусть поедет к Лабузе в Притьки сена занять, — сказал дед, озабоченный кормом для скотины.

— Да мы прокормим скотину! — старался ободрить отца Панас. — Сена достанем, нарубим лозы, веток, — не подохнет…

— Ладно, старайтесь, сынок!

— Ты, батька, иди в Макуши, к Параске, и живи там. Если что, я к тебе прибегу.

Параской звали замужнюю дочь деда.

— Э, — махнул рукой дед, — обо мне не беспокойтесь… Не знаешь, много здесь легионеров?

Видно, у деда Талаша возникли новые думы.

— Много! — понизил голос Панас. — Не меньше двухсот! Да еще говорят, что и в Вепрах их чертова гибель.

Расставаясь, они условились о завтрашней встрече, и еще велел дед Панасу быть осторожным и прислушиваться к тому, что делается у легионеров. Назначили время встречи и разошлись.

Дни тревог, страха и беспокойства наступили для деда Талаша и его семьи. Горевала бабка Наста. Такая беда постигла их. И где же справедливость на свете? За что должен слоняться без крова старик? Кого он обидел? Кому он мешал, что вынужден теперь, как бездомный бродяга, скитаться по лесам и чужим углам? И так стало ей жаль деда, такая тоска охватила ее, что она горько заплакала. И Максима с конем угнали невесть куда. Свое же добро заставили везти какому-то лысому черту, а скотина пусть с голоду подыхает! Да еще отпустят ли его? Вернется ли он? Семья разбита, разбросана, и неизвестно, что их ждет впереди.

Так сидела бабка Наста в хате одна-одинешенька. На притолоке тускло коптела лампа. В хате было тихо. Безмолвно и неприветливо заглядывала в окна ночь. В трубе завывал ветер, словно вторил невеселым думам бабки. Стук в дверь рассеял ее мысли.

Прежде чем открыть, бабка выглянула в окошко.

— Это я! — послышался голос со двора, и бабка открыла дверь.

— Ну что? — спросила она Панаса.

— Видел отца. Отдал ему харчи.

— Куда же он пошел?

— Пошел… Сказал, чтобы не беспокоились… Наверное, к Параске пойдет… Завтра он придет затемно.

У бабки Насты немного отлегло от сердца.

Потом заговорили о пришельцах. Ничего хорошего от них ждать нельзя. Подлые, назойливые, ведут себя не по-людски.

К бабке Насте заходила Атага Смыга. Рассказывала о бесчинствах легионеров. К молодицам и девушкам пристают, по клетям рыщут, шарят повсюду, забирают последние пожитки. Яичницу подай им, шкварки… А не угодишь, плетку в ход пускают…

Поздно ночью вернулся Максим, в санях у него было немного сена. Сказать по правде, — украл у легионеров. Ох и зол же на них Максим! Вести привез невеселые. Расправу чинят захватчики над теми, кто брал что-нибудь из панских поместий или рубил помещичий лес.

Пана Крулевского назначили уездным комиссаром. Своих старшин в волостях ставят.

— И неужто они тут осядут на нашу голову? — со вздохом сказала бабка Наста.

Тоскливо было в хате деда Талаша.

Расставшись с Панасом, дед Талаш медленно побрел вдоль болота, прислушиваясь к многочисленным шорохам и голосам полесской ночи. Было немного боязно одному в темени и глуши леса, но топор за поясом придавал храбрости. Дед Талаш, вероятно, и сам бы не мог ответить, чего он больше страшился: нечистой силы, вера в которую еще тлела где-то в тайниках его души, лесного зверя или злоумышленника в образе легионера. Ночь, одиночество и страх натолкнули деда на мысль об оружии. Совсем иначе чувствовал бы он себя сейчас, если бы в его руках был надежный друг — хорошее ружье. У деда Талаша, признаться, ружье спрятано было как раз в лесу, вместе с боеприпасами: порохом, пистонами, дробью, пулями. Держать все это дома в такое беспокойное время не стоило. Знал дед Талаш, что в лесу спрятано много хорошего оружия. Могло наступить такое время, когда оно понадобится людям.

С такими мыслями подходил дед Талаш к заветному месту. Пришлось немало покружить, пока он нашел в темноте дуплистое дерево, которому доверил он своего старого друга.

Вытащил дед Талаш ружье из дупла, оглядел его, взвел курок, проверил: послужит еще верно старый товарищ его лесных походов! Надел через плечо охотничью кожаную сумку на широком ремне, достал коробку с порохом, насыпал в ствол, не скупясь, солидную порцию и туго забил его шомполом. Потом положил картечь; когда все было готово, насадил на курок пистон и уже более твердым и уверенным шагом направился в Макуши.