Ватутин

— Нарежь хлеба! — сказала Татьяна.

Ватутин нагнулся к столику, раскрыл дверцы, достал большую белую кастрюлю, в которой хранился хлеб, плотно прикрытый крышкой, чтобы не высыхал, и, взяв с полки кухонный нож, стал нарезать аккуратные ломтики.

Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.

— А ты? — спросил Ватутин.

— Ешь, ешь, — сказала Татьяна, — а рюмочку налить?

— И рюмочку!..

Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись, как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.

А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…

Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы — что станет с его душой?

— Что же будет, Коля? — спросила Татьяна. — Так и будем отступать? — И она взглянула на него с затаенной тревогой: — Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…

Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час тому назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.

Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно — что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.

Ватутин потупил взгляд.

— Я думаю, тебе не следует уезжать из Москвы, — проговорил он.

— Ты меня не утешай, — сказала Татьяна, — лучше скажи прямо! — Она протянула руку и дотронулась до его руки. — Коленька, возьми меня с собой!.. И Ленку тоже. Лучше, если мы будем все вместе…

— Нет, — проговорил Ватутин, — сейчас нельзя вам на фронт! Погоди…

— Что же будет?!. Что будет?!. — Татьяна отодвинула от себя тарелку и поднялась. — Ты все от меня скрываешь!.. Все!..

— А что я могу тебе сказать? Как повернется война?.. Есть еще надежда, Татьяна!..

— Да не о том я тебя спрашиваю! У тебя, наверно, какие-нибудь неприятности?

— Нет! Большое доверие оказали. Если наше дело получится, изменится все!.. Все!.. — повторил он, устремив скованный взгляд в угол, мимо Татьяны.

Поняв, что большего от него не добьется, она виновато улыбнулась.

— Значит, оставаться здесь? — спросила только для того, чтобы по-женски подчиниться его воле.

— Оставайся! — коротко сказал он. — А еще тарелочку нальешь?!

Она живо поднялась, поправила сбившуюся прядь, и Ватутин подумал, что косы у той девушки, с которой он когда-то сидел на берегу беспокойно петляющей Чепухинки, были гуще. Сколько же минуло лет? Почти двадцать. С декабря ему пошел уже сорок второй. Он еще полон сил. Привык к бессонным ночам, к непрерывному преодолению подчас внезапных, как ловушка, трудностей.

Когда-то, под Воронежем, когда он только что впервые принял фронт, гитлеровцы стали разбрасывать листовки, называя его штабным генералом, и пророчили поражение войскам, которыми он командует.

Может быть, именно в дни сражений на Среднем Дону к нему пришла зрелость. Одно дело отдавать приказ: «Ни шагу назад», другое — суметь внушить войскам веру в победу. А для того нужно не только уметь всегда трезво оценить обстановку, но и навязать сильному противнику свою волю.

— О чем ты все думаешь? — спросила Татьяна.

Он улыбнулся:

— Борюсь!.. Есть такой генерал Вейхс. Он сейчас командует немецкой группировкой. Так вот он не дает мне покоя… Никогда его в глаза не видел, а все время о нем думаю.

— Хитрый он, наверно…

— Не без этого. Как бы тебе так объяснить… Он думает, что со Сталинградом уже покончено, что теперь де ло за Москвой и Кавказом. А мы с ним не согласны. Мы думаем по-другому.

— Как?

— Как?! — Он усмехнулся: — Объяснил бы тебе, Танечка, но какой из тебя стратег! Ты даже с одной Леной и то управиться не можешь.

Она засмеялась:

— Давай меняться заботами.

Боже! Как хорошо все-таки приехать домой, так бы и просидел всю ночь на этой вот кухоньке. Пора бы, не конец, и Лене возвратиться. Хватит ей там прыгать!..

Звонок!.. Телефон!.. Его взгляд напряженно уставился в одну точку.

Татьяна быстро поднялась, вышла из кухни и тут же вернулась.

— Тебя к телефону, — тревожно сказала она, — и замерла на пороге, пропустив его миме себя.

— Ватутин слушает! — донесся из глубины квартиры его окрепший голос. — Хорошо! Хорошо!.. Слушаю!.. Сейчас приеду. Только попрошу выслать машину. — Короткое молчание, очевидно, опустив на рычаг трубку, думал. — Татьяна! Быстрее сюда!..

Она мигом оказалась на пороге спальни.

— Что, Коленька?..

— Товарищ Сталин вызывает!.. Где новый китель?

— В шкафу!

Он стремительно распахнул шкаф. Вынул тщательно расправленный на плечиках новый китель и придирчиво осмотрел.

— Подгладь! Смотри, грудь измялась!..

Приняв китель, она продолжала стоять в дверях.

— А сапожная мазь есть? — спросил он, вытаскивая из книжного ящика шкафа сапоги с твердыми голенищами.

— Есть! — сдавленным голосом проговорила она.

— Ну что ты стоишь?

— Коленька, а зачем тебя вызывают?

— Успокойся!.. Будем докладывать план. Да торопись, через пятнадцать минут за мной приедут.

Она исчезла, а он, как в юношеские годы, когда, бывало, его вызывал к себе начальник военной школы, стал до блеска надраивать щеткой и без того сияющие новым хромом сапоги.

Через пятнадцать минут он уже стоял у подъезда, невысокий, начальственно замкнутый, привычно подавляя волнение.

Домой он вернулся поздно ночью, когда Лена уже спала, а рано утром, поцеловав ее спящую в лоб, спустился по лестнице в сопровождении Семенчука, который нес за ним портфель с бумагами.

Татьяна, накинув на плечи пальто, вышла проводить.

Он поцеловал ее коротко, застенчиво, стесняясь Семенчука и шофера.

— Следи за Леной! — строго сказал он. — А Виктору я напишу с фронта.

Машина свернула на улицу Воровского и исчезла за выступом дома…

Глава вторая

Пока вездеход со скоростью торопящихся волов нырял по ухабам раскисшей дороги, Ватутин хмуро оглядывал необозримые степи, расстилавшиеся вокруг, и представлял себе, как будет сложно организовать за каких-нибудь три недели все то, что приказано ему Ставкой. На пути ему попалось несколько застрявших в разъезженных колеях грузовиков. Одни из них, нещадно газуя, тщетно пытались вырваться из тяжелой, густой грязи, других безнадежно засосало в топь на полколеса.

Всю дорогу от аэродрома до Филонова, где формировался штаб фронта, Ватутин молчал, ничем не выдавая своего отношения к тому, что видит, и только Семенчук, сидевший сзади, тихо чертыхался, когда машину встряхивало особенно сильно. Он полагал, что за шумом мотора командующий его не слышит.

Уже стало смеркаться, когда машины подъехали к небольшому домику на дальнем краю пристанционного поселка.

Отсюда, с дороги, виднелись вагоны на железнодорожных путях, разрушенная водокачка, каменный остов сожженного служебного здания.

Завидев незнакомого генерала, часовой что-то крикнул в приоткрытую дверь. И через несколько мгновений но ступенькам деревянного крыльца сбежал молодой высокий генерал-майор. Широко и твердо ступая, он быстро пошел навстречу Ватутину, храня на своем лице напряженно-приветливое выражение.

— Генерал-майор Иванцов! Здравия желаю, товарищ командующий! С прибытием! — громко, по-строевому представился он.

— Да уж с прибытием, — покачал головой Ватутин, — чуть не утонули на этой проклятой дороге. — Он взглянул на приземистые дома по сторонам улицы: — Значит, это и есть штаб?