Вдалеке от дома родного

Мороз был злой–презлой — вдохнешь глоток воздуха, и кажется, не легкие, а два куска льда в груди. Сорок пять — это что–нибудь да значит. Это уже не мороз, а морозище!

Зато все вокруг — сухо и звонко. Снег не скрипит, а поет! Да и ехать, кажется, не так уж далеко — что–то около ста верст. Правда, по открытой всем ветрам степи, а точнее — по лесостепи, Ишимской.

Большак был укатан, но старые, видавшие виды грузовички двигались не очень–то быстро.

А мороз становился все нестерпимее. В кузовах захныкали самые маленькие — дошколята.

На короткой стоянке в небольшой засугробленной деревеньке директор интерната Надежда Павловна Потапова бегала от машины к машине, суетилась, тревожась за всех, растирала руки, ноги, лица мальчишек и девчонок, а у самой — белый–пребелый нос и посизовевшие щеки. Кто–то крикнул ей об этом, и она, морщась от боли, стала яростно растирать снегом и нос, и щеки, и лоб. Потом вместе с воспитательницей Ольгой Ермолаевной Лимантовой снова кинулась к детям — не сильно ли обморозились?

Обморозились, конечно, немного, но, к счастью, следующей остановкой был конечный пункт — районый центр, село Бердюжье Тюменской области.

Работники райкома партии, райисполкома и районо заботливо снимали закоченевших ребят с грузовиков. Тут же деловито суетилась и группа местных комсомольцев.

У Петьки Иванова ноги уже не гнулись — «затекли» за сто километров неподвижного сидения в кузове грузовика на морозном и ветреном ишимском большаке: прижали Петьку в угол кузова так, что не пошевелиться было. С полуторки его снимала секретарь районного комитета партии Людмила Александровна Попова. На всю жизнь запомнил Петька ее добрые, встревоженные глаза…

Детей брали с машин на руки и несли в отведенное для эвакуированных жилье — бревенчатое строение, в котором раньше, до войны, находилась контора «Заготзерно». Дом был крепкий, хотя и неказистый с виду, с большими, черными, круглыми и высокими железными печками. Там было уже натоплено, и сейчас райкомовцы, райисполкомовцы и учителя — свои и местные, предварительно растерев мальчишек и девчонок снегом, размещали их в этом уютно–теплом благополучии.

А дети были, как сонные мухи, потому что устали, замерзли и потому что наступала ночь. Первая ночь в незнакомой Сибири…

На другой день, едва рассвело, потянулись к интернату — поодиночке и небольшими группками — местные жители. Были это преимущественно женщины, и каждая из них что–нибудь несла: или завернутый в чистую тряпицу десяток яичек, или пару кринок молока, или ведерко (а то и два) картошки, или какую–нибудь теплую вещицу. И хоть знали они, что для эвакуированных ленинградских детей заранее было приготовлено самое необходимое, каждой хотелось лично приветить ребятишек добротой и заботой своей. В то утро в комнате Надежды Павловны находилась секретарь райкома партии Людмила Александровна Попова. Она рассказывала директору интерната о селе, о тех трудностях, с которыми, возможно, придется столкнуться, о том, чем смогут помочь райком партии и райисполком, а о чем интернату надо будет позаботиться самому.

Когда появились женщины с узелками, кринками молока и ведрами, полными картошки, а то и с детскими валенками в руках, Людмила Александровна все сразу поняла и приветливо улыбнулась односельчанам.

А Надежда Павловна растерялась…

Первой к ней подошла старенькая бабуся.

— Здравствуй, дочка, — сказала она и спросила: — Это ты будешь главная тут над детьми? — И, не дожидаясь ответа, положила на стол три пары шерстяных варежек. — Зимы у нас лютые… Для внучат своих про запас вязала. Возьми. Мои и в старых пробегают, а у твоих–то, поди, тряпичные…

— Нет–нет. — Надежда Павловна даже сделала шаг назад. — Как же я могу?.. У вас у самих…

Она смотрела на принесенные вещи, продукты и терялась все больше.

— Нет–нет!

Женщины расшумелись, но голоса их были добрыми, сочувствующими:

— Бери, товарищ директор! Не милостыню даем — детишек поддержать надо! Ленинградских!

— Подумай сама: когда еще обживетесь–то!..

И оттого, что почувствовала она в словах женщин искреннее участие, и оттого, что обращались они к ней на «ты», словно к своему, близкому им человеку, совсем разволновалась Надежда Павловна, и, когда благодарила, голос ее дрогнул:

— Спасибо вам, милые… За доброту и чуткость вашу спасибо…

Когда женщины ушли, Надежда Павловна созналась:

— Я чуть было не расплакалась… Какие люди! Ведь, наверное, последнее от себя отрывали…

— Последнее не последнее, — сказала Попова, — но и не лишнее. А люди у нас действительно хорошие. Чужое горе не обойдут стороной…

Дни первые

Первую ночь и еще несколько последующих спали на полу, но не на голом, а на теплых матрацах, набитых сухой золотистой соломой. Топчаны (козлы, а сверху три–четыре сколоченные вместе доски) сделали позже, недели через две.

На следующий после приезда день всех повели в баню — одноэтажное кирпичное здание с медными водопроводными кранами, парилкой и дезкамерой. Но мылись здесь не из привычных оцинкованных шаек, а из деревянных ушатов.

Быстро раздевшись, ребята с криком и визгом ринулись в мыльную, похватали ушаты, и началось не мытье, а потеха.

Первоклашки и второклассники резвились сравнительно безобидно: шлепали друг друга мочалками, опрокидывали на зазевавшегося ушат холодной воды, норовили попасть в глаза мыльной пеной.

В парной тоже было шумно, но не очень — ее «оккупировали» ребята постарше.

Одевались уже без баловства, без шума и криков. Белье было свежее, чистое, правда, с чужими метками, потому что все теперь стало общим. Подобрали по росту — и ладно, носи на здоровье. А грязную обовшивевшую одежонку, в которой приехали, прожарили на термокамере и отдали в стирку.

Обратно в интернат возвращались не спеша, несмотря на крепкий мороз. Баня понравилась всем. Неприятным было лишь одно: в воде, в которой мылись, то и дело попадались крохотные странные и противные на вид существа — хвостатые и с лохматыми членистыми лапками. В холодной воде они были еще живыми, в горячей — дохлыми, изогнутыми скобочкой. Местные мальчишки называли их «горгонцами». Позднее стало ясно, как эти существа попадали в банный «водопровод».

Дело в том, что никакого водопровода в нашем обычном понимании в Бердюжье, конечно, не было. Баня стояла на берегу озера, которое называлось Средним (были еще Становое и Малое озера). Так вот, вода в Среднем озере кишмя кишела этими горгонцами, а ее, за неимением поблизости лучшей, наливали в большие водовозные бочки и привозили в баню, где переливали в громадные баки, оттуда она самотеком поступала по трубам в моечное помещение, стоило лишь открыть медный кран. Таков был банный водопровод.

Впоследствии ребята научились просто не замечать горгонцев и спокойно сощелкивали их на пол, если они прилипали к телу.

Впрочем, горгонцы — это мелочь. Главное — тело теперь не чесалось, а мальчишки и девчонки были одеты во все чистое.

Не по–зимнему ярко светило солнце, мороз пощипывал носы и щеки. Весело поскрипывал под ногами неправдоподобно чистый снег, а впереди был обед…

Под жилье интернату выделили также и бывший Дом колхозника — добротную бревенчатую постройку, проконопаченную рыжим мхом. Там было три больших комнаты, в которых поселились преимущественно ребята среднего возраста, девчонки, пионервожатая Ира, учительница математики Галина Михайловна Топоркова, ее сын Юрий и техничка (так в то время называли уборщицу) тетя Капа Мочалова с сыном Левой. В компанию к подросткам, кроме Юрика с Левой, попал и еще кое–кто из мелюзги. Остальные мальчишки и девчонки жили на «главной базе» — в большом деревянном доме напротив элеватора. В Бердюжье вообще все дома были деревянными, бревенчатыми. Исключение составляли новая трехэтажная школа и баня, построенные из красного кирпича.

На «главной базе» помимо школьников первых — третьих классов, группы дошколят и старших ребят жили директор интерната Надежда Павловна Потапова, воспитатели Серафима Александровна Овцына, Ольга Ермолаевна Лимантова, Адель Григорьевна Герцфельд, кастелянша и прачка одновременно тетя Аня Резникова, мать одного из эвакуированных мальчишек, помогавшая ей обстирывать ребят, тетя Циля Линдан и повариха тетя Ася Колоднер.