Опасная граница: Повести

Он знал, зачем так говорит. Ганс и выборочная рубка! Исподтишка взглянув на старого товарища, Кречмер заметил, что Ганс смотрит куда-то в угол, кусает губы, будто хочет сказать что-то важное, но не знает, с какого конца начать. Контрабандист снова углубился в работу. Он промазывал жиром сапоги, пальцы его скользили по сальной коже, но делал он все это механически. Взять Ганса в компанию — вот это было бы дело! Но, может, он хочет ходить один и компания ему не нужна?

— А что, если тебе начать ходить со мной? — неожиданно пробасил Кречмер.

— Йозеф, ты же знаешь, что я зарекся... — начал было Ганс, словно заранее приготовил свои извинения, но слова его прозвучали как-то неубедительно. Решимость, которую придала ему выпитая вишневка, куда-то улетучилась.

— Бедному человеку выбирать не приходится, — сказал Кречмер, — ведь прожить на пособие по безработице невозможно.

— Ты прав, — согласился Ганс, — я уже сыт по горло нищетой.

— Кубичек давно просил меня найти кого-нибудь. Но кто со мной пойдет? Старая компания распалась, а молодежь никуда не годится. Только путаются под ногами да скулят. Нот, Ганс, мы, старая гвардия, словно железные, и если бы мы объединились...

Ганс опустил глаза и уставился в пол.

— Я думал, что больше никогда... — прошептали его сухие губы.

— Что было, то было. Ты ни в чем не виноват.

Ганс безвольно пожал плечами и, насупившись, продолжал глядеть на пол. Кречмер понял, что затронул больное место. Нет, эта рана еще не зажила. Гибель двух человек из группы — об этом так сразу не забудешь. Ему не хотелось ворошить прошлое, поэтому он быстро заговорил о том, что Мюллер фабрику никогда не откроет, а другой работы в этом крае текстильщиков нет. Лесопилка едва тянет, там работает всего несколько человек, зажиточные крестьяне новых работников не нанимают, а надеяться, что освободится какое-нибудь место, не приходится. Люди из окрестных деревень всегда работали на текстильной фабрике Мюллера, и теперь им всем будет очень туго.

— Что ты носишь? — неожиданно спросил Ганс.

Кречмер усмехнулся. Отложив сапог, он начал вытирать куском тряпки масленые пальцы.

— Динамо для велосипедов, подшипники, иногда оптику. Одни тяжелые вещи. Но Кубичек толковый мужик, умеет ценить чужой труд, не жмотничает, а мне не надо думать о перекупщиках.

— Здесь есть одно «но», — заметил Ганс. — Эти вещи наверняка чертовски дороги, и если попадешься таможенникам, то не откупишься.

— Естественно, — согласился Кречмер, — поэтому Кубичек и не доверяет свой товар простакам. Тащить на спине рюкзак стоимостью две тысячи и позволить себя поймать — такая работа никому не нужна. А что касается меня, у таможенников руки коротки, да и что касается тебя, тоже.

— Пять лет я не ходил через границу.

— Такие дела никогда не забываются.

— Это правда, — согласился Ганс и вдруг, затаив дыхание, спросил: — Так когда пойдем? Я уже достаточно долго гнил дома.

— Отлично! — радостно воскликнул Кречмер. — Марихен, Марихен, куда ты запропастилась?

Из соседней комнаты выглянула стройная девушка. Кивнув Гансу, она спросила:

— Что тебе, папа?

— Водки!

Девушка поставила на стол бутылку и рюмки. У пса было белое, с правильными чертами лицо, обрамленное копной густых рыжих волос.

— Выпьем?

— Выпьем!

— За наш первый совместный поход в Зальцберг!

— Давай. Пусть нам повезет!

— Мне всегда везет, — похвастался Кречмер, а потом искренне добавил: — Ты даже не представляешь, как я рад, Ганс. Очень рад. На тебя можно положиться. Если Карбан узнает, что мы ходим вместе, его удар хватит!

— Когда ты хочешь идти?

— Сегодня.

— Сегодня так сегодня. Мне все равно.

— Я заскочу к Кубичеку и договорюсь.

— Спасибо, предоставляю это тебе.

— Кубичек будет без ума от радости, это я тебе гарантирую. А на фабрику можешь наплевать. Этот негодяй Мюллер задолжал государству десять миллионов: налоги не платил. И пока ему их не спишут, он фабрику не откроет. Это факт, один парень из управления рассказывал. Мюллер — скотина.

— Папа! — с укором прервала его девушка.

— Ведь это правда. Довел людей до нищеты, да еще хапанул за это десять миллионов.

Марихен разлила водку в рюмки. Тихая, спокойная и красивая даже в старом свитере и грубых чулках ручной вязки, она стояла за ними с бутылкой в руке. Наклонившись над столом, девушка одной рукой оперлась о плечо Ганса. Ее спокойствие передалось и ему.

— Ты прав, Йозеф. Плевал я на фабрику. Я работал там пять лет, а что получил?

— Вот это слова мужчины! — промычал Кречмер. Взяв рюмку, он чокнулся с Гансом и опрокинул ее содержимом в рот — кадык на его худой, жилистой шее подпрыгнул. — Марихен, еще по одной.

Девушка заколебалась, но все же наполнила рюмки. Они снова чокнулись и залпом выпили.

— И по третьей!

— Хватит уже, папа.

— Марихен!

— Ты хочешь вечером идти в Зальцберг, а будет сильный мороз.

Ганс улыбнулся, глядя на рыжеволосую девушку. Она очень строго смотрела на отца. Ганс обратил внимание, что в ее карих глазах промелькнул зеленоватый отблеск, а от переносицы до лба пролегла складка.

— Вся в покойницу мать, — с гордостью пробормотал Кречмер, — все время что-нибудь запрещает мне.

— Она права, — согласился с девушкой Ганс, — контрабандист должен пить не перед походом, а после него.

— Старина, нам, мужчинам, нужно держаться вместе, — усмехнулся Кречмер и наклонился к Гансу: — Знаешь что? Зайди к Вайсу, тебе все равно мимо идти. Перед тем как отправиться на дело, я всегда захожу к нему ума набраться. Хоть будем знать, кто из таможенников сегодня в наряде.

— Хорошо, я зайду к нему.

— Мы выйдем около десяти, заходи за мной.

— Зайду, — согласился Ганс. Он еще раз взглянул на девушку, улыбнулся ей, поблагодарил за выпивку и вышел.

Деревня Кирхберг была окутана густым туманом. Несколько дней назад неожиданно потеплело, затем подморозило, и снег сверху покрылся коркой. «Проклятая погода! — недовольно поморщился Ганс. — Смерзшийся снег только помеха контрабандисту в ночном походе». Он плелся по деревне протоптанной тропой и думал о том, что ночью ледяная корка под ногами будет трещать, как битое стекло. Каждый шаг будет слышен за километр.

Он перешел через скованный льдом ручей. Окутанные туманом избы чем-то напоминали матрешек, завернутых в шерстяные платки. Через несколько минут из тумана вынырнуло большое здание школы, потом управа, и здесь же, рядом, находился дом, в котором помещалась контора пограничного таможенного контроля. Напротив, через дорогу, жил сапожник Вайс. Ганс вошел в сени, вытер ноги и открыл дверь в мастерскую. Вайс сидел на трехногом табурете у окна, на коленях у него лежал стянутый ремешком старый ботинок, в коричневую подошву которого он забивал белые деревянные гвозди. Он посмотрел на Ганса, слегка удивившись, так как тот давненько не заходил к нему, потом кивнул в ответ на приветствие и показал на свободный стул.

— Привет тебе, Вайс.

— Здравствуй. Плохая погода, да?

— Чертовски плохая!

— Другой теперь не будет.

Сапожник отложил в сторону молоток, наклонился и, протерев заиндевевшее окно, посмотрел на дорогу. Потом он перевел взгляд на стену, где висели старые сапоги с подковками. С минуту оба молчали. Вайс ждал, что Ганс сам расскажет, зачем пришел. Может, он захочет заказать ботинки?

— Что нового? — спросил сапожник спустя некоторое время.

Ганс пожал плечами. Молча покусывая губы, он никакие мог набраться смелости и сказать, зачем пожаловал.

— На фабрику уже не ходишь? — допытывался сапожник.

— Не хожу. Сегодня был там, спрашивал управляющего, не нужно ли чего, ведь зимой всегда кое-что ремонтируют...

— Говорят, что Мюллер на той стороне строит новую, современную текстильную фабрику, а на эту рухлядь ему наплевать, не к чему вкладывать в нее капитал.

— Черт бы побрал этого негодяя!

— Во всем виноват проклятый кризис. Здоровые мужчины сидят дома и страдают от безделья.