Сектор обстрела

Ротный позвал Белограда:

— Рассказывай!

Богдан сбивчиво рассказал все, что произошло на дороге.

Только когда он закончил, Кузнецов сокрушенно проговорил:

— Ох Данко, Данко… Куда же ты смотрел?

У Богдана снова брызнули слезы:

— Он фотки показал. А там… Там Харьков, Полтава, троллейбусы…

— Троллейбусы, говоришь?.. Иди… к машине…

Белинский, глядя вслед Белограду, ударился в размышления:

— Ты не знаешь, какому подонку пришло в голову, что трупы матерям непосредственный командир доставлять должен?.. Когда я Сашку… Стовбу в Днепродзержинск сопровождал, его только родные встречали. А хоронили… Видел бы ты эти колонны… А глаза мамины… когда она просила цинк открыть, чтобы посмотреть на него… А что там было показывать?… Я не поеду больше. Хоть под трибунал отдавай меня, командир…

Кузнецов думал о другом:

— Ты лучше скажи, что с этим пацаном делать?

— Не знаю, Саня… Положено особистам его передать. А дальше… ты знаешь, что дальше будет — трибунал.

— Посадят.

— А если не докажет, что не он гранату бросил… по законам военного времени, хоть бы не вышка.

— Он сейчас хоть бы сам не застрелился, не то чтобы доказывать что-то. А сколько ему?

Белинский ненадолго задумался:

— Ты про возраст? Двадцать… недавно…

— Е…ма…е… На хрена мы его из клуба выдернули?..

— Помнишь, Ветлин говорил: что поэтов трогать нельзя? — напомнил замполит.

— У меня до сих пор его слова в ушах стоят.

— Вот и я помню. Это Сенека сказал: мы платим за каждый шаг по этой земле.

Суеверия только раздражали Кузнецова:

— Давай, еще ты мне накаркай тут… Помню… Только одно мне неясно: Белоград за что платит?

— А Стовба?.. Мистика какая-то… Тебе теперь отсрочка очередного звания светит.

— А у кого здесь?.. Тебе звездочка вовремя пришла?.. Что с пацаном делать?

— А что ты сделаешь? Ты ж не спрячешь его. Отдавать надо.

— Кому отдавать? Особисты в Асадабаде — липу духам суют.

— Второй батальон должен скоро появиться. Им ущелье прочесывать… вместе с афганцами. Думаю, особисты тоже подтянутся.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант! — вмешался связист.

— Колись, — ответил ротный, не поворачивая головы.

— Комбат на связи.

Ускоренным шагом Кузнецов направился к рации.

— Третий — первому! На приеме!

Через полминуты в наушниках раздался осипший от жажды голос комбата:

— Третий, вместе с «Васильками» — занять высоту 23–48! Сектор обстрела — южный склон 21–28 и проход между скалами. Занять высоту 21–28! Сектор обстрела прежний и ущелье с севера. Как принял?

«Васильками» кодировался минбат со своими трубами. Боеприпасы к ним распределялись по подразделению, которое сопровождает минометный расчёт. «Васильки» это хорошо. Это неплохо — "Васильки"", — промычал про себя Кузнецов и повторил задание в микрофон.

Комбат добавил:

— Поторопись, Саша! Через эту дырку они уйти могут. Часть их уже прорвалась. Мои только хвост колонны засекли.

Кузнецов отложил микрофон и, скорее по привычке, ответил самому себе:

— Есть…

Ротный достал планшет. Как оказалось, вершина, на которую предстояло идти, была расположена на левом хребте ущелья, в нескольких километрах от настоящего расположения роты. Что помешало высадить там пост — одному Аллаху известно, но приказ отдается не для обсуждения. Тем более, что третьей роте с самого начала операции отводилась роль резервной, в распоряжении оперативного штаба. Но пока комбриг не прибыл, командовал комбат.

— Роту на построение! — распорядился Кузнецов.

Через пять минут бойцы неровным строем стояли перед ротным.

"Ну и бродяги, — отметил про себя Кузнецов, глядя на собравшуюся ватагу, — цыганская свадьба". Только здесь, в Афганистане, он столкнулся с таким бардаком в обмундировании бойцов. Неизменно перед каждым выходом на «боевые» проводился строевой смотр, на котором штабное начальство отмечало для себя наличие у личного состава всех, какие положено по уставу, атрибутов. А на саму операцию бойцы уже наряжались, как на цыганскую свадьбу — кто во что горазд. Солдаты самостоятельно, используя традиции землячества, добывали амуницию: маскхалаты, кроссовки, плав-жилеты, трехлитровые афганские фляги и прочую дребедень. В результате на операцию выходило боевое подразделение, напоминающее своим внешним видом скорее разбойничью шайку, чем строевую роту.

Никто на это безобразие особого внимания не обращал. Даже поощрялось. Несмотря на бытующее стойкое убеждение, что советский солдат может выдержать любые испытания, заставлять личный состав носить во время операции уставную х/б, представлялось равносильным иезуитскому истязанию. Тем более, что в горах каждый штык на счету, а каждый миллиграмм лишнего веса приносил бойцу массу страданий. Перед операцией, чтобы облегчить ношу, солдаты даже письма на броне оставляли.

В строю не хватало Белограда. Ротный поискал его глазами, но, не обнаружив на ближайших машинах, набрал уже в легкие воздух распорядиться, чтобы за ним сгоняли на командирскую машину. Как бы там ни было, а пока что Белоград числился в составе роты. Но ротного оборвал нарастающий свист. "Ни чего себе! — промелькнула мысль. — Мина!"

— Рота, воздух! — заорал Кузнецов во все горло и метнулся к ближайшей машине.

Команду можно было и не отдавать. Наученные печальным опытом бойцы и сами, не дожидаясь, когда мина обрушится на головы и разорвется тысячей раскаленных осколков, разбежались во все стороны. Следом за первой летело, как минимум, еще две.

Падая под брюхо командирского БРДМа, краем глаза Кузнецов заметил, как в люк механика-водителя двенадцатой машины вдвоем влетели Шамиль и Старостенок. В мгновение ока эти два гиганта умудрились, не выпуская из рук оружие, втиснуться под броню и захлопнуть за собой люк.

"Ого…! Какие мандраж чудеса делает. Там и одному-то тесновато", — отметил про себя ротный.

Еще через полсекунды, первая мина с оглушительным хлопком разорвалась метрах в тридцати. Из-за корпуса стоящей рядом БМПшки Кузнецов увидел только тучу взметнувшейся в воздух пыли. Через мгновение по броне застучали осколки. Ротный успел перебросить тело к дальнему от взрыва колесу. Снова рвануло. На этот раз значительно ближе. Настолько, что раскаленная волна пыли и песка захлестнула БРДМ, иссекая ротному кожу на лице и впиваясь в глаза. Третья мина разорвалась где-то у реки.

Отплевываясь и протирая глаза, Кузнецов поднял голову и от того, что увидел возле соседней машины, похолодел. В тридцати метрах стояла его БМП. Левый десант был открыт, а рядом с ним… Выплевывая зубы, пытался подняться с колен Белоград. К машине его тащил за волосы Халилов. В правой руке узбек сжимал рукоятку штык-ножа.

— Твою мать! — выругался ротный.

Одним рывком Кузнецов выкатился из-под БРДМ и под пронзительным свистом падающих мин бросился к бойцам:

— Халилов, стой! Стоя…ять!

Халилов уже поднял голову Белограда так, чтобы тот видел изуродованный труп Рустама. Похоже, Богдан и не собирался сопротивляться: руки безвольно повисли вдоль тела. Слезы вперемежку с кровью заливали его лицо. Юсуф уперся коленом в спину сержанта и оттянул ему голову назад. Открытая для удара шея мелькнула белой полоской незагорелой складки кожи. Штык-нож уже взметнулся вверх.

Ротный явно не успевал. В отчаянном, безнадежном броске он закрыл глаза, чтобы не видеть, как парню перережут горло. Под ноги подвернулся булыжник. Кузнецов, утратив равновесие, рухнул на песок в метре от двери десанта. Уже утратив всякую надежду, он попытался вскочить и дотянуться до Халилова. Мощные удары под лопатку и, почти одновременно, в затылок повергли ротного наземь. Очередной взрыв накрыл его волной раскаленного воздуха и осколков.

Мина разорвалась на борту машины. Убить Рустама она уже не могла. А в правом отделении десанта с жалобным скрипом рухнула на пол гитара. Струнами на пулемет…