Победителей не судят

Как это ни удивительно, но уже на четвертый день после сокрушительных налетов на столицу Саксонии южная ветка дрезденского железнодорожного узла была полностью работоспособна. Поезда шли в обоих направлениях, обходя все еще пылающий город с юга.

Алекса поместили в отдельном купе с постоянно занавешенным окном. Напротив него расположился Эрих Бордони, тридцатилетний офицер с розовыми петлицами инженера и полным отсутствием военной выправки. Никто из двоих охранников в купе ни разу не заходил. Алекс догадывался, что его везут во Франкфурт, точнее в Оберурзель, городок, расположенный в тридцати километрах северо-западнее Франкфурта. Все английские и американские летчики знали, что там находится дознавательный лагерь, называвшийся официально Центром обработки данных «Запад». Возможно, на востоке был аналогичный центр «Восток», предназначенный для русских, но о нем Алекс никогда ничего не слыхал.

— Как вы считаете, лейтенант [16], лето в этом году будет таким же жарким, что и в прошлом? — пытался завязать разговор Шеллен.

Бордони поначалу сделал вид, что не хочет знаться с врагом, но потом, очевидно посчитав, что глупо сидеть и молчать целые сутки, особенно если этот самый враг свободно изъясняется по-немецки, постепенно разговорился. Он оказался инженером авиационного завода, мобилизованным в сорок третьем году. Помимо доставки военнопленного в Оберурзель он должен был отвезти какие-то документы на один из военных заводов Гессена.

— Что вы собираетесь делать после войны? — спросил его Алекс.

— Что делать? По-моему, всем немцам придется делать одно и то же: заново строить свои города.

— Вы женаты?

— Да. У меня трое детей.

Бордони несколько минут крепился, но все же не выдержал и извлек из внутреннего кармана кителя портмоне с несколькими фотографиями. Потом он долго рассказывал о своей жене и каждом из малышей.

— Хоть бы с ними все было в порядке, — вздохнул он, убирая снимки.

— А где они сейчас?

— В Гросенхайне у родителей жены. Вы собираетесь бомбить Гросенхайн?

— Лично я собираюсь сбежать при первой же возможности, — совершенно серьезно сказал Алекс. — А насчет Гросенхайна… думаю, что как цель он слишком мал. Хотя все зависит от военного значения.

— А какое военное значение было у Дрездена?

По прибытии во Франкфурт все четверо, включая все тех же вооруженных карабинами охранников, сделали пересадку и уже минут через сорок снова вышли на перрон. Бордони дождался, когда их поезд уедет, и они перешли через две линии железнодорожных путей на другую сторону. Там, прямо напротив вокзала, находилась трамвайная остановка.

Алекс осмотрелся. Народу было достаточно много, в основном военные, большинство с чемоданами. В одном месте он увидел группу человек из пятнадцати, одетых в английские и американские куртки и комбинезоны. Алекс даже протер глаза. Некоторые были в фуражках с кокардами королевских эскадрилий, большинство — в меховых кепи и разного рода шапках без знаков различия. Поеживаясь от ветра, они курили и о чем-то оживленно разговаривали. Кто-то смеялся. Алекс поискал глазами охрану, но обнаружил лишь пару-тройку стоявших в стороне немецких солдат, из которых только один был вооружен автоматом.

— Это что же, пленные? — спросил он своего конвоира.

— Где?… Ах, эти. Наверное, из тех, кто постоянно живет в Центре.

— А что они тут делают?

— Не знаю. Некоторые ездят на работу, другие просто шляются от безделья.

— И их отпускают? — все больше удивлялся Алекс.

— Под особую подписку. В основном нижних чинов. Да и куда им бежать? Здесь на каждом шагу КПП.

— Мне, конечно, нельзя подойти?

— Абсолютно исключено. Пока вы под следствием, вам нельзя общаться ни с кем, кроме следователей. Даже с охраной.

Шеллен еще немного понаблюдал за соотечественниками, затем принялся разглядывать двухэтажное здание вокзала с высокой черепичной крышей и башенками. Оно было выстроено в средневековом фахверковом стиле: второй этаж замысловато расчерчен темными линиями стоек, ригелей и гнутых раскосов с белеными плоскостями оштукатуренных простенков; цоколь местами выложен из камня и прорезан в центре большой готической аркой центрального входа, над которой располагался каменный барельеф герба города Оберурзель.

— Вот куда вам надо перевезти вашу семью, — сказал Алекс инженеру. — Этот город никогда не станут бомбить.

Подошел длинный двухвагонный трамвай. Бордони показал кондуктору какой-то документ, вероятно, освобождавший его команду от покупки билетов. Тот, коротко взглянув на Алекса, отвернулся. Никто из пассажиров не обратил на их компанию ни малейшего внимания. Они уселись на задних сиденьях, и со стороны было совершенно незаметно, что кто-то кого-то конвоирует.

Минут через двадцать трамвай остановился возле приземистого здания с большими воротами, сбоку от которых Алекс рассмотрел небольшую вывеску, на которой было написано «Аусверштелле Вест». В обе стороны от здания уходил высокий забор с колючей проволокой наверху, но никаких вышек с прожекторами и пулеметами видно не было. Бордони, оставив охранников снаружи, вошел вместе с Алексом внутрь. Дежурный офицер провел их в караульную комнату, принял от него тоненькую папку, бегло просмотрел ее и расписался в получении пленного.

— Он ранен? — спросил офицер.

— Легко, — ответил инженер, пряча расписку во внутренний карман кителя. — Кроме этого он говорит по-немецки и склонен к побегу. Прощайте, — последнее было обращено уже к Алексу.

Офицер вывел пленного на внутренний двор и, проведя мимо двух длинных одноэтажных зданий с множеством окон, подвел к третьему такому же, где велел стоявшей у входа охране вызвать начальника караула.

— В тридцать шестую «А», — сказал он появившемуся оберфельдфебелю. — И пусть его посмотрит врач.

В одиночной камере размером 2,5 на 3 метра находились кровать, небольшой стол и массивный табурет с продолговатым отверстием для переноски одной рукой. Довольно большое окно было забрано решеткой, ниже располагался круглый ребристый радиатор парового отопления. Для вызова охраны в стене возле двери имелась кнопка звонка. Не успел Шеллен повесить на крючок вешалки свою шинель, как дверь отворилась. Вошедший охранник бросил на кровать поношенный, больничного вида халат и на ломаном английском велел пленному снять с себя всю одежду (а также наручные часы) и свернуть в узел.

— Потом вернут, а пока надень это, — указал он на халат и вышел.

Когда одежду принесли назад, у Алекса не попадал зуб на зуб от холода — батарея под окном была совершенно холодной. Охранник, здоровенный детина с квадратной челюстью, жирным, налитым кровью лицом и выпученными глазами, швырнул узел на кровать:

— Забирай и пошли мыться.

Не дожидаясь пленного, он вышел. Босиком, по обжигающему холодом полу, с узлом в руках Алекс засеменил следом. Они прошли в самый конец длиннющего коридора с расположенными по обе стороны десятками одинаковых дверей с номерами, потом свернули налево во второй коридор, пересекающийся с первым под каким-то тупым углом, снова прошли десятка три или четыре комнат, миновали еще один примыкающий коридор и уперлись, наконец, в дверь.

— Сюда.

Алекс вошел в крохотный предбанник, за которым находилась небольшая душевая с кафельным полом. Было очевидно, что все помещения здесь рассчитаны на единовременное пребывание только одного человека, и что пленные нигде не должны были встречаться друг с другом.

Слава богу, вода оказалась достаточно теплой. Стараясь не намочить повязку на голове, Алекс кое-как помылся. Обмылок, которым снабдил его охранник, производил после усиленного трения о тело не пену, а лишь немного сомнительной слизи. После душа Алекс с удовольствием натянул свои кальсоны, брюки и джемперы. Он заметил, что некоторые швы на его бриджах распороты и снова наспех зашиты. Ну понятно: искали пилки и проволочки с алмазным напылением. В кармане шинели он обнаружил и свои часы. Они не представляли особой ценности. Алекс слышал от кого-то, что немцы забирают у пленных штурманские хронометры, объявляя их государственным трофеем.