Батарея

– Вся группа вооружена немецкими «шмайсерами»? – спросил он у румынского офицера.

– Даже командир и радист. Эти двое – еще и пистолетами, – поспешно, волнуясь, отвечал пленный. Он опасался, что рассерженный упрямством диверсантов комбат и по отношению к нему сменит милость на гнев. – Кроме того, у всех по две гранаты.

– Скуповато, могли бы выдать по три. Видно, решили, что дополнительный боезапас появится вместе с основной группой.

– Наверное, мне нужно еще раз позвать кого-то из них? – почти заискивающе поинтересовался Григореску. Комбат уже обратил внимание на то, как часто и резко меняется настроение, а вместе с ним и линия поведения пленного офицера. Но, очевидно, такой уж он человек.

– Пусть еще несколько минут поупражняются в стрельбе, – охладил его пыл комбат.

– Только бы наши не пытались прорваться по штреку, входящему в выработку, – проговорил пленный. – Там метров двадцать узкого ровного тоннеля.

– И кого же под «нашими» ты имеешь в виду в данном случае? – язвительно поинтересовался Гродов.

– Уже ваших, красных, – заверил пленный.

– Как же все условно в этом мире, – философски заключил комбат. – А что касается тоннеля… У наших есть факелы, две «летучие мыши» и фонарики, так что должны оценивать ситуацию. Эй, капитан Олтяну! – по-молдавски и во всю мощь своей глотки прокричал он, как только стрельба немного поутихла. – Ты слышишь меня, капитан?!

Комбату несколько раз пришлось повторить свой вопрос, дуэтом прокричать его вместе с пленным, пока, наконец, из подземелья не вырвался наружу голос командира диверсантов.

– Здесь капитан Олтяну! Слушаю вас, господин Гродов!

– Это он? – едва слышно подстраховался комбат, обращаясь к пленному.

– Он, без всякого сомнения.

– Теперь ты, капитан, уже не меня должен слушать, а звон колоколов на храме селения Пардины! Разве не понимаешь, что они уже отзванивают по тебе?!

– Судя по всему, так оно и есть! – голос командира группы стал четче, что могло свидетельствовать только об одном: Олтяну залег у последнего изгиба. – Странно как-то сводит нас судьба, не находишь, капитан?

– О превратностях нашей военной судьбы поговорим после войны, в одном из лучших одесских ресторанов.

– Лучше бы наших, столичных, бухарестских. Знал бы ты, капитан, какие там чудные цыганские оркестры! Впрочем, венгерские не хуже.

– …А пока что разговор у нас будет короткий, поскольку с минуты на минуту сюда должно нагрянуть высокое начальство из военного округа и контрразведки, и тогда уж в очередной раз спасать тебя будет трудно. Как ты понимаешь, все, что мы могли знать о твоей группе, мы уже знаем из уст младшего лейтенанта Григореску, поначалу выдававшего себя за рядового Боцу..

– Понимаю, – последовал сдержанный ответ. – Этот идиот постарался выболтать все, что мог.

– На моем месте вы «старались» бы точно так же! – оскорбленно прокричал пленный. – Увидим, как будете вести себя вы.

– Словесную дуэль прекратить! – прикрикнул на обоих Гродов. – Слушать только меня! Прорыва ваших войск, капитан Олтяну, на этом участке уже не последует! Во-первых, мы резко усилим оборону, во-вторых, уже через час мои орудия так проредят вашу передовую, что в ближайшие два-три дня румынское командование даже думать забудет о каком бы то ни было наступлении.

– Какие условия сдачи вы предлагаете?

– Вот это уже разговор. Если рассчитываешь, что опять отпущу восвояси, то, увы!.. На сей раз приятного расставания не получится. Поэтому условия предельно упрощены: ты со своей группой являешься на свет Божий, а я представляю тебя командованию не как диверсанта, который во время войны во всех армиях мира подлежит военно-полевому суду и казни, а как офицера, который не желает участвовать в преступной войне против миролюбивого соседнего государства.

– Неужели так и представишь? – въедливо поинтересовался Олтяну.

– Потребуешь клясться на Библии?

– И командование тебе поверит?

– Поверило же оно, что там, возле храма в Пардине, ты добровольно сдался в плен вместе со своими солдатами во избежание кровопролития. Здесь тоже вынуждено будет поверить.

– Ладно, сейчас поговорю со своими солдатами.

– Говорить с ними по душам уже поздно. Нужно приказывать. Впрочем, это дело твое, капитан. Однако времени даю тебе четверть часа. Если не выйдешь, бросаю гранату и вход заваливаю. При этом предупреждаю, что подземной группой моей командует политрук батареи, то есть комиссар, который с такими, как ты, переговоры вести не любит. О наших морских «черных комиссарах», а также о ЧК, Дзержинском, НКВД небось наслышан, поскольку в свое время жил в Молдавии. Поэтому знаешь: это я могу разводить с тобой интеллигентскую философию, у них же, у комиссаров, все просто и сурово: от обвинения до приговора и расстрела – не более пяти минут.

– С этим доводом не поспоришь.

– Когда станешь выходить, крикни политруку Лукашу, что твоя группа поднимается на поверхность, так что нечего ему в подземелье зря засиживаться. Как и тебе, капитан. Для здоровья вредно. Все, с этой минуты время пошло!

Рассвет наступил как-то неожиданно: без утренней дымки, без традиционного для здешних мест прохладного ветерка с моря и даже без медлительного зарождения светила небесного в своей, по-восточному разукрашенной колыбели. Большой оранжевый полукруг солнца как-то мгновенно возник из глубины моря и сразу же потянулся своими незримыми лучиками к выжженной степи, обещая всему сущему в ней очередной беспощадно жаркий день.

Словно бы обрадовавшись ему, как вещему знаку небес, румынские артиллеристы канонадно встретили его ревом орудий по всему пространству между лиманами, определявшемуся теперь как восточный сектор обороны города. И хотя до той возвышенности, на которой находились бойцы Гродова, снаряды не долетали, время от времени комбат явственно ощущал, как ощутимо вздрагивала земля. Как она то стонала и покачивалась, то, словно расстроенный орган, дребезжала и, постанывая, взвывала, когда над окрестными полями проносились звенья тяжелых вражеских бомбардировщиков, уходивших куда-то в сторону моря, скорее всего, держа курс на Севастополь.

За временем Гродов не следил, зато следил Кириллов. Ровно через десять минут после предъявления ультиматума он нагнулся и крикнул в «лисий лаз», что время истекло и если через минуту в отверстии не появится первый сдавшийся, он швыряет гранату.

Первым, толкая впереди себя рацию, выполз радист. Как только показались его плечи, краснофлотцы тут же подхватили его, вырвали из лаза, обыскали и швырнули к ногам комбата. Забыв обо всех остальных диверсантах, капитан спросил радиста по-румынски, сообщил ли он в штаб, что группа сдается. А как только услышал, что не сообщал, чтобы из-за добровольной сдачи в плен всех их не причислили к числу дезертиров, а значит, и «предателей Великой Румынии», тут же приказал ему развернуть рацию.

Определив по карте координаты пустынного участка степи в километре западнее батареи, он велел открытым текстом сообщить их обоим радистам – штаба дивизии и при военной разведке – в качестве квадратов, в которых расположены зенитная и полевая батареи. Именно те, чьи орудия прикрывали стационарную береговую батарею, которую румыны жаждали заполучить невредимой, готовой к бою. Координаты же самой береговой батареи, даже ложные, комбат только потому и не сообщал, что помнил об этой мечте румынского командования.

Пока он контролировал работу радиста, все диверсанты, включая капитана Олтяну, уже сидели на глинистом склоне возвышенности, согреваясь после подземелья на утреннем солнышке.

– Я передал вашему комиссару, что мы поднимаемся на поверхность, – молвил командир диверсантов, как только заметил, что комбат обратил на него внимание.

– Хоть какая-то польза от вас все-таки есть, – язвительно заметил Гродов.

– Мне очень неудобно за то, что во второй раз доставляю вам столько хлопот, капитан. Причем странно, что в обоих трагических для меня случаях сталкиваюсь именно с вами.