В лабиринте замершего города

Я живу в Хомутове и работаю на заводе. Все свободное время посвящаю цветам. В моём саду есть уже 4000 гладиолусов самых разных сортов. После войны я долго разыскивал жену и дочерей. К счастью, они остались живы, и я разыскал их быстрее, чем тебя.

Крепко обнимает тебя Большой Гонза — Карел Соботка.

г. Хомутов».

…Письма, письма. Добрые слова. И награды…

Его наградили чехословацкой «Партизанской звездой», ему торжественно вручили дома, в Закарпатье, орден Красного Знамени.

Через много лет после войны, в канун Дня Победы, в опрятном белом домике в селе Драчино Дмитрий Васильевич прощался с семьёй: жена и дети провожали его в Прагу, к боевым друзьям.

Участники группы Крылова в те майские дни побывали в Хоцене и Високом Мите. И на опушке леса, где фашисты сожгли дом Маклакова, тоже побывали. Там установлен памятник. Возложили венки на могилу Саши Богданова. А затем была Прага, солнечная Прага…

Седой уже, высокий человек со смутной тревогой переступил в Панкраце порог камеры, в которой томился в майские дни сорок пятого. Потом долго стоял с непокрытой головой у стены Панкраца. Стоял, вспоминал…

Каменные фигуры сурово глядели с мемориальной доски. Литеры врезались в его память — навсегда:

«НАСЛЕДНИЦА МАЯ БАРРИКАДНАЯ ПРАГА УСТРЕМЛЕНА В ВЕЧНОСТЬ, ВО ИМЯ ЕЁ ПАВШИЕ, ПАВШИЕ В КОНЦЛАГЕРЯХ, ПАВШИЕ НА ВИСЕЛИЦАХ, РАССТАВЯТ ДОЗОР ДЛЯ ОХРАНЫ ЕЁ БУДУЩЕГО».

И ему — Людвигу Крейчи, Отакару Вашелу, Икару, Дмитрию Васильевичу Пичкарю — посвящена была эта надпись. Ведь и его считали павшим.

Но для храбрых смерти нет…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Синие прожилки на зелёном листе — это горные реки, прохладные, но быстрые реки, не устающие бежать с гор в долины. Две Тисы — Белая и Чёрная — взялись за руки, чтобы идти вместе, а по пути навстречу им выбегают сестры — Теребля и Рика, которые встретились только в советские годы, когда была построена в горах уникальная ГЭС. Ещё синяя жилка — извилистая Латорица… Немало их, неудержимых в беге, рек и речушек, несущих плоты-бокоры и способных нести на себе лишь пожелтевшие буковые листья.

На разных картах различен им счёт. Отложим школьные «простыни», вывешенные в географических кабинетах. Отложим и те карты, что обозначают туристские маршруты в кемпингах, на турбазах. Откроем твёрдые картоны архивных скоросшивателей и развернём бережно сколотые безымянным архивариусом, протёртые на сгибах, простреленные пулями, в пятнах запёкшейся крови, сотни раз мокшие под дождём карты тех, чьи имена были спрятаны, зашиты, зацементированы до поры до времени. Карты-самоделки. Вот карта Праги с нанесёнными на ней крестиками-ноликами из смертельной игры радиста с врагами. И карта, нарисованная неумелой, но твёрдой рукой проводника. И ещё, ещё…

Сколько их, таких немых свидетелей будничного мужества и повседневного героизма

Всё время, пока мы собирали материалы для одних очерков и сталкивались с героями других, нас не покидало ощущение бесконечности неизведанных путей, по которым шли эти патриоты.

И когда в ответ на публикации этих очерков в газетах и журналах мы начали получать взволнованные письма от участников описанных событий,

когда, работая в архивах, мы встретились с именами и делами новых для нас героев незримой борьбы с фашизмом, борьбы в тылу врага,

когда пошли по следам всех этих людей, занятых сегодня мирными заботами,—

поняли: поиск не кончается — и для нас, и для тебя, читатель.

Поэтому, дописав последние строчки этой книги, мы взялись снова за блокноты, чтобы дальше готовить рассказы о тех, чьи карты все ещё — в архивных планшетах, чьи дела принадлежали дням вчерашним, но будут освещены завтра…

ОТ СОАВТОРА

…В этой последней фразе из первого издания книги — весь Юрий Сухан. Он был одержимым человеком, мой хороший друг, им владела страстная жажда поиска, его увлекала романтика подвига. «Был»… Не вяжется как-то это слово с именем этого жизнерадостного журналиста, сквозной темой жизни и творчества которого было утверждение и строительство Советской власти на его родном Закарпатье.

Его выбил из седла нелепый случай, выбил на всём скаку: Юре только исполнилось сорок лет, он был «заряжён» новыми планами, новыми идеями: мы как раз трудились над новыми очерками для этого, второго, издания книги, а он уже вынашивал документальную повесть о вожаке закарпатских коммунистов, Герое Советского Союза Олексе Боркашоке — и ездил по Карпатам, собирал о нём воспоминания, искал бывших подпольщиков, боровшихся против фашистских оккупантов,..

В трагической гибели Юры — закономерность развития, становления его характера: ведя неустанный поиск героев невидимой войны — разведчиков, чекистов военных лет, он вбирал в себя их черты, становился мужественнее, твёрже, целеустремлённее. Погиб Юрий Сухан в солнечный январский день, спасая детей, которые катались на тонком льду, провалились и начали тонуть. Он спас только одного. Среди других двух, с которыми погиб, был его единственный сын Серёжа…

Юрий Сухан родился в бедной крестьянской семье в Чинадиеве — предгорном селе, недалеко от города Мукачева. Зная быт закарпатцев, молодой журналист пронёс через всю свою короткую жизнь неистощимую любовь к родному краю, желание помогать людям своим творчеством в борьбе за претворение великих идей Коммунистической партии, настоящим бойцом которой он был. Окончив Ужгородский государственный университет, Юрий Сухан пришёл в «Закарпатскую правду», и мы, журналисты старшего поколения, ощущали, как мужает и закаляется его мастерство, видели, как страстно стремится он «приравнять к штыку перо», воевать против пережитков прошлого, бездушия и бюрократизма, воспевать трудовые подвиги строителей новой жизни, открывать героев нашей действительности — для себя, для читателей. Радость познания, радость открытия отличали этого неутомимого, обаятельного газетчика, всегда готового придти на помощь товарищу, глубоко сознающего свой высокий долг перед партией, его воспитавшей, перед Родиной.

Уже после гибели моего друга-соавтора я получил немало писем от героев подполья, которых он заново открыл для читателей, от тружеников, жизнь которых воспевал. Тёплые письма, искренние слова признательности…

И эти строки из благодарных писем его друзей, как и очерки, в которые вложил он всю веру в бессмертие подвига борцов за свободу, — лучшая память о рядовом бойце большевистской печати.