Хмара

— Ты, стрекотуха, помалкивай, — строго сказала она дочери, — Не то нас с тобой в каталажку засодют!..

— А я помалкиваю.

— Вот-вот! О чем тебе и вдалбливаю!.. А красный парашютист не утоп. Не такой он, чтоб зря утопнуть. Небось видел, куда садился. — Последние слова Дарья Даниловна произнесла больше для своего успокоения, чем для дочери.

Марусю же разжигало любопытство:

— Маманя, а где он будет ночевать, тот парашютист?

— Под кустом переночует. Не зима теперича — лето.

— А кушать ему чего?

— Люди вынесут.

— А что делать он будет?

— Я не бабка-всезнайка… Откуда мне знать?

В молчании прошли они обратный путь. Дарья Даниловна несла, перегнувшись, вязку травы. Маруся бежала впереди, подпрыгивая и балуясь серпом. Срезанные девочкой, никли стебли болиголова и молочая.

Они подошли к возку с дровами; из-за него поднялся вдруг человек с болезненно запавшими глазами, с засохшими кровоподтеками на лице, в грязной и разодранной во многих местах красноармейской форме. Одной рукой он держался за самодельный костыль, в другой был синевато поблескивающий на солнце тупорылый автомат.

Верёвка выскользнула из рук женщины. Шелестя, упала вязка травы. Следом опустилась на землю и сама Дарья Даниловна — ноги отказались служить. С криком «Маманя!» бросилась к ней Маруся.

С досадой увидел Никифор, какое ошеломляющее впечатление произвел он на женщину и девочку. И надо ему появиться перед ними так внезапно! «Еще, дурень, автомат напоказ выставил», — выругал себя и сделал дружелюбный, успокоительный жест.

— Не бойтесь, — сказал он. — Я худого не сделаю. Заблудился я… И ногу, как на грех, повредил. Это что там за деревня, мамаша?

Дарья Даниловна криво улыбнулась, медленно встала на ноги.

— Испужал ты меня до смерти, сынок, — слабым голосом проговорила она, не сводя с Никифора часто мигающих глаз.

— Простите, нечаянно так вышло. Так далеко до деревни-то?

— Село у нас. Километра три, и то не будет. Женщина мало-помалу приходила в себя от испуга.

Она смотрела на Никифора острым любопытствующим взглядом.

— Как же ваше село называется?

— Большой Знаменкой. А наш край — Алексеевной. — И, осмелев, сама задала вопрос: — Ты откуда, сынок?

— Дальний я, — уклончиво ответил Никифор. — Что ж, в вашем селе немцы стоят?

— Немцы в Каменке. Там комендатура ихняя. А у нас полицаи.

— Полицаи хуже немцев! — выпалила Маруся. — Вам, дяденька, поскореича надо уходить, а то они всех парашютистов ловят…

— Цыц! — крикнула мать. — Кому говорила, чтоб помалкивала?..

— Каких парашютистов? — с неуклюже разыгранным удивлением спросил Никифор.

— Вот что, — сказала Дарья Даниловна. — Стара я, сынок, чтоб меня за нос водили. Мы твой парашют видели на болоте. Хошь притворяйся, хошь нет — только советую: из плавней поскореича выбирайся: тут полицаи облавы делают и тебя могут поймать.

Под серым налетом грязи на лице у Никифора проступил румянец.

— Что ж, — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Если вы догадались, то помогите мне… — Он опустился на пенек, осторожно вытянув больную ногу. — Мне укрыться где-нибудь… На время. Пока подживет нога.

Дарья Даниловна ответила ему не сразу. Нелегко сказать «да», когда за это можно заплатить ценою собственной жизни. Но сказать «нет» тоже не могла. А Никифор, видя нелегкое раздумье женщины, заподозрил неладное: «Уж не обдумывает ли она, как выдать меня немцам?..»

Дарья Даниловна Козлова — бывший депутат Знаменского сельсовета и передовая ланкова колхоза «Вторая пятилетка» — раздумывала сейчас не о том, помогать или не помогать. Она прикидывала, как лучше и безопаснее спрятать парашютиста. Но ничего лучшего, чем взять его в свою хату, не придумала.

Так и сказала:

— Сховаю тебя покуда в своей хате, а поправишься — побачим.

— Спасибо, — выдавил из себя Никифор.

Он колебался: довериться ли этой женщине или поставить свои условия, при которых она не смогла бы безнаказанно его предать.

— Мы тебя в возке довезем. Хворостом завалим и довезем…

«А-а! — решил Никифор. — Будь что будет!»

— Ты племянником моим скажешься, — толковала женщина. — Меня зовут Дарья Даниловна, а по фамилии Козлова. А тебя как величать?

Вопрос застал Никифора врасплох.

— Дмитрием… э-э… Махиным.

Это была первая пришедшая на ум фамилия — фамилия мужа сестры. Он почему-то полагал, что свою настоящую фамилию должен скрыть. Словно не все равно, под какой фамилией умирать, если попадешься в лапы к немцам!..

Дарья Даниловна свалила с возка хворост, разостлала на днище траву. Никифор полез туда с автоматом в руках, но Дарья Даниловна запротестовала:

— Господь с тобою, Митя! Свою стрелялку здесь оставь. Обыск в хате сделают, тогда верный конец. А так еще попробуй докажи, что ты не мой племянник!..

Никифор слабо улыбнулся: женщина оказалась не такой уж простоватой, а самое главное — он начинал ей верить.

Автомат он спрятал в дупле старой ивы. Огляделся, запоминая место.

В маленькой ручной тележке пришлось лежать боком, скорчившись в три погибели. Сверху Дарья Даниловна с помощью Маруси соорудила перекрытие из хвороста, но, как ни старалась, не сумела уложить хворост так, чтобы при движении возка он не беспокоил больную ногу Никифора. Стоило возку тронуться, как большие и мелкие сучки стали долбить, сверлить тело. Никифор изо всех сил упирался в хворостяной настил, чтобы создать промежуток между ним и собой. На ухабах возок раскачивался, хворост давил с двойной тяжестью, и Никифор скрипел зубами от боли.

Время от времени Дарья Даниловна останавливалась передохнуть и шепотом окликала:

— Митя? Как тебе?

— Ничего. Нормально, — отвечал Никифор. Снова катился возок и снова мучился от боли Никифор. Тело его обсыпало скользким потом, руки одеревенели.

Шелест деревьев прекратился, а стук колес стал звонче — Никифор догадался, что выехали из леса. Вскоре рядом послышалось квохтанье кур, мемекнул теленок, где-то хлопнула дверь и женский голос певуче произнес:

— Коленька-а! Иди, сыночек, к маме. Ну? Ножками топ-топ…

Потом грубый мужской бас прокричал:

— Эй, а ну погоди!

Возок остановился. «Попался!.. — ёкнуло у Никифора сердце. — Черт меня дернул оставить автомат…» Неторопливые грузные шаги оборвались рядом.

— В плавни ездила? А пропуск имеешь?

— Как же, господин Эсаулов! Вот он. Раевский вчерась выдал, — взволнованно зачастила Дарья Даниловна.

— Гм! — откашлялся бас.

— А это зачем у тебя?..

Он подошел вплотную к возку — Никифор слышал его сиплое дыханье — и выдернул клок травы из-под самого бока Никифора.

— В пропуске сказано, дозволяется заготовка дров, а про траву ничего не сказано. Это как?

— Я не знала, господин Эсаулов… Завсегда в плавнях для скотины косили!

— Не знаешь, шалава? При Советской власти, небось, все знала, а теперь не знаешь! — разгневанно зарокотал бас. — Вот я заставлю свезти возок в сельуправу, тогда узнаешь! Сколько сегодня привезла?

— Первый это, хоть до хаты пройдить да поглядить, — залопотала Дарья Даниловна.

Господин Эсаулов посопел носом и сказал:

— На этот раз прощаю. А в следующий… — Он еще посопел и неожиданно предложил: — Если хочешь корма запасти, держи со мною связь. Я сам выпишу пропуск и достану лошадь… Только так: два воза ко мне свезешь, один — к себе. Я зла людям не желаю, заготовляй, сколько надобно. Но только чтобы было по закону. Согласна?

— Согласна, — пролепетала Дарья Даниловна.

— Ну, прощевай. Пришлю сказать, когда лошадь будет, — сказал Эсаулов.

Возок вновь заскрипел, закачался. Никифор перевел дыханье. А что пережила за эти минуты его спасительница, он и представить себе не мог.

Навстречу им выскочила из хаты старшая дочь Дарьи Даниловны — Поля.

— Вы, маманя, будто на торги ездили, а не за дровами. Ить вечер на дворе! Чего так долго?

Маруся, шагавшая рядом с матерью, молча показала сестре язык.